Борис Старлинг - Шторм
Сегодня я получил звонок от Джи Джей, одного из перспективных покупателей. Он проявил некоторую небрежность и использовал слово "Уилберфорс" в открытом разговоре. Наверное, стоит снова подчеркнуть всем клиентам необходимость никогда не использовать это слово, даже среди нас".
Ренфру резко вскидывает взгляд на Холройда.
– Это все? Полный текст?
Холройд кивает.
– И никак нельзя определить, кто был отправитель?
– Нет. Ясно, что из аукционного дома "Укьюхарт", но не больше.
– Вы показывали это мистеру Бошаму?
– Пока нет.
Ренфру читает снова. Там все, как и раньше. Никаких ошибок.
Из всего этого следует, что делом детей занимался "Укьюхарт", аукционный дом. Их собирались выставить на аукцион. Лавлок говорил об усыновлении, но кто слышал об усыновлении через торги?
– "Если начать в семь или восемь вечера, можно быть уверенным, что мы закончим в темноте, что является дополнительным позитивным фактором в обеспечении безопасности", – вслух, громко зачитывает экранный текст Ренфру. И обращается к Холройду: – Как по-вашему, что это значит?
– Полагаю, что в темноте снижается риск быть замеченными.
– Точно. А это, в свою очередь, свидетельствует о намерении предпринять некие действия, которые было бы желательно сохранить в тайне.
Правда, этому можно найти объяснение. Лавлок только что сказал, что намеревался выправить детям нужные документы по прибытии их в Шотландию. Скрытность операции всегда можно объяснить отсутствием нужных бумаг.
Ренфру читает сообщение в третий раз, и на сей раз в глаза ему бросается незнакомое слово.
"Он проявил некоторую небрежность и использовал слово "Уилберфорс" в открытом разговоре".
– Как вы думаете, что означает слово "Уилберфорс"? – спрашивает Ренфру.
– Скорее всего, имя. Единственный Уилберфорс, который приходит на ум, это Уильям Уилберфорс, политический деятель, который...
Холройд замирает. Ренфру заканчивает предложение за него:
– Политический деятель, добившийся отмены рабства.
Рабство.
Кажется, будто с экрана сочится квинтэссенция зла. Торги живыми людьми. Торги как торги, с возможностью для покупателей ознакомиться с товаром, но только без какого-либо документального оформления всех пяти лотов. Никакой регистрации, никаких кредитных карт, никаких каталогов, номеров, указаний на источник происхождения. Человеческие жизни, выставленные на продажу.
Ребенок, растерянно моргающий в ярком, режущем свете. Лица, рассматривающие его, словно диковинное животное в зоопарке. Голос человека, ведущего торги и выкликающего цифры. Ребенок не понимает его, тогда как говорит этот человек следующее.
– Пять тысяч. Пять пятьсот. Шесть. Шесть пятьсот. Шесть семьсот.
Некоторые из людей, наблюдающие за ребенком, периодически поднимают руки с табличками, на которых изображены цифры.
– Кто больше! Новых предложений нет! Раз. Два. Три... Продано!
Ребенок вздрагивает, когда аукционист ударяет молотком. Его уводят в заднее помещение, куда за ним является мужчина в костюме. Он произносит какие-то слова, которых ребенок не понимает.
Ренфру потирает лоб. Было время, когда Абердин экспортировал в Германию чулочные изделия, потом стал вывозить полотно и гранит в Готенбург и Амстердам, далее настал черед рыболовной продукции, а там и нефти. И вот теперь здесь торгуют детьми.
Из дома Лавлока на Куин-стрит доставляют двенадцать коробов документов, к разборке и сортировке которых удается приступить только в седьмом часу. Возня с бумагами – дело скучное, рутинное и, особенно в такую жару, весьма утомительное, но приходится попотеть. Фрэнк, которого Ренфру по пути обратно в полицейское управление посвятил в суть дела, впрягается в работу наравне со всеми, и именно ему удается найти то, что требуется.
Листок фирменной почтовой бумаги "Паромных перевозок". На нем, почерком Лавлока, одно за другим пять слов.
"Дувр. Фолкстон. Гулль. Ярмут. Пул".
Все паромные порты.
А ниже заглавными буквами: "ДЖЕЙСОН Д".
* * *Ренфру направляет офицеров к дому Джейсона, но его там нет, и куда он делся, неизвестно. По полицейским участкам распространяется фотография и словесный потрет Джейсона, однако почему этот человек объявлен в розыск, не разъясняется. Зато подчеркивается, что факт его поисков до поры не подлежит огласке.
Потом главный констебль направляется в камеру, где по обвинению в покушении на убийство и в ожидании решения по другим пунктам, касающимся нелегального ввоза в страну иностранных граждан, содержится Лавлок, и информирует его о том, что полиция выяснила суть так называемой "гуманитарной" миссии. Им известно о аукционах по продаже малолетних рабов, известно, кто являлся исполнителем этих преступных планов, и, в свете этих новых открытий, Лавлоку вряд ли приходится рассчитывать на какие-либо послабления в тюрьме.
Лавлок молчит.
* * *Кейт отправляется домой, проведя сорок пять минут с отцом и Ренфру, вылившими на нее целый ушат информации. Чувствует она себя так, будто голова ее полна воды. Ей хочется, чтобы все поскорей закончилось – тогда она возьмет недельный отпуск и всю эту неделю проведет со своим сыном.
Кейт понимает: как судоходной компании "Паромным перевозкам" пришел конец. По правде сказать, ее финансовое положение и так было довольно шатким, а как только правда об "Амфитрите" выйдет наружу, крах станет неминуем. Кто захочет пользоваться услугами фирмы, занимающейся нелегальной поставкой в Шотландию малолетних рабов из России? Кто поставит на кон свою репутацию, чтобы попытаться спасти и возродить компанию?
На оба вопроса ответ один. Никто.
Кейт мысленно возвращается к истории, которую ей рассказали в прошлом году. Один из самых крутых арестантов в Шоттсе подобрал раненую, повредившую крыло малиновку. Он выходил птичку, заботился о ней и частенько разгуливал, посадив ее в нагрудный карман. Малиновка стала его гордостью и отрадой.
Однако один из охранников, сославшись на тюремные правила, запрещавшие держать каких-либо домашних животных, сказал заключенному, что от птички ему придется избавиться. Заключенный возражал, охранник стоял на своем. День был жарким, как сегодня, и работали все электрические вентиляторы. Поняв, что охрану не переубедить, арестант подошел к ближайшему вентилятору и бросил малиновку туда: она погибла мгновенно.
Все ужаснулись, включая строгого охранника.
– Я думал, ты любил эту птицу, – сказал он.
– Я и любил, – ответил заключенный. – Но раз ей нельзя быть со мной, пусть не достанется никому.
Именно так обстояло дело с Лавлоком и "Паромными перевозками". Компания была его любимым детищем, и ее полный крах был для него предпочтительнее спасения ценой смены владельца. Лавлок и "Перевозки", заключенный и малиновка. Самолюбивый и упрямый человек, пестующий больное создание не только с любовью, но и с нетерпеливой ревностью собственника.
Из машины Кейт звонит Бронах.
– Привет, это я. Как там Лео?
– Нормально.
– Говорил он что-нибудь насчет сегодняшнего утра?
– Совершенно ничего.
– Насчет того, почему раскапризничался?
– Ничего.
– Ничего так ничего. – Пауза. – Тетя Би, а можно, он останется у тебя на ночь?
– Опять? Ты в порядке?
– Угу. Просто я очень устала от всего этого. Я хочу... ну, ты понимаешь.
– Да уж понимаю.
– Ты ангел. Я позвоню тебе завтра.
Она заканчивает звонок и сразу же набирает номер Алекса.
– Ты можешь ко мне заехать? – спрашивает она.
– Конечно. Прямо сейчас и приеду.
Он готовит ужин для нее, и все это время она разговаривает с ним, причем не только не по делу, но и вообще, почти бессвязно – просто озвучивая те или иные мысли, хаотично посещающие ее голову. По правде, так для нее не так уж важно, что за столом напротив сидит именно он, – она могла бы исповедаться фонарному столбу, лишь бы слушал. Когда же от усталости и всего прочего Кейт обессиленно умолкает, он обходит стол и крепко обнимает ее.
– Как прошел твой вечер с ребятами? – спрашивает она.
– Было забавно.
– Ты рассказывал им обо мне?
– Конечно.
– Со всеми пикантными подробностями?
– Не глупи.
– Бьюсь об заклад, что рассказывал.
– Не рассказывал.
– Но об этом хотят знать все парни, не так ли? Какова она в койке, как себя ведет, стонет или кричит, подмахивает или нет, и все такое?
– Я сказал им, что мне с тобой очень хорошо, вот и все. Не знаю, с чего ты это все взяла: на самом деле парни не задают друг другу таких вопросов. Женщины, когда сплетничают между собой, бывают куда откровеннее, чем мужчины. Вот ты, например, наверняка рассказываешь своим подругам куда больше, чем я.
– У меня нет времени для подруг.
– Ну и хорошо.
Она смеется в его шею.
– Я помою посуду, – говорит он.
– Это что-то новенькое. До сих пор всех моих знакомых мужчин в дрожь бросало при одном упоминании о "Фэйри".
