Уэйн Сэлли - Болеутолитель
Вместо этого я должен проткнуть стальным пером этой ручки свой мешочек с яйцами и ощутить истечение соков в ожидании смерти.
О Господи, дашь ли ты мне закричать от боли?
* * *Я не нуждаюсь в инвалидной коляске.
Это хорошо (Голос принадлежит рабочему-мексиканцу).
Когда-то я завидовал людям в таких вот колясках.
Это хорошо. Что тебе нужно?
Нет, я просто… (Мексиканец отмахнулся от него/от меня, как отмахивался от какой-нибудь злой расистской шуточки там, наверху).
* * *Эй! (Это уже к другому) Я и вправду им завидовал. А знаешь почему?
Послушай, у тебя на руках кровь
Да, я знаю. Это, чтобы все поняли, как мне больно. Я (на противоположную сторону платформы пришел поезд, полы одежды взметнулись)
потому что эти инвалиды в колясках они забирают все сочувствие а мне ничего не достается ни капельки
Извини, старичок, мне нечего дать тебе.
Моя мать тоже так говорила! Вот как получается. Ну что ж, если я не в силах убить боль, я убью Боль.
Слушай, парень, у тебя, похоже, из жопы кровь идет!
* * *Порой мне кажется, что я достиг самой последней границы боли. Это такое место, где если попытаешься убить себя, то начинаешь думать, что все твое существование было загробной жизнью самоубийцы. С кем мне поговорить? Меня постоянно сопровождает музыка любви людей, проклятых этой жизнью.
Того парня с бубном зовут, кажется, Канарски.
Когда мне исполнилось двадцать, я, как сейчас помню, поскреб дулом пистолета по зубам. Нажал на свой нос, и он стал похож на поросячий пятачок. Пистолет лежал в доме нашего соседа, и мне было приятно знать, что в соседнем доме, у мистера Видана есть пистолет, заряженный тремя пулями.
Я никогда не уезжал из этого города дальше Фэллон-Ридж но если бы оказался на борту самолета и самолет загорелся бы и я бы сказал прямо в кричащее лицо рядом со мной Мама как жаль что самолет падает я мертв Мама я мертв
И ВОТ ТЕПЕРЬ Я МЕРТВ. Провел всю свою жизнь в ненависти ко всем, а теперь моя прямая кишка кровоточит и я таю и затухаю, как неоновые огни винного магазина «Кэл’с Ликорс» поздно ночью. Я теперь точно знаю, почему некоторые чернокожие ненавидят всех белых или почему евреи не могут забыть и простить жестокостей Второй Мировой войны.
Люди живут реальностью лишь потому, что боятся наркотиков. Последний собеседник дал мне бутылочку «Ночного экспресса», и я тянул из нее, прижимая ее к зубам, как герои всех сочинений Зуда.
Чтобы увидеть зрелище, нужно самому стать зрелищем.
Я могу продолжать такую жизнь бесконечно… Люди переоделись, потому что стало теплее. Плакат на стене сообщает по-английски и по-испански, что СПИД не передается через дверные ручки.
* * *(Ко мне подходит алкаш).
Ты — псих.
Я ничуть не глупее тебя.
Потому что большую часть жизни я пьян.
Я в этом, во всяком случае, не виноват.
Что ты там ни говори, я не нуждаюсь в спасении.
Вот моя телесная ткань, отданная за твою свободу. Вот мое говно, которое было высрано во имя всего человечества.
Давай-давай, болтай себе. Ты — псих.
* * *Несколькими днями позже: Все вокруг одеты полегче, видимо там наверху стало теплее, но все песни говорят только о людях, собравшихся в Калифорнию. Шестнадцать дев-весталок отправились на побережье. Трое мужчин, которыми я больше всего восхищаюсь — отец, сын и святой дух. Ну что ж, отправимся в Город серфинга, где на каждого парня приходится по две девчонки, давай пробежимся наперегонки до Косы Мертвеца.
Они там веселятся. Под теплым солнцем Калифорнии.
(Сзади он услышал голос. Запах лосьона для волос и лечебного бальзама).
Я могу согреть тебя.
* * *дарующие боль и восторг прошу о прошу вас дайте мне силы сделать это дарующие боль и восторг о боже прошу вас именем христа распятого на кровоточащем кресте…
Вик Трембл (он вновь на время стал им) посмотрел вверх через левое плечо; клочок бумаги, на котором он писал карандашом, куда-то улетел. Пока он поворачивал голову, Фрэнк Хейд обошел его кресло и встал перед ним. Глаза их встретились.
— Ты — это Он, — прошептал Вик, охваченный священным ужасом.
— Да, сын мой, — Хейд оглянулся по сторонам, убеждаясь, что никто не проявляет беспокойства. — Ты давно меня ждешь?
— Тебе еще не хватило трупов, или как?
Трембл старался выиграть время, собираясь с силами. Он пытался забыть о голоде, крови и головокружении. Вот он какой — Болеутолитель — очень похож на тот рисунок. В отличие от самого Трембла, убийца выглядел хорошо отдохнувшим. Старше, чем он ожидал, светлые волосы на висках были покрыты сединой. Бледное лицо. На Болеутолителе был ярко-синий пиджак с эмблемой спортивного клуба. Чисто выбрит. Ледяные глаза сияли радостью маньяка.
— Ты ожесточен, — когда убийца заговорил, Трембл обратил внимание, что он иногда притрагивается языком к правому уголку верхней губы.
Трембл уставился на него, ожидая следующего движения. Любого движения. Вокруг никого не было. Все избегали его, человека в кресле. Ты разговариваешь сам с собой на улице или в метро — не важно, говоришь ты что-нибудь разумное или выдаешь себя за вампира или президента США — в любом случае все думают, что ты просишь подаяния. Склонность Трембла к членовредительству и его болтовня заставляли держаться подальше даже самых любопытных и самых наивных.
— Сколько ты уже?… — спросил он, сжав губы как чревовещатель.
— Восемнадцать ушло к Господу, — это сказал скорее Отец, чем сам Хейд. Сказал с гордостью.
— Ты хочешь сказать, что отправил их в рай? — Трембл вытер нос краем одеяла, испачканного кровью и грязью. — Включил ли ты в это число Эйвена, Майка и Рив?
Хейд хотел было спросить — а кто это такие? — но тут проходящий поезд заглушил их беседу.
* * *Очень многое пронеслось в голове каждого в это мгновение. Как будто оба сразу поняли друг о друге все. Хотя Болеутолитель вполне мог показаться Тремблу просто склонным к полноте парнем, который слоняется по метро в поисках девочек. А Хейд вполне мог принять свою очередную жертву за явного психопата, душа которого буквально вопила о спасении.
Вспышка наваждения: оба испытали ее, как Каин — первый в мире убийца, и Авель — первая в мире жертва.
Наваждение. Очередного поезда все не было. Как видно Хейд захотел узнать, о каких людях спрашивал его Трембл. Может быть тут происходит примерно то же самое, что и с человеком у скульптуры Пикассо, и он вскоре опять услышит историю о маленьких серых пришельцах?
— О ком ты говоришь? — хотел он спросить, но человек в кресле был слишком погружен в мир своих фантазий, чтобы ответить.
* * *Он так давно находился в поиске, что отрастил бороду, оттенка более темного, чем собственные волосы. Над китайским пляжем взошло солнце, симпатичная медсестра с крашенными хной волосами облегчила его боль, он протянул руку к своему паху и ничего там не обнаружил, вокруг Болеутолителя появилось сияние, которое оказалось светом фар приближающегося поезда. Фил Коллинз пел о том, что чувствует в воздухе приближение чего-то, ему аккомпанировали удары барабана, глухие, как будто гвозди забивали в гроб, и вперед, вперед, вперед, в неистовом серфинге. Вот уже несколько недель он не снимал с руки лангетку из стекловолокна; локоть саднило так же, как запястье.
Забавные вещи приходят в голову, когда собираешься умереть.
При мысли о смерти он поморщился.
Хейд решил, что он морщится от боли.
И испытал большую радость от справедливости своей миссии.
* * *— Кактыэтоделаешь? — Трембл еще раз поморщился, выпаливая эти смертельно слитые слова. Его левый мизинец дрожал, слегка поглаживая подлокотник кресла; таким движением отводят волосы, упавшие на лицо женщины, перед моментом близости.
Его финальной битве с Болеутолителем должно что-то предшествовать, в этом Трембл был уверен. Как мужчина, мобилизованный на войну, или полицейский, выезжающий по сигналу о помощи, он хотел прежде получить ответы на некоторые вопросы.
Его сердце стучало, как электричка, громыхающая на рельсах:
— Как ты…?
— Как я что, сын мой? — Хейд решил, что с этим психопатом нужно разговаривать очень мягко.
— Не смей меня так называть! Ты убийца, а я не желаю быть в родстве с убийцей!
— Мы все из одной семьи, семьи людей, сын мой. Прошу, позволь мне притронуться к тебе. Исцелить тебя.
Глаза Трембла шарили по телу Хейда в поисках оружия, которое тот носит с собой. Должно же быть какое-то оружие, черт возьми!
— Да, верно.
Трембл вспомнил тот вечер в баре «Нолэн Войд». Банди на телеэкране, пытающийся выиграть время. А кто из них выигрывает время сейчас? Он знал, что им обоим суждено сегодня умереть. Почему он должен, например, сомневаться в гомосексуальности Хейда? Этот парень — наверняка голубой. Играет роль этакого неженки, а потом кромсает людей почем зря. Но… где же его оружие?
