Аркадий Вайнер - Часы для мистера Келли

— Куда как…

— Но это все надо заработать, потому что я не собес и благотворительностью не занимаюсь.

— Что же, мне свою душу за это продать вам, что ли?

— Нужна мне больно твоя душа. Я гнилым товаром не торгую. Я тебе уже сказал: мне нужны твои руки, ловкость и смелость.

— Ну и что?

— Через пару месяцев поедешь в Одессу и уберешь старика.

— Как это?

— Вот так. Совсем. Начисто!

— Да вы что, Виктор Михалыч? Шутите?

— Шутками пусть занимаются Штепсель и Тарапунька, а у меня дела не ждут, шутить некогда. Ну как, хватит у тебя духу купить себе свободу?

— Виктор Михалыч, это же мокрое дело. За него вышку дают!

— Дают дуракам. А я предпочитаю с дураками дела не иметь. Умно сработаешь — тебе наши замечательные пинкертоны только соли на хвост насыплют…

— Но ведь старика можно просто вышвырнуть из дела! У нас же теперь все козыри в колоде. А если вздумает фордыбачить — прищемлю его где-нибудь, так он сюда дорогу забудет!

— Эх, мальчишка ты еще, Крот, право слово…

Балашов напряженно думал: приоткрыть ли Кроту немножко карты или играть втемную? Крот парень вострый. Он может почувствовать в колоде крап. Тут можно переиграть, и Крот просто сбежит. Решился.

— Слушай меня, Гена, внимательно. Большое мы с тобой дело накололи. Если сделаем его как следует — надолго можно будет успокоиться. Но ошибки в нем быть не может, иначе оба сгорим дотла. И все-таки дело того стоит. Ты слышал, о каких деньгах они договаривались?

— Слышал. О долларах вроде.

— Вот именно. О долларах и английских фунтах. Есть еще у нас кое-где троглодиты, надеются, что Советская власть не вечная, вот они за большие деньги валюту эту покупают. Не знаю, как им, а нам с тобой, Геночка, видать, до этих времен не дожить. Вот мы деньги Гастролера им переплавим — пусть идиоты их по кубышкам гноят. Мы-то с тобой и на советские отлично поживем. Улавливаешь?

— Чего уж тут не улавливать.

— Так вот, старика из дела мы выпихнуть не сможем. Если послать его сейчас к черту, то он сможет по своим каналам связаться с Гастролером и перенести встречу — только мы его и видели. Если мы их накроем во время встречи, то получим с этого гроши: во-первых, переговоры будет вести старик, а он уже впал в детство и не сможет с этого залетного сорвать даже трети того, что смогу я. Во-вторых, придется делиться этим немногим с ним — и получим мы за все наши страхи, за весь риск, да и за товар-то за наш собственный кукиш с маслом. Но это все колеса. Самое главное в другом. А что, если старик со зла донесет на нас? А? Как тебе нравится переодеть дакроновый костюм на лагерный бушлат? Вот такие пироги. Так что, думай — и поскорее.

— А когда ответ давать?

— Ну, времени у тебя, Крот, полно. Ответ мне можешь дать через… через… минут пять. Достаточно?

— Сколько? — тихо переспросил Крот.

— Пять. Пять минут! Наш с тобой старый контракт действует еще пять минут, после чего или автоматически пролонгируется, или навсегда — я это подчеркиваю — навсегда расторгается.

— За горло берете?

— Дурачок. Зачем же так грубо? Просто поворачиваю тебя лицом к солнцу. Думаю, что тебе есть смысл согласиться. Это по-дружески.

— А что мне еще остается?

— Да, скажем прямо, выбор у тебя небогатый. Так как же?

— Хорошо. Я согласен. Сколько?

— Вот это уже деловой разговор. Только о деньгах беседовать сейчас бессмысленно. Ты знаешь — я тебя никогда не обижал.

— Это верно…

В это мгновение Крот тоже подписал себе приговор. Ему невдомек было, что Балашов и не думает перепродавать валюту. Балашов сам ею распорядится. И там, куда он собирался податься, ему такой компаньон, как Крот, был не нужен.

ВЕСЬМА СРОЧНО!

Москва, Петровка, 38

Старшему инспектору тов. Тихонову

Центральная справочная картотека сообщает, что проверяемый Вами гражданин Ланде Генрих Августович (он же Орлов, он же Костюк Геннадий Андреевич), отбывая срок наказания по приговору Мосгорсуда за спекуляцию часовой фурнитурой, 19 декабря 1963 года совершил побег из мест заключения и в настоящее время объявлен во всесоюзный розыск.

Пальцевый отпечаток на представленном Вами снимке идентичен отпечатку среднего пальца правой руки Ланде — Орлова — Костюка (дактилокарта Ланде, архивный № 78162).

— Красиво! — Тихонов положил на стол голубой листочек справки. — В нашей разработке появляются все новые звенья. Ну, а ты что обо всем этом полагаешь, Сережа?

— Мне ясно пока одно: связь Джаги с Коржаевым — явление не случайное, — пожал плечами Приходько. — Я не могу еще это доказать, но уверен, что между ними стоял Ланде — Костюк, который, очень возможно, и отправил Коржаева к праотцам. Но вот зачем? Почему? Непонятно. И какова здесь роль Хромого?

— Видишь ли, то, что эти два прохвоста и раньше промышляли часами, снова наводит на мысль о Хромом как о деятеле часовой промышленности. Уж очень заманчиво поверить, что мы его найдем где-то на циферблатной ниве…

— Попробуем…

Возвращение в историю

(Снова пузырек из-под валокордина)

«Это верно», — сказал тогда Крот. Деваться все равно некуда. Балашов держит его так за горло, что не пикнешь. Бежать из Москвы? А куда? Ткнуться не к кому. А с его паспортом куда-то пристроиться работать и думать нечего. Сразу возьмут на казенный харч. Да и что он может работать-то? Сроду специальности не имел. Шофером бы пойти к какому-нибудь начальнику на персональную. Водит машину он отлично. Так персональных машин мало. На самосвал? За полторы сотни в месяц? Ну это пусть у них робот за полторы сотни баранку крутит. Не дождутся. Обратно же, права шоферские надо получать в милиции, а он с нею дела иметь не желает. Так что выхода никакого. Впрочем, есть еще один выход — пойти на Петровку, 38 и поколоться. Сдать дочиста Балашова, сказать, что осознал, мол, хочу искупить вину, вон какую крупную птицу вам доставил. „Хорошо, — скажут они, — а что он за птица?“ Тырь-пырь, а сказать-то нечего! Ничегошеньки я серьезного про него не знаю. А сам Балашов не из того теста, чтобы колоться. Скажу, — допустим, что возил какие-то пакеты в разные города. Кому возил? А черт их знает! На вокзалах и в аэропортах встречали, пакеты забирали и отдавали пакеты поменьше — с деньгами. Тут Балашов и скажет: „Кому вы, дорогие товарищи менты, верите: мне, честному, ничем не опороченному человеку, или этому беглому каторжнику, которого я первый раз в глаза вижу?“ Покалякают с ним, побалакают и отпустят: сейчас ведь демократия настала — без доказательств ни-ни-ни! А я поеду свой старый срок отсиживать, да с новым довеском. Вот те и все дела. Нет, некуда мне деваться. Придется через пару месяцев поехать в ласковый город Одессу и выписать старику путевку в бессрочную командировку. Только Балашов зря полагает, что я лишь для него туда поеду. Уж если заскочу на хату к старому хрычу, заодно его бебехи пошарю. Не может того быть, чтоб он не держал каких-нибудь алмазов пламенных в своих лабазах каменных. Глядишь, пофартит, так, может быть, мне Балашов со всем своим делом на черта сивого не нужен будет…»

Крот не знал, что Коржаев свои алмазы в комнате не держит. Он не знал даже, что старик снова вернулся в Москву и договаривается сейчас по телефону с Балашовым о встрече…

— Виктор Михайлович! Это я, Коркин, здравствуйте!

— Дорогому Порфирию Викентьевичу мой привет и уважение! Вы где сейчас?

— На вокзале. Могу ли я ехать к той любезной девушке?

— Я же вам сказал, что это жилье покуда прочно зарезервировано за вами.

— И великолепно-с. Я сейчас же туда направляюсь и надеюсь вскоре видеть вас там. Как с нашими делами?

— Поговорить надо.

— А что, возникли осложнения? Я уж было позаботился об интересующих вас вещах…

— Ну, это не по телефону! Скоро приеду. — Балашов усмехнулся: «Закрутился, милый».

— Буду ждать. С нетерпением-с.

Балашов положил трубку и с тревогой подумал: «Как бы он там на Крота не наткнулся. Я, правда, запретил Кроту там сейчас появляться, но с этого барбоса всего хватит». После визита Гастролера в дом Лизы Балашов велел Кроту вернуться обратно на старое жилье, в Останкино. Кроту это было явно не по душе, но он подчинился.

Дверь Балашову открыл Коржаев:

— Подумайте, какая жалость, девушка Лиза только что ушла по своим делам.

Здороваясь со стариком, Балашов невольно подумал: «Врет, конечно, сволочь. Сам ее отправил. Обвык здесь, уже распоряжается, как хозяин. И все это за мои же деньги. Погоди, ты все эти счета оплатишь».

Коржаев достал из саквояжа бутылку вина. Балашов усмехнулся: «Ишь, гуляет! На бутылку „Червоне“ за 77 копеек расщедрился. Интересно, сколько за эту гнусную бутылку он постарается с меня содрать? Но твоя карта, родной, бита! Ничего ты больше с меня не возьмешь».