Фридрих Глаузер - Современный швейцарский детектив
Штудер опять постарался сделать вид, что не слышит, иронии. С самым добродушным выражением лица он невинно спросил:
— Навязчивый страх? Что это такое, господин доктор?
— О боже! Не могу же я здесь, на ходу прочитать курс лекций о неврозах. Я вам потом объясню… Вон там кабинет директора. А рядом ординаторская. Сейчас я буду занят в течение часа, если вам что понадобится, обратитесь к швейцару. Впрочем, не забудьте записать, его фамилия Драйер.
И Штудер услышал еще только, как хлопнула дверь в ординаторскую.
МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ И ПАРАДНЫЙ ЗАЛ
Куст перед окном был усыпан белыми ягодами, похожими на восковые шарики. За окном по карнизу прыгали среди битого стекла два воробья. Они вели себя словно ваньки–встаньки — с небольшим интервалом во времени над нижней частью оконной рамы появлялись их головки, потом исчезали и вновь появлялись. Как только Штудер стал поднимать опрокинутое кресло, они тотчас же вспорхнули и улетели.
Сначала он сел, вытащил снова свой клеенчатый блокнотик и записал мелким угловатым почерком, слегка напоминавшим буквы греческого алфавита:
«Каплаун Герберт, сын полковника, навязчивый страх, частный пациент доктора Ладунера».
Потом, удовлетворенный, откинулся в кресле и стал изучать царивший вокруг разгром.
Кровь на полу, да, есть. Но очень немного — отдельные капли, свернувшиеся и засохшие на блестевшем паркете темными пятнышками. Цепочка их тянулась от разбитого окна к двери. Вероятно, кто–то саданул кулаком по оконному стеклу и поранился.
Маленький столик, слева у окна, предназначался, по–видимому, для пишущей машинки, а письменный стол, широкий и массивный, с богатой резьбой, занимал весь правый угол. Штудер встал и поднял машинку. Отпечатки пальцев здесь, пожалуй, не потребуются. Тем более что пока вообще неизвестно, произошло убийство или старый директор предпринял небольшой развлекательный вояж. В последнем случае он, правда, должен был бы уведомить врачей, но у старых людей бывают иногда свои причуды…
Над столом висела групповая фотография. В окружении молодых людей и девушек в одеяниях сестер милосердия стоял пожилой господин в черной широкополой шляпе. Курчавая седая борода обрамляла подбородок и щеки, на носу сидели очки в металлической оправе.
По низу фотографии шли белые буквы: «Нашему уважаемому господину директору на память от первых выпускников курсов». Да, да, молодые люди выглядели весьма щеголевато — в черных костюмах со стоячими воротничками и чуть набок завязанными галстуками.
«Нашему уважаемому директору»… И без даты? Нет, есть. Внизу в уголочке: 18 апреля 1927 года.
Под фотографией, на зеленой промокашке, лежало сложенное вдвое письмо. Штудер прочел первые строчки: «…убедительно просим Вас выслать ожидаемое уже в течение двух месяцев заключение о душевном состоянии…» Гм! Господин директор Борстли в своей длинной накидке и широкополой шляпе явно не любил торопиться. Готов биться об заклад, он носил костюмы в елочку!.. Ага! Пари выиграно! На фото он — сейчас, сейчас — в сером, насколько можно судить, и брюки на коленях пузырем… Старый человек и к тому же старой закваски… Как он уживался с энергичным доктором Ладунером? Собственно, еще мало что известно про господина директора Ульриха Борстли, разве только что он любил хорошеньких сиделок и позволял им называть себя Ули. А почему бы и нет? Ему не перед кем было держать ответ, он был владыкой в этом мирке… Как это сказал доктор Ладунер? Ах да, верно: в темном царстве, где правит Матто. С этим Шюлем, выдумавшим духа по имени Матто, с ним тоже нужно бы познакомиться. Матто! Блестяще! Матто ведь означает по–итальянски «сумасшедший». Матто! Звучит!
Был ли он когда–нибудь женат, старый директор? Без сомнения! Овдовел? Вероятно…
Видимых улик в кабинете не было. Зачем же доктор Ладунер отправил его сюда? Этот человек ничего не делал просто так. Чего он боялся?.. Сковывало ощущение неловкости — потому что доктор Ладунер вызывал симпатию, искреннюю симпатию, потому что прежде всего из головы не выходила та сцена, там, в колонии в Оберхоллабрунне… И еще потому, что он предложил ему хлеб–соль… Чепуха! Но так оно было… Куда же запропастился старикашка директор? На всякий случай, наверно, неплохо поговорить со швейцаром. Швейцары обычно народ словоохотливый, а если все называть своими именами, то просто болтливый и любят сплетничать. Во всяком случае, они всегда все знают.
И пока из соседнего помещения, из ординаторской, доносился через закрытую дверь, соединяющую оба кабинета, монотонный голос докладывающего дежурного врача, вахмистр Штудер потихоньку смылся из директорского кабинета, словно школьник от учителя. От учителя? Ну, применительно к данной ситуации — от доктора медицины Эрнста Ладунера, главного врача и заместителя директора…
На швейцаре Драйере была жилетка, блестящие сатиновые нарукавники и длинный зеленый фартук. Он как раз собирался протереть коридор. Штудер широко расставил ноги, загородив ему дорогу.
— Послушайте, Драйер!
Человек поднял глаза, взгляд его был пуст. Левая рука, обхватившая половую щетку, была перевязана.
— Да, господин вахмистр?
Значит, ему про него уже известно. Тем лучше!
— Вы ранены?
— Пустяки, ничего серьезного, — сказал Драйер и опустил глаза.
Капли крови в кабинете директора… У швейцара рана, на руке! Штудер напрягся и взял себя в руки. Не–не! Никаких поспешных выводов. Только зафиксировать: у швейцара Драйера поранена рука. Дальше!
— Директор был женат?
Швейцар ухмыльнулся. На обоих клыках сверкнули золотые коронки. Штудеру это мешало, и он стал смотреть в сторону.
— Дважды! — сказал Драйер. — Он был женат дважды. И обе жены умерли. Вторая была у него сначала кухаркой, или, как ее тут называли, экономкой. Она была из довольно неплохой семьи. Потом она ловко сообразила, как пристроить здесь всю свою родню: брата — механиком, сестру — бухгалтером в управлении, а зятя, мужа ее второй сестры, — врачом, четвертым ординатором.
Ну вот, этого он и ждал, и его ожидания полностью оправдались. Швейцары действительно всегда все знают. Пусть они разговаривают не так остроумно, как, например, доктор Ладунер, но зато информативнее.
— Спасибо, — сказал Штудер сухо. — Что, директор получил вчера более крупную сумму денег, чем обычно?
— Откуда вам про это известно, господин вахмистр? Он болел с мая по август. Не работал. Но господин директор был членом больничной кассы. И вчера пришли деньги — сто дней по двенадцать франков ежедневно составило ровно тысячу двести франков.
— Так, — сказал Штудер. — А первого к тому же он еще получил зарплату, и это тоже было вчера?
— Нет, зарплату он всегда оставляет в конторе, и, когда собирается значительная сумма, он переводит ее в банк. Ему же ведь почти некуда тратить. Квартира у него казенная. Брать еще одну экономку он не захотел. А еду ему носили самую лучшую из кухни.
— Сколько было лет директору?
— Шестьдесят девять. На следующий год он бы праздновал свое семидесятилетие…
После этих слов Драйер, как бы считая разговор законченным, пустил в ход черную волосяную щетку, и на какое–то мгновение запах пыли забил два других — водной мастики и лекарств.
— Деньги у него были при себе? Я имею в виду ту тысячу двести франков…
Швейцар обернулся и выдал справку:
— Одна тысячная купюра и две сотенных. Все три купюры он сунул в свой бумажник. Он сказал мне, завтра — то есть сегодня — он положит деньги в банк. Ему все равно надо в Берн съездить…
— А где проходил «праздник серпа»?
— Если вы выйдете через заднюю дверь, то окажетесь как раз перед казино. Дверь не заперта. Вас никто не остановит…
Казино! Как в Ницце или Монте–Карло! Вот тебе и психбольница с интернатом для хроников…
Картина была такая же, как после сборища какого–нибудь ферейна: пепел на полу, оборванные гирлянды бумажных цветов по стенам, белые скатерти на столах с остатками пиршества. Непроветренное прокуренное помещение с застоявшимся холодным смрадом табачного дыма. В глубине сцена, на ней столик, бокалы для вина… Почетные лица, как выразился доктор Ладунер, пили не чай… Стрельчатые готические окна из дешевого цветного стекла делали помещение чем–то похожим на кирху. Небольшая кафедра, прилепившаяся сбоку к стене, невысоко над полом, только усиливала впечатление. Может, так выглядели протестантские церкви во время Великой французской революции, когда в них буйствовал Праздник Разума…
Штудер взял стул и сел напротив сцены. Он закурил сигару и начал, словно режиссер, жестикулировать правой рукой, как бы рассаживая перед началом представления актеров по местам.
Директора на возвышение… Возможно, он сидел в центре стола, вон в том кресле с подлокотниками, что отъехало чуть в сторону, словно с него кто–то поспешно встал. Справа от него — доктор Ладунер, слева — управляющий… Врачи–ординаторы.
