Алексей Макеев - Крайние меры
На счастье всех – и водителей, и пешеходов, – находящихся в эту страшную минуту рядом, пламя угасло так же неожиданно, как и возникло. Ни пожара, ни взрыва. Многие из очевидцев кошмара даже толком не успели разглядеть – что же произошло? Секундная яркая вспышка, громкий свистящий звук… И все! Только ленивый дымок да запах гари, окалины, расплавленного пластика. Да еще горелым мясом, словно из шашлычной, пахнуло.
Гибэдэдэшники и патруль ППС, оказавшиеся на месте происшествия через несколько минут, обнаружили чудовищную в своей нереальности картину: завалившуюся набок, слабо чадящую «шестерку», а в ней труп водителя, буквально выжженный изнутри. В днище и крыше машины были видны две округлые дыры, сантиметров по десяти в диаметре, с оплавленными краями. Словно жуткое огненное веретено пронзило машину насквозь, не пощадив попавшегося на пути водителя, и бесследно исчезло.
– Смотри, – почему-то шепотом обратился позеленевший сержантик ППС к своему коллеге из ГИБДД, – у него… У него же одежда цела осталась! И крови ни капли, запеклась у трупа внутри. Вот это да! Молния, что ли, шаровая?
– Ага… – потрясенно кивнул тот. Здоровый румянец с его щек тоже куда-то делся. – Ой, не могу, держите меня трое, а то вырвет сейчас. Гос-споди, да что же это было такое? Прямо как в фильмах фантастических про инопланетян, где из плазмометов стреляют. В этом мужике что-то за секунду прожгло дыру. От задницы до макушки, насквозь. Точно мужик на раскаленный добела лом или пруток арматурный уселся. А одежда цела!
Мокрые мартовские снежинки лениво опускались на раскаленную крышу изувеченной автомашины, и ветерок сносил в сторону легкие струйки пара.
Глава 3
Замоскворечье всегда оставалось для полковника Гурова одним из самых любимых столичных районов. Сейчас Лев медленно шел по одной из центральных его улиц – Большой Ордынке – по направлению от Добрынинской площади к набережным.
Большая Ордынка – интересная улица, ей крупно повезло. На всем ее протяжении по обеим сторонам разбросаны особнячки посольств всякого рода экзотических стран третьего мира, типа Гвинеи-Биссау, Зимбабве, республики Чад и прочего в том же духе. То ли поэтому, – чтобы не позориться перед иностранцами-африканцами, – то ли еще по каким причинам, однако рекламная вакханалия и безвкусица новостроя совершенно не затронули Ордынку. Не была улица изуродована расплодившимися по всей Москве, словно бродячие шавки, «круглосуточными супермаркетами» самого препохабного вида, и выглядела Большая Ордынка почти так же, как двадцать лет назад, а в чем-то сохраняла еще дореволюционную опрятность и респектабельность. После дурновкусия Арбата, Волхонки или Кузнецкого попасть сюда, в оазис доперестроечной Москвы – все равно что свежего воздуха глотнуть.
Небольшие двух-трехэтажные особнячки, многим из которых перевалило за сто с лишним лет, старые раскидистые липы, литые чугунные ограды… Красивая улица!
А вот раннюю московскую весну Гуров не жаловал за слякотную сырость, грязь, неустойчивость погоды. Вот и сейчас Лев недовольно поморщился: даже его Ордынка выглядела как-то неаккуратно. Снег, выпавший ночью, почти растаял, только вдоль тротуаров тянулись грязные серые полосы невысоких сугробов. Мартовское солнышко растапливало ледышки замерзших лужиц на асфальте тротуара, окружало их темными влажными кляксами. Гуров зябко поежился, застегнул куртку на верхнюю пуговицу и свернул направо, в Климентовский переулок, направляясь к Пятницкой.
Там, в небольшом заведеньице, которое при советской власти называлось бы закусочной, в просторечии – забегаловкой, а теперь носило гордое имя «бистро», дожидался его Станислав Крячко. Между собой сыщики с доброй иронией называли экс-закусочную «трактиром на Пятницкой».
Они давно, еще в восьмидесятые, присмотрели это уютное местечко, где можно было вкусно и довольно недорого перекусить, а заодно и обсудить текущие дела. Есть-то в обеденное время операм-«важнякам» хочется так же, как и простым смертным. Персонал «бистро» тоже привык к ним, у друзей даже появился «свой», зарезервированный специально для них угловой столик.
Гуров кинул взгляд вправо. Вот она, знакомая пятиглавая церквушка со сквериком, в которым они со Стасом любили посидеть в хорошую погоду, потягивая пиво и неспешно делясь добытой в ходе очередного дела информацией, а затем придирчиво ее анализируя.
У сыскного тандема Гуров – Крячко давно сложился свой собственный, устоявшийся стиль работы. На ранних этапах расследования друзья сыскарили поодиночке, нащупывали подходы к делу с разных сторон. Но непременно хоть раз в сутки старались встретиться и обсудить: что же каждый принес в клювике в общее гнездо? Такой подход показал свою высокую эффективность: друг друга они не стеснялись, обсуждение версий и возможных дальнейших оперативных ходов велось нелицеприятно, часто – в острых спорах. А в них, как известно, рождается истина, и ничто не помогает ее рождению так, как грамотная дружеская критика. Потом, когда дело близилось к завершению, особенно если завершение могло вылиться в силовые варианты, Лев и Станислав вырабатывали общую стратегию и действовали уже вдвоем, вместе, подстраховывая друг друга.
Вот в этом церковном скверике и проходили иногда такие послеобеденные оперативные совещания на двоих. Не все же в кабинете сидеть, на пленэре и думается как-то лучше.
Гуров вздохнул: сейчас на лавочке под кустом персидской сирени не посидишь, не тот сезон. Клумба перед церковью размокла, влажная земля была прихвачена тоненькой ледяной корочкой. Несколько мертвых прошлогодних астр и хризантем, обесцвеченных зимними морозами, смотрелись посреди клумбы печально и сиротливо, навевая мысли о бренности всего живущего.
Мутновато-голубое мартовское небо отражалось в полузамерзших лужицах, окруженных валиками ноздреватого, пропитанного водой снега. Порывы влажного ветра несли вдоль переулка редкие весенние снежинки, тающие на щеках Льва. Казалось, что их белые звездочки возникают прямо из сгустившегося воздуха. Гуров снова поежился, переложил небольшой кейс в левую руку, а озябшую правую спрятал в карман куртки.
Ага! А вот и страхолюдный крячковский «Мерседес» просматривается у тротуара.
Открыв дверь «трактира», Гуров направился к угловому столику, за которым «друг и соратник» усиленно работал челюстями.
– Привет, Лев, – поздоровался Крячко. – Голодный? Небось пельмени свои любимые возьмешь? Господи, все управление над твоей маниакальной любовью к этому блюду со смеху покатывается… Давай насыщайся, а потом о делах поговорим. Я думаю, что в управление торопиться не имеет большого смысла, а для прогулок на свежем воздухе погода не самая располагающая. Так что сядем в мой «мерс», тут стоянка бесплатная, не прогонят. Я печку включу, и будет нам с тобой уютно и хорошо, почище, чем в кабинете. И покурить можно, и дергать никто не будет.
Гуров кивнул. Прошли уже почти сутки с момента их последнего разговора в кабинете генерала Орлова. По выработанной вчера диспозиции, Крячко должен был свести знакомство с коллегами убитого журналиста в редакции радиостанции, обратив особое внимание на Татьяну Дубравцеву. А сам Лев решил посвятить утро среды тщательному обыску жилища убитого журналиста на предмет обнаружения «чего-нибудь, – по выражению генерала Орлова, – интересного» и опросу соседей Леонида Рашевского.
Сытые и довольные сыщики забрались в салон «мерса», обманув холодный мартовский ветер. Теперь можно было спокойно поговорить.
– По глазам вижу, – сказал Станислав, – ты принес в клювике что-то любопытное. Вот и начинай, а то у меня одни психологические этюды, аккурат в твоем стиле, правда, небезынтересные. Что ты обнаружил на хате у покойного журналиста?
– В том-то и дело, – с некоторым недоумением в голосе ответил Гуров, – что практически ничего не обнаружил. Как раз это меня настораживает. Давай-ка по порядку.
Обыск Гуров проделал качественный, по всем правилам. Но ничего сколько-нибудь связанного с профессиональной деятельностью Леонида Рашевского не нашел! Ни записных книжек в ящике стола и секретере, ни гранок, ни газетных вырезок… Ничего!
– Обычная холостяцкая квартира, – продолжал рассказывать Лев, – довольно, впрочем, аккуратная и опрятная. Документы его на месте – паспорт, военный билет и прочее, включая расчетную книжку. На полке в серванте небольшая сумма денег, тысячи полторы рублей и десять баксов. В холодильнике – начатая бутылка «Гжелки» плюс скромная закуска из ближайшей кулинарии. Но никаких признаков, по которым можно было бы сказать, что здесь жил журналист, а не, скажем, сантехник или водитель троллейбуса.
– Так не бывает, – недоверчиво протянул Крячко.
– Вот именно, – кивнул Гуров. – А главное, меня не оставляло ощущение, что кто-то уже прошелся по его квартирке до меня, с теми же целями. Знаешь, как бы легкие следы не слишком умело сделанного обыска. Книжки на полке стоят слишком ровно, а пятно свободного от пыли линолеума немного не совпадает с чемоданом, который стоит рядом. Кстати, на самом чемодане пыли нет. Ну и прочие незначительные по отдельности детали, а вот когда вместе… Мне трудно передать тебе это чувство, но ты уж поверь моему опыту и нюху: кто-то там был!
