Хуан Гомес-Хурадо - Тайный агент Господа
Убийца врезал Диканти по спине. Она вскрикнула от боли, но устояла и ответила ударом в челюсть, отчего Кароский пошатнулся, теряя равновесие.
И тогда Паола совершила роковую ошибку.
Она оглянулась в поисках револьвера. И Кароский обрушил на нее серию ударов — в лицо, в живот и по почкам. И наконец захлестнул ее шею рукой, повторив тот же захват, что и с Шоу. Только теперь вместо пистолета он поигрывал ножом, поглаживая лезвием щеку Паолы. Это был самый обыкновенный рыбный нож, наточенный, как бритва.
— О, Паола, ты не представляешь, какое удовольствие мне это доставит, — интимно зашептал он ей на ухо.
— Виктор!
Кароский обернулся. Фаулер приподнялся на одном колене на мраморном полу; из его простреленного левого плеча сочилась кровь, стекая на пол по безжизненно повисшей руке. Но здоровой рукой он ловко подхватил револьвер Паолы и прицелился Кароскому в лоб.
— Вы не выстрелите, отец Фаулер, — задыхаясь, выпалил убийца. — Не такая уж большая между нами разница. Нам обоим суждено было побывать в одном и том же маленьком личном аду. И вы поклялись саном, что больше никогда никого не убьете.
Титаническим усилием превозмогая боль, покраснев от натуги, Фаулер сумел поднять раненую руку и ухватился за пастырский воротничок. Священник сорвал его одним движением, бросив вверх и в сторону Кароского. Жесткий крахмальный воротничок, ослепительную белизну которого оттеняло красное пятно (след большого пальца Фаулера), закружился в воздухе. Кароский как завороженный следил за полетом белоснежной, как чайка, ленты, но увидеть ее падение ему не довелось.
Фаулер сделал один меткий выстрел, попав точно между глаз Кароского.
Убийца рухнул замертво. Издалека он услышал голоса родителей, звавшие его, и он отправился на встречу с ними.
Паола бросилась к Фаулеру, пугающе бледному, с угасающим, затуманенным взором. На бегу она сорвала пиджак, собираясь зажать им рану на плече священника.
— Ложитесь, отче.
— Пожалуй, вы пришли весьма кстати, друзья мои, — изрек кардинал Шоу, неожиданно воспряв духом. Во всяком случае, он довольно бодро выбрался из укрытия и вскочил на ноги. — Негодяй похитил меня.
— Не задерживайтесь здесь, кардинал. Идите позовите кого-нибудь… — начала Паола, помогавшая Фаулеру лечь на пол. Внезапно она сообразила, куда именно направляется «пурпуроносец» — к пистолету Понтьеро, валявшемуся подле тела Кароского. И осознала, что теперь они с Фаулером превратились в очень опасных свидетелей. Она потянулась к револьверу.
— Добрый день, — промолвил инспектор Чирин, вступая в ризницу с эскортом из трех агентов Vigilanza. Его появление застало врасплох кардинала, опередившего Паолу и нагнувшегося, чтобы подобрать с полу пистолет. Шоу резко выпрямился:
— Я уже начал думать, что на вас бесполезно полагаться, генеральный инспектор. Немедленно задержите этих типов, — безапелляционно заявил он, указывая на Фаулера и Паолу.
— Прошу прощения, Ваше Высокопреосвященство. Теперь я о вас позабочусь.
Камило Чирин огляделся, оценивая обстановку. Он приблизился к Кароскому, подняв по пути пистолет Понтьеро, и коснулся лица убийцы носком ботинка.
— Это он?
— Да, — ответил Фаулер, не в силах пошевелиться.
— Черт побери, Чирин, — воскликнула Паола, — мнимый кардинал. Как такое могло случиться?
— У него были превосходные рекомендации.
Чирин выстраивал логические цепочки с головокружительной скоростью. За внешностью истукана скрывался аналитический ум, работавший, как вычислительная машина. Чирин моментально вспомнил, что Полжик был последним кардиналом, назначенным покойным Папой. Шесть месяцев назад, когда Войтыла уже почти не вставал с постели. Инспектор вспомнил также, что Папа известил Сомало и Ратцингера о назначении кардинала in pectore[95]. Имя тайного кардинала Войтыла открыл только Шоу, кому надлежало объявить его во всеуслышание после смерти понтифика. Нетрудно догадаться, чьи уста нашептали умирающему Папе имя Полжика; и тот же человек привел «кардинала» впервые в Дом Святой Марфы, чтобы представить любопытным собратьям[96].
— Кардинал Шоу, вам придется многое объяснить.
— Не понимаю, о чем вы говорите…
— Кардинал, ради Бога.
Шоу расправил плечи. К нему вновь возвращалось высокомерие, его извечная гордыня, как раз его и сгубившая.
— Иоанн Павел Второй в течение многих лет готовил меня к тому, чтобы я продолжил его труд, генеральный инспектор. Вы знаете лучше других, что может произойти, если верховная власть в церкви окажется в руках неподобающих и безнравственных людей. Я верю, что сейчас вы поступите так, как следует — в интересах церкви, друг мой.
Чирину понадобилось полсекунды, чтобы оценить сказанное.
— Разумеется, я так и сделаю, Ваше Высокопреосвященство. Доменико?
— Инспектор, — отозвался один из агентов (все как на подбор в черных костюмах и галстуках), сопровождавших шефа.
— Кардинал Шоу покинет сейчас ризницу, чтобы отслужить мессу в базилике.
Кардинал улыбнулся.
— Затем вы, в паре с другим агентом, эскортируете Его Высокопреосвященство до места нового назначения: в монастырь Альберграц, расположенный в Альпах, где у кардинала будет возможность в уединении подумать о своих деяниях. Также ему представится шанс всерьез заняться альпинизмом.
— Опасный вид спорта, как я слышал, — прокомментировал Фаулер.
— Чрезвычайно. Чреватый несчастными случаями, — подтвердила Паола.
Шоу утратил дар речи. В выразительном молчании разворачивалась грандиозная драма — крушение личности, и этот мучительный процесс практически шаг за шагом могли наблюдать все присутствовавшие. Он низко опустил голову, и жирные складки двойного подбородка растеклись по его груди. Он вышел из сакристии под конвоем Доменико, ни с кем не простившись.
Генеральный инспектор встал на колени перед Фаулером. Паола поддерживала голову священника, одновременно зажимая рану своим пиджаком.
— Позвольте мне.
Инспектор отвел руку Диканти. Импровизированная повязка уже пропиталась кровью, и он заменил ее собственным скомканным жакетом.
— Спокойно, «скорая» уже едет. Мне объяснят, откуда взялись входные билеты на цирковое представление?
— Мы обошлись без ваших касс, инспектор Чирин. И воспользовались кассой Святой службы.
Чирин слегка вздернул бровь. Паола поняла, что таким образом этот невозмутимый человек демонстрирует высший градус изумления.
— О, ну разумеется. Старина Гонтас Ханер, неисправимый трудоголик. Вижу, у него более лояльные критерии к выдаче пропусков в Ватикан.
— Зато цены намного выше, — пробормотал Фаулер, подумав о тяжелой беседе, предстоявшей ему на следующий день.
Чирин понимающе кивнул и крепче прижал пиджак к ране священника.
— Это, я полагаю, можно уладить.
И тут появились два санитара со складными носилками.
Пока парамедики занимались раненым, в базилике, у двери в ризницу, восемь министрантов и два священника (оба с кадилами) дожидались, выстроившись в две шеренги, кардиналов Шоу и Полжика. Часы показывали четверть первого — давно пора начинать службу. Старший священник испытывал сильный соблазн послать какого-нибудь министранта осведомиться, что происходит. Может, сестры, следившие за порядком в сакристии, не смогли подобрать соответствующее облачение? Но по протоколу всем участникам церемонии полагалось стоять наготове в ожидании целебрантов.
В конце концов из дверей, ведущих в храм, вышел кардинал Шоу — один. Министранты проводили его к алтарю Святого Иосифа, где должно было состояться богослужение. Верующие, находившиеся ближе всего к кардиналу во время мессы, шепотом делились наблюдениями, что кардинал, наверное, очень любил Папу Войтылу: Шоу проплакал всю литургию.
— Успокойтесь, он вне опасности, — сообщил один из парамедиков. — Мы срочно едем в больницу, чтобы ему как следует обработали рану, но кровотечение прекратилось.
Санитары подняли Фаулера, и в этот момент Паолу осенило: разрыв с родителями, отказ от наследства, чувство глубокой обиды. Она жестом остановила санитаров.
— Теперь я понимаю. Маленький личный ад, в котором вам обоим суждено было побывать. Вы отправились во Вьетнам, чтобы убить своего отца, правильно?
Фаулер обомлел. Удивление его было столь велико, что он забыл про итальянский и заговорил по-английски:
— Простите?
— Гнев и обида, вот что повлекло вас на войну. — Паола ответила негромко и тоже по-английски, не желая, чтобы санитары поняли, о чем речь. — Ненависть к отцу и холодная неприязнь к матери. Категорический отказ принять наследство. Вы хотели порвать всякую связь с семьей. И ваши рассуждения об аде в беседе с Кароским. Ее расшифровка имелась в досье, которое вы мне дали. И это все время было у меня под носом…
