Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние
И за всеми этими думами Ленька все время видел лица Костенко и Садчикова, которые кормили его колбасой, поили газированной водой и улыбались, будто они его друзья, а ведь именно они посадят его в тюрьму, именно они искалечат его жизнь, лишат его всего того, что ему дорого и без чего он не может. Что им его стихи, его поэзия и его мечты? Что им?..
Работники скупки и домовой лавки, которые были ограблены восьмого и двенадцатого мая, пришли в управление для того, чтобы опознать одного из грабителей. В кабинете у Садчикова посадили трех парней, приглашенных студентов-практикантов из университета. Студенты все время улыбались и весело переглядывались — это была их первая практика. Садчиков сказал:
— Вы это, х-хлопцы, бросьте. Мы сейчас приведем т-того парня, так ему не до улыбок. Ясно? Вы его так сраз-зу под монастырь подведете. Так что давайте без шуток, пожалуйста…
Леньку посадили между двумя парнями — высокими, в легких теннисках. Четвертого, выпускника МГУ Сашу Савельева, устроили чуть поодаль. Садчиков оглядел их всех и попросил Костенко:
— Зови кассира из лавки.
Женщина вошла и остановилась у двери. Она испуганно посмотрела на четырех сидевших вдоль стены, а потом, как на спасителя, на Садчикова, усевшегося на подоконнике так, чтобы не было видно его лица.
— Вы здесь н-никого не узнаете? — спросил он. — Из тех, что у вас б-были?
Женщина осторожно скосила глаза, быстро пробежала взглядом по лицам четырех ребят и отрицательно покачала головой.
— Никого, — тихо сказала она.
— Никого? — переспросил Костенко.
Она снова покачала головой.
— Не слышу, — сказал Садчиков.
— Не узнаю, — сказала женщина.
— Спасибо. Вы с-свободны.
Костенко пригласил оценщика из скупки. Он вошел, огляделся, осторожно поклонился Саше Савельеву, который сидел чуть поодаль, потом перевел взгляд на Садчикова и спросил:
— Эти?
— Я вас хотел спросить…
— Ах, негодяи паршивые! — начал он, разглядывая трех, сидевших у стены. — Ах, паразиты поганые! Нет на вас креста, мерзавцы!
— Тише, тише, — сказал Костенко, — давайте без эмоций.
Оценщик еще раз внимательно осмотрел всех, а потом сказал:
— Из этой троицы никого.
— А этот? — показал Костенко на Савельева.
— Этот? В синей рубашке?
— Да…
Оценщик быстро взглянул на Садчикова, потом так же быстро на Костенко, словно желая выяснить, какой ответ их устроит, ничего по их глазам не понял и неопределенно протянул:
— Да… Лицо, прямо скажем…
— Какое? — спросил Садчиков.
— Вы же сказали — без эмоций…
— Я вас спрашиваю: он или нет?
— Как вам сказать…
— Ладно, спасибо, — сказал Костенко, — больше ничего не надо.
Девушка, которая выписывала в скупке чеки, оглядев всех, сразу же сказала:
— Здесь никого нет.
Садчиков облегченно вздохнул.
— Спасибо, ребята, — сказал Костенко. — А тебя, Савельев, надо в камеру. Лицо-то у тебя, «прямо скажем», а?
Ленька разлепил губы и спросил:
— Можно попить?
— Валяй, — ответил Садчиков. — Что, п-перетрусил?
— Нет. Теперь все равно.
— Глупость говоришь.
— Может быть… Только я так думаю…
— Глупость, — повторил Садчиков. — Сиди т-тут, я сейчас.
— Ты куда? — спросил Костенко.
— Да так… — ответил Садчиков. — Скоро вернусь.
Самсонов сидел у комиссара и плакал. Весь обмякший, жалкий и — это было сразу видно — тяжелобольной. Только поэтому комиссар сдерживался, чтобы не сказать ему всего того, что сказать бы следовало. «Не можете вместе жить — разойдитесь к черту! Себя мучаете и парня губите! Когда дома непорядок, дети в первую очередь гибнут. Хочешь видимость семьи сохранить, чтобы парня не травмировать, — уезжай к черту в свои леса! Наведывайся два раза в год: и жена твоя будет довольна, и дома тихо. А если она начнет здесь флирты там всякие с тити-мити, возьми парня к себе, в институт всегда успеет, а руками на стройке помахать тоже полезно. Для поэтов особенно. А так — вы грызетесь, а нам потом ребят в тюрьму сажай, да? Мы плохие, а вы хорошие и добренькие? Плачете, к сердцу нашему взываете, да? А оно у меня что, каменное, сердце-то? Или, может, нет?»
Комиссар засопел и, не удержавшись, сказал:
— Совести в вас ни на грош, товарищ Самсонов…
Вошел Садчиков и стал у порога.
— Да входите же, — досадливо поморщился комиссар.
— Он на тех д-делах не б-был.
— А вы сомневались?
— Если бы я не сом-мневался, вы б меня с работы уволили, т-товарищ комиссар.
— Тоже верно. Ну, что будем с ним делать? У парня, понимаете ли, завтра начинаются экзамены на аттестат зрелости. В восемь утра русский письменный.
— Знаю.
— Да. Сочинение. Парень-то с-способный, товарищ комиссар, явно с-способный…
— Куда его будем помещать? В приемник или пока подержим у нас, в камере?
Самсонов закрыл глаза ладонью и начал медленно раскачиваться на стуле — вперед-назад, вперед-назад…
Садчиков сказал:
— Я бы его отпус-стил по подписке. Вот и от-тец здесь. И чтоб без отца носу на улицу не высовывал…
— Отец — дело, конечно, великое. Только вы давайте свяжитесь со школой. Как они на это посмотрят… Пусть письмо мне напишут… Иначе я ничего не смогу сделать. Надо мной тоже много начальников, мил душа, сами знаете…
— Слушай, — сказал Садчиков Леньке, — мы т-тебя отпускаем до суда.
— Что?
— То, что с-слышишь. Отпускаем.
— Куда?
— В школу.
— А после?
— Домой. Сиди и н-носа не высовывай. После экзамена позвони — ты мне будешь нужен. Читу будем вместе ловить.
— Читу?
— Нет, г-гориллу, — сказал Садчиков. — Что-то ты, парень, соображать перестал от радости.
— И я сейчас могу уйти?
— Пропуск сначала надо в-выписать.
— Куда?
— В баню. Смотри с р-радости не натвори еще чего. Только завтра сразу после экзамена з-звони. Не забудешь? На телефон. Р-ребятам ничего не говори. Понял? Б-будут спрашивать — отшучивайся. Никто не должен знать, что ты был в к-кассе, а потом — у нас. Понял?
— Понял.
— Ну, будь здоров, Ленька. До з-завтра. Иди вниз, там отец ждет…
Самсонов бросился к Леньке и стал быстрыми сухими и очень холодными руками ощупывать его лицо, голову и плечи.
— Мальчик, мальчик, мальчик мой, — говорил он быстро, и губы у него тряслись, и лицо плясало, и слезы текли из глаз. — Ну что ты, что ты, Ленечка, ну не надо, все кончилось, мальчик, все прошло, не надо… Ну прости меня, мама тоже все поняла, она ждет нас, мальчик, она все поняла…
— Не надо, папочка, — так же быстро и тихо просил Ленька, — только не надо так говорить, папочка, ты так никогда не говорил. Не надо так со мной разговаривать, папочка.
Вечером у комиссара собрались Костенко, Садчиков и Росляков. Комиссар неторопливо расхаживал по кабинету, иногда задерживался возле окна, рассматривая прохожих. Докладывал Садчиков:
— Таким о-образом, взвесив собранные оперативные мат-териалы, мы предлагаем с завтрашнего дня установить к-круглосуточное дежурство и патрулирование по центральным улицам города с прочесыванием ресторанов. Думаю, что т-там, и только там, мы можем найти Назаренко. Выйти на п-прямые связи преступника нам пока что не удалось. Продолжаем разрабатывать в-версию тренера, по словам одного из опрошенных, длинного парня, сходного по п-приметам со вторым преступником. Тот, по-видимому, является г-главарем банды, но самое надежное — выйти на него ч-через Назаренко.
— Вы будете по улице Горького гулять, — сказал комиссар, — а он сейчас — ту-ту — в Сочи, может, едет. Или в Риге сидит в кафе и молочные коктейли пьет. Так может быть?
— Может, — согласился Садчиков.
— А вы себе тут на улице Горького курорт устраиваете.
— Курорт — на Черном море, — сказал Костенко.
— На Черном море, если быть точным, не курорт, а отдых, Костенко. Курорт — в Ессентуках, где кишки промывают…
— Мы не видим иного пути, — упрямо повторил Костенко.
— Вот и плохо. А вы что думаете, Росляков?
— То же, что товарищи…
Комиссар внимательно посмотрел на Костенко, пожевал губами, и некое подобие хитрой усмешки появилось у него на лице.
— Вы мне эту корпоративность бросьте! Костенко — якобинец, а вы свою голову имейте на плечах! В одну дуду дуете? Скучно жить, если все в одну дуду!
— Это не дуда, товарищ комиссар, — заметил Костенко, — а наше мнение…
— Засаду на квартире оставили? — спросил комиссар.
— Так точно.
— В отделениях его фотографии уже есть?
— Да, но только институтских времен.
— Что он, себе перманент, что ль, с тех пор накрутил? Ладно. День, от силы два побродите. Только трое вас — густо на одну улицу. Садчиков пусть будет здесь, а вы себе возьмите опера из пятидесятого, он улицу Горького как «Отче наш» знает. Росляков пускай еще раз пройдет по всем его связям. По всем. Вот так. Все. Можете быть свободны…