Джон Дуглас - Охотники за умами. ФБР против серийных убийц
— Он носит с собой оружие?
— Иногда нож, — ответила Сэнди.
— Дьявольщина! Только этого не хватало. Пора выбираться отсюда. Открывай дверь!
Я встал в боксерскую стойку. Муж ворвался в номер и бросился прямо ко мне. Но, разглядев мой темный силуэт на фоне окна и догадавшись, что я достаточно крепок, кажется, передумал драться, однако продолжал вопить:
— Вон отсюда, сукин сын!
Я решил, что с меня довольно. К тому же было еще слишком рано, и ответ мой прозвучал очень вежливо:
— Сэр, я как раз собирался уходить.
Мне снова повезло — и из этой переделки я выбрался с целой шкурой. Но не мог отделаться от ощущения, что все в моей жизни летит к черту. Тогда же, проезжая на красном МГА своего друга Билла Тернера, я разбил переднюю ось СААБа отца. Как-то утром в субботу мать принесла письмо из «Селектив сервис», в котором говорилось, что со мной хотели бы встретиться. Я отправился на Уайт-холл-стрит в Манхэттене, где с тремя сотнями других парней прошел медицинскую комиссию для военной службы. Меня заставляли делать глубокие приседания, и было отчетливо слышно, как хрустит у меня в колене. От футбола у меня, как у Джо Намета, воспалился мениск, но у того адвокат, похоже, был получше. Решение было принято, и мне сообщили, что Дядя Сэм во мне нуждается. Не решившись испытывать судьбу в армии, я быстро подписал контракт с ВВС. Хотя это и означало четыре года службы, в авиации было гораздо больше возможностей для профессионального образования. Такие возможности мне ни за что бы не представились ни в Нью-Йорке, ни в Монтане.
Была и еще одна причина, почему я подписал контракт с ВВС. Шел 1965 год. Война во Вьетнаме набирала силу. Политикой я особенно не интересовался, привыкнув считать себя сторонником демократов, вроде Джона Кеннеди, да и то скорее из-за отца, который был президентом профсоюза печатников на Лонг-Айленде. Но мне совсем не светило подставлять задницу под пули за дело, которое я не очень-то понимал. И я вспомнил, как один знакомый авиационный механик как-то говорил, что ВВС — единственный род войск, где в бой идут одни офицеры, а рядовые остаются обеспечивать их действия в тылу. И поскольку пилотом я становиться не собирался, это мне вполне подходило.
Для подготовки меня направили в Техас, в Амарилло. Звено (так называлась в авиации учебная группа) состояло из пятидесяти парней: поровну ребят, как и я, из Нью-Йорка и южан, из Луизианы. Инструкторы в хвост и в гриву гоняли северян, и большей частью, по-моему, справедливо. Сам я все больше и больше прибивался к луизианцам, которые мне казались приветливее и не такими зазнайками, как мои собратья нью-йоркцы.
Для многих молодых людей начальный курс военной подготовки, становился настоящим потрясением. А с моим опытом, полученным на тренировках, и всем, что я вынес из жизненных передряг, наказание инструктора казалось просто ерундовым. Я видел работу его мыслей и изменение настроений и к тому же был хорошо физически натренирован. Так что военная подготовка стала для меня подходящим делом. Вскоре я зарекомендовал себя хорошим стрелком из М-16, чему, видимо, способствовала моя карьера бейсбольного питчера. Хотя до ВВС я держал в руках огнестрельное оружие единственный раз, когда еще мальчишкой палил по фонарям из детского пневматического пистолета.
Во время начального курса я приобрел еще одну скандальную репутацию: накаченный упражнениями со штангой, с бритой головой, я заслужил прозвище Русский Медведь. В соседнем звене служил точно такой же парень, и кому-то в голову явилась светлая мысль, что для поднятия морального духа на базе было бы неплохо свести нас на боксерском ринге. Схватка стала грандиозным событием для всей базы. Мы ни в чем не уступали друг другу, и ни один не хотел сдаваться. Кончилось тем, что мы немилосердно измолотили друг друга, а мне к тому же противник в третий раз сломал нос (две первые подобные травмы я получил во время футбольных матчей в школе).
Но как бы то ни было, начальный курс я кончил третьим из пятидесяти человек в звене. И после целой кучи тестов мне сообщили, что я гожусь для школы радиоперехвата. Но в ней в то время не было мест, а я не хотел ждать, когда откроется новый поток. В результате меня определили писарем, хотя я совершенно не умел печатать на машинке. В сотне миль от нас, на окраине Кловиса, штат в Нью-Мексико, открылась вакансия в отделе кадров Артиллерийской военно-воздушной базы.
И я очутился там и целыми днями двумя пальцами долбил по клавиатуре, печатая формы ДД-214 — увольнительные документы служащих базы — и вкалывая на идиота-сержанта, а сам под нос ворчал: «Пора выбираться отсюда». Мне снова повезло: по соседству с отделом кадров располагалась Специальная служба. Многие сразу решат, что это было нечто вроде подразделения «зеленых беретов». Но наша Специальная служба была особая — атлетическая. И я тотчас же понял — это именно то место, где при моих задатках лучше всего защищать родину. Я шатался у двери и прислушивался, что говорилось внутри. И разобрал слова:
— Вся программа летит к черту! — жаловался один. офицер другому. — И только потому, что у нас нет подходящего человека.
«Вот оно!» — подумал я и постучал в дверь.
— Я Джон Дуглас. Разрешите рассказать о себе. Я говорил и наблюдал за их реакцией, пытаясь на ходу скорректировать себя и нарисовать портрет нужного им парня. И по тому, как они переглядывались, понимал, что попадал в точку.
— Да это же просто чудо! Он — именно то, что нам надо!
Меня перевели из отдела кадров, и с тех пор мне больше не приходилось носить военную форму. За то, что я руководил атлетическими программами, на новом месте мне доплачивали к жалованью рядового.
И я вошел в категорию военнослужащих, которым государство компенсировало 75 % стоимости образования, — чем немедленно воспользовался и стал заниматься по вечерам и выходным в школе Восточного университета Нью-Мексико, который отстоял от нашей базы на двадцать пять миль. Чтобы исправить заработанный в колледже низкий уровень оценок и остаться слушателем программы, необходимо было учиться на одни «отлично». Но я чувствовал, что впервые в жизни передо мной была ясная цель. Я настолько удачно представлял ВВС на соревнованиях по таким серьезным видам спорта, как теннис, европейский футбол и бадминтон, что в конце концов меня заставили отвечать на базе и за гольф. А я, между прочим, за всю свою жизнь не закатил в лунку ни единого мяча. Но зато прекрасно смотрелся, бегая на соревнованиях в свитерах с эмблемой Арнольда Пальмера (Американский мастер гольфа (р. 1929) — прим. ред.). Как-то передо мной появился сам командир базы и спросил, какой плотности необходим для таких-то и таких-то соревнований мяч, а я и понятия не имел, о чем он толкует.
— Так как же ты можешь вести у нас гольф? — возмутился он, и меня моментально перебросили на женский кружок огранки, что звучало просто грандиозно, пока я не узнал, что это работа с камешками, и на женский кружок керамики. И вдобавок приставили к офицерскому клубному бассейну. И,пока пилоты летали над Вьетнамом и подставляли под огонь свои задницы, я предлагал полотенца и расставлял стулья их кокетливым флиртующим женам и учил их детей плавать. И мне за это платили и позволяли зарабатывать диплом колледжа — чем плохо? Другая обязанность напомнила мне должность вышибалы. Бассейн располагался по соседству с офицерским баром, где часто собирались молодые пилоты, проходившие подготовку при тактическом авиационном командовании. И не однажды мне приходилось разнимать обезумевших пьяниц и самому отбиваться от них.
На втором году контракта с ВВС и учебы в колледже я узнал о существовании ассоциации, которая занималась оказанием помощи детям-инвалидам, нуждавшимся в реабилитационной программе, и вызвался поработать с ними. Раз в неделю в сопровождении двух гражданских я брал группу из пятнадцати ребят, катался с ними на роликовых коньках, играл в мини-гольф, кегли или другие игры, развивавшие их природные способности и умения. Большинство малышей страдали серьезными недугами: слепотой, синдромом Дауна или расстройством двигательных функций. Работа оказалась не из легких — например, держа за руки двух ребятишек, катать и катать их по кругу на коньках и все время следить, чтобы никто из них не ушибся. Но я её полюбил.
Каждую неделю я подруливал к школе, и высыпавшие встречать меня дети окружали машину. Я выходил, и начинались объятия. А после занятий они неохотно меня отпускали, а я неохотно от них уезжал. Я чувствовал, как много получаю от этих, встреч: любовь и общение, в то время мне недоступные. И я начал приезжать по вечерам и читать им вслух. Эти дети представляли собой такой контраст с другими, здоровыми, так называемыми нормальными, с которыми я работал на базе и которые привыкли находиться в центре внимания и получать от родителей все, что желали. Мои, «особые», дети были признательны за любую малость, которую я для них делал, и, несмотря на свои недуги, всегда проявляли, доброжелательность и готовность к приключению.
