Рут Ренделл - Ротвейлер
Она всегда очень ждала его визитов, элегантно принимала подарки, обычно изящно восклицала, что ему не следовало так тратиться, но она рада, что он все же это сделал. Еще у нее была хорошая и не свойственная многим людям привычка постоянно возвращаться к подаренным ей цветам, шоколаду или духам со словами: «Ну разве не прелесть!» «Какой у тебя прекрасный вкус!» Только однажды в жизни она сказала нечто для него неприятное, когда с нежностью вспомнила скобку для исправления прикуса, которую ему надели позже, чем другим детям. Воспоминание, которое у других не вызывает никаких ужасных чувств, вдруг оказалось для него настолько неприятным, что он запретил матери впредь упоминать о скобке. Она покраснела, извинилась, и с тех пор никогда не заговаривала об этом.
Иногда она пыталась угадать, как он проводил время: просторный офис, секретарша, вечеринки, приемы, спектакли, визиты к портному, на ипподром в Аскот или, в особых случаях, на Праздник цветов в Челси. Эти размышления вызывали у него снисходительную улыбку, когда он сравнивал ее фантазии с реальностью, с шатанием по улицам и с безумным желанием, которое его охватывало…
По непонятным причинам, когда он находился в этой деревенской идиллии, в прелестном маленьком домике матери и слушал ее милую болтовню, он особенно часто думал о девушках, которых убил и убьет в будущем. Почему? Мать не терпела даже разговоров об убийстве, не смотрела криминальных и документальных фильмов по телевизору, не держала в доме детективных романов. А он думал обо всем этом, сидя рядом с ней. С ней, с которой он ни за что не заговорил бы о том, что на прошлой неделе исчезла Джеки Миллер, и никто до сих пор ее не нашел. Произнеси он это имя вслух, мать мгновенно побледнела бы и задрожала. Но почему же он все время вспоминает, как убил эту девушку? Зачем он убил ее и остальных? Зачем ему это было нужно?
Может, потому, что они не похожи на его мать, не соответствуют ее образу? Но ей уже шестьдесят восемь, а все девушки молодые. И почему же тогда ему не хотелось убить Инес Ферри или одну соседку, живущую неподалеку, с которой он ни разу не заговаривал? Однажды он спросил мать, была ли у него в детстве няня или другая молодая девушка, которая присматривала за ним, когда родители уходили.
– О нет, милый, – испуганно ответила мать. – Я бы никому тебя не доверила. Мы с отцом никуда вместе не ходили по вечерам до тех пор, пока тебе не исполнилось шестнадцать. Может, по этой же причине я не родила второго ребенка. С ним пришлось бы ходить в больницу, возможно, часто, и пришлось бы кого-то нанимать, чтобы сидели с тобой.
Нагруженный подарками в яркой оберточной бумаге, придерживая рукой горшок с орхидеей, он сел на автобус и доехал до Кенсингтон-Хай-стрит, а дальше прошелся пешком. Может, в школе с ними возилась молодая практикантка? Но он учился только днем, и его никогда не оставляли ночевать в школе, как других. Может, симпатичная мать какого-нибудь друга посмеивалась над ним? Он хорошо помнил всех своих немногочисленных друзей, и у всех матери обладали отталкивающей внешностью. Одна ходила вразвалку, как утка, у другой лицо было, как у Мао Цзэдуна. Что же тогда заставляло его поддаваться этой нечеловеческой страсти, когда он в темном и безлюдном месте видел «ту самую» молодую женщину?
Он не мог сказать даже, что делало их «теми самыми», как он определял, что именно эта станет его жертвой. Они все не похожи друг на друга. Гейнор Рей была маленькой и симпатичной, с рыжими кудрями, Николь Ниммс – светловолосой и очень стройной, Ребекка Милсом – брюнеткой, Кэролайн Данск тоже темноволосой, но тоньше, и тип лица совершенно другой, а Джеки Миллер была пухлой, волосы светлые, кожа розовая и вечный румянец на щеках. Все, что у них имелось общего, – молодость и принадлежность к белой расе. Да, только белые, он ведь не расист какой-нибудь. Александр сухо ухмыльнулся и поздравил себя с вернувшимся к нему чувством юмора.
Он вошел в дом, и сразу направился в рабочий кабинет. Он не любил работать по субботам, но это необходимо, раз он хотел отдохнуть в понедельник. Возможно, он здесь переночует, чтобы пораньше завести машину. Но сосредоточиться на работе оказалось нелегко, как всегда, когда он думал об убитых девушках. Стоило начать думать о них, и больше ничего не шло на ум. Так же, как и в гостях у матери. Но он не думал об этом, когда хотел убивать. Когда он видел следующую, то становился машиной, заряженной адреналином, и с единственной функцией. Нет, не совсем машиной. Ведь в эти моменты он находился в сознании, чувствовал, как кровь стучит в венах, как бьется сердце, шумит в ушах, как покалывает кожу и пересыхает во рту. Он чувствовал тесноту в груди и шее. Все тело становилось легким и летящим, но оставалось под контролем, как у танцора.
В этом не было ничего сексуального. В сексе он не чувствовал себя таким всемогущим. К тому же желание убить не походило на сексуальное желание, оно и по силе отличалось. В эти моменты он дотрагивался только до шеи своей жертвы, и еще, если необходимо, поднимал ее, чтобы спрятать. Ему пришлось потрогать кожу Джеки Миллер, когда он снимал с нее серьги, а у Гейнор Рей, к счастью, крестик висел поверх шелковой блузки. Воспоминания об этих касаниях останутся с ним навсегда, жуткие, как прикосновения к разлагающейся плоти.
Тогда зачем же он убивает их? Зачем ему это нужно? И почему это началось с ним только два года назад? Девушки проплывали у него перед глазами, как тени, но он их хорошо помнил, словно любовниц. Эти лица не обвиняли его, а только дразнили, будто в результате победили они. Они победили потому, что он еще не докопался до главной причины своих поступков. Он вдруг с яростью ударил кулаком по столу, так, что подпрыгнул ноутбук и ручки в стакане.
Когда пришел Джеймс, Уилл смотрел британский фильм тридцатых годов. Бекки, все больше волнуясь по поводу предстоящей встречи, уговорила Уилла включить что-то приличное, но Уилл виртуозно владел пультом дистанционного управления, и стоило Бекки отвернуться, он переключался на свою передачу. Джеймс пришел с цветами и бутылкой вина. Его представили, Уилл, приподнявшись, пожал ему руку как нормальный человек, правда, молча. Бекки отчаянно хотела, чтобы они поладили. Она выгладила для Уилла белую рубашку и надела на него синий галстук. Теперь, в отличие от прошлого раза, она могла гордиться его внешним видом. После нескольких дней хорошей еды и сна он выглядел совершенно нормальным, даже красивым. Она все еще раздумывала, стоит ли говорить Джеймсу о том, как Уилла забирали в полицию, и об обвинении – но как иначе объяснить его молчание и постоянное присутствие в ее квартире?
– Через минуту начнется регби, давай потом переключим? – предложил Джеймс.
Уилл неуверенно кивнул, Джеймс переключил на другой канал, и Уилл не стал ему мешать. Они сидели молча, пока Бекки готовила чай. Она надеялась поговорить с Джеймсом, пока Уилл смотрит телевизор. Ей многое нужно ему объяснить, но она заметила, как Джеймс старается делать вид, что ему очень интересно, чтобы установить контакт с Уиллом, и была ему благодарна. Через час, когда чай был выпит и печенье съедено, Джеймс наконец вошел на кухню, обнял Бекки и прижал к себе.
Бекки неохотно освободилась от его объятий. А вдруг Уилл зайдет и увидит, как они обнимаются? Как он отреагирует? Будет ли возражать? Он ни разу не видел ее с мужчиной, до того дня, когда уснул на ступеньках.
– Я должна рассказать тебе о нем кое-что. О нем, о себе и о том, почему он здесь.
– Ты ничего не должна, не сегодня, по крайней мере. Все и так нормально.
– Но я предпочла бы выговориться.
Она начала с сестры, и прежде чем дойти до случая в полиции, сказала о своей вине, о том, как отказалась от ответственности, о любви к ней племянника, и наконец, о грустном происшествии в его жизни.
– А что он делал в саду?
– Не знаю. Но подозреваю, что у него есть этому логическое объяснение. Я хочу сказать, такое объяснение, которое покажется логичным человеку с его умственным уровнем. Но он не может объяснить мне этого, потому что не может теперь говорить.
– Он немой?
– О, нет, нет. Он замолчал, когда пообщался с полицией. Они запугали его. Ужасно, правда?
– Да уж, – серьезно согласился Джеймс.
Он сжал ее руку в своих. В этот момент вошел Уилл. Матч регби закончился, и Уиллу нужна была компания. Он увидел Бекки, стоящую спиной к мойке, и Джеймса, держащего ее за руку. Они стояли совсем близко и смотрели друг другу в глаза. Уилл несколько раз издал невнятный возбужденный звук. А от его взгляда Бекки похолодела. В нем не было грусти или недоумения. Он был злым.
– Пойдемте назад, в гостиную, – мягко сказала она. И что там с ними делать?
Уилл снова включил телевизор и похлопал по диванной подушке рядом с собой. Джеймс сел в кресло в другом углу комнаты. Уилл нашел себе мультфильм, очень шумный и яркий, с какими-то диковинными зверюшками, покрытыми чешуей, зелеными и фиолетовыми, с крыльями и рогами. Они яростно дрались, а Уилл улыбался. Драки выдуманных зверей его не расстраивали. Возможно даже, они были для него слишком нереальными. Странно, думала Бекки, глядя на Уилла, сидящего к Джеймсу спиной, а к ней вполоборота. Она все переживала, как Джеймс примет Уилла, но и не думала, что Уилл может не признать его. Бекки в отчаянии откинулась на подушки. Джеймс взял газету, нашел на столе ручку и принялся разгадывать кроссворд.
