Железная роза - Обер Брижит
Снаружи осторожно попытались открыть дверь кабинета. Потом загрохотали удары. А Грубер уже поднял меня на подоконник и перебросил вниз, на крышу соседнего дома, словно тюк грязного белья. Затем сам перепрыгнул ко мне, и в тот же миг из кабинета донеслись удивленные восклицания. Грубер стиснул мне локоть и, согнутого в три погибели, бегом потащил за собой к трубе. На ней была закреплена веревка, спускающаяся в тихую улочку, где стоял черный «мерседес» последней модели с работающим мотором. Грубер схватил меня, одной рукой прижал к груди и стал спускаться по веревке. Я вешу добрых семьдесят килограммов, но для него это было все равно что пуховая подушка. Из этого я сделал вывод, что с ним на узкой дорожке лучше не встречаться. Но вся беда была в том, что этот примат, похоже, имел намерение присвоить мою жену, а вот на это согласиться я никак не мог.
Приземление было несколько жестковатым, и Грубер затолкнул меня в машину в ту самую секунду, когда над краем крыши появилось разъяренное лицо. Дверца хлопнула, «мерседес» рванулся вперед, раздались выстрелы, и я вжал голову в плечи. Грубер, севший рядом со мной, выхватил пистолет и выпустил несколько пуль в заднее окно. А я сидел и задавался вопросом, какая злая колдунья засунула меня в этот вонючий детективный сериал. Видно, нечаянно я отдавил мозоль одной из них и теперь, наверное, осужден вечно скитаться между Джеймсом Бондом и макаронным вестерном…
«Мерседес» мчал на бешеной скорости, и Грубер, похоже, малость успокоился. Он наклонился к водителю, что-то ему сказал, и тот с визгом шин резко свернул в наилучшем стиле кинопогонь. Где-то позади выла сирена. Мы неслись со скоростью за сотню в час по пустынным улочкам женевского пригорода, потом шофер снял ногу с педали газа. Мы ехали так минуты три-четыре, пока к нам не подкатил и не затормозил синий с металлическим отливом «Мерседес-230 SE». В мгновение ока Грубер и я пересели в него. Черный «мерседес» рванул налево, синий — направо. Вой сирен, похоже, стал настигать нас, потом отстал. Грубер лыбился, как мальчишка, которому удалось привязать кошке к хвосту консервную банку. У меня трещала голова, и я все время спрашивал себя, что они собираются сделать со мной. Но я скорей позволил бы разрезать себя на части, чем ответил бы хоть на один вопрос этого сукина сына.
Мы еще некоторое время катили по пригороду, прежде чем свернули на автостраду. Грубер, выпрямившись, молча сидел и внимательно следил, что происходит вокруг. Я знал, что при малейшем неосторожном движении получу рукояткой по черепу, а моей болевшей голове это было совсем ни к чему. Я прочистил горло:
— Прекрасный денек, не правда ли?
— Послушайте, фон Клаузен, кончайте ваши дурачества.
Я вздохнул. Еще один принимающий меня за Грегора! В памяти у меня всплыла фраза Буало-Нарсежака о том, что в наши дни невозможно использовать в интриге детектива тему близнецов, до такой степени она избита. Увы, Грубер и все эти чокнутые, оспаривавшие друг у друга мою бренную оболочку, придерживались совершенно противоположного мнения. Я сделал еще одну попытку:
— Скажите, майор, а вам не претит подкладывать свою женщину под других?
Он и глазом не повел, даже не соизволил голову повернуть ко мне.
— Вы смешны, фон Клаузен.
Решительно, он старался не выходить из своей излюбленной роли крутого-парня-которого-ничем-не-проймешь. Я привалился головой к стеклу, решив вздремнуть, чтобы восстановить, насколько возможно, силы.
Характерный треск гравия под шинами вырвал меня из полусонного оцепенения. Мы подъехали к небольшому замку восемнадцатого века, стены которого увивал дикий виноград. Я восхищенно присвистнул:
— А вы шикарно устроились, душка Грубер!
Он вытолкнул меня из машины и поволок по аллее, окаймленной цветущими форситиями. На чистом небе сияли мириады звезд. Шофер, эрзац гуманоида, облаченного в серый полиамидный костюм, шел сзади, приставив пистолет мне к затылку. Мы поднялись на крыльцо, и Грубер позвонил. Дверь отворилась почти мгновенно, и я увидел такое знакомое лицо.
Марта оглядела меня, но в глазах ее не отразилось никаких чувств. Сердце у меня бешено заколотилось, и мне пришлось сделать громадное усилие, чтобы не обратиться к ней, не обозвать, не выхаркнуть все те злые слова, что душили меня. Она посторонилась, пропуская нас в просторную комнату со сводчатым потолком и стенами, обшитыми палисандровыми панелями. Богатая и дорогая английская мебель довершала убранство, придавая помещению отпечаток уютной усадьбы. В огромном камине из тесаного камня пылали поленья. Мирная, спокойная обстановка, и я, со связанными руками, распухшим лицом, в грязной, покрытой кровью и пылью одежде, должно быть, выглядел тут совершенно неуместным. Марта обернулась к Груберу:
— Что случилось?
Он схватил резной хрустальный графин и налил себе стакан ледяного оранжада. Я вдруг понял, что подыхаю от жажды.
— Этот кретин чуть не попался в лапы Хольца и Маленуа. У меня не было выбора. Да и вообще, все это так затянулось, что пора уже принимать решение. Нельзя позволять этому мелкому жулику сто лет подряд держать нас за глотку.
— Я могу получить стакан оранжада?
Они повернулись ко мне, точно собаки, готовые вцепиться. Марта вздохнула. Это была ее единственная реакция на меня. Я подумал, что не прошло и недели, как я занимался любовью с этой женщиной. А теперь она вздыхает, когда я говорю, что мне хочется пить… И все-таки она подала мне стакан, и ей пришлось держать его, пока я пил, потому что руки у меня по-прежнему были связаны. Ее пальцы касались моих губ, я чувствовал аромат ее духов, ее волос. Как она могла так обойтись со мной?
Грубер выглядел раздраженным, точно человек, столкнувшийся со страшно невоспитанным, невыносимым ребенком. Оранжад был действительно холодный, и мне стало легче. Я обратился к Марте:
— Я могу сесть или должен умереть стоя?
Грубер молча указал мне на цветастую софу, подошел к Марте и что-то быстро сказал ей по-немецки, но я не понял, потому что говорил он очень тихо. Она покачала головой и закурила сигарету той марки, что курила всегда. Хоть ей она осталась верна…
