Железная роза - Обер Брижит
Это была Марта! Марта — здесь, в десяти метрах, Марта, которая положила ладонь на руку своему спутнику, что-то сказала и встала. Я чуть было тоже не вскочил, но вспомнил, что должен изображать слепого и вообще не имею права пустить насмарку два месяца подготовки из-за какого-то дурацкого сходства. Но то было не сходство, то была Марта — ее миндалевидные глаза, полногубый рот, узкие бедра и пышная грудь. Марта, затянутая в строгий костюм, которого я никогда у нее не видел, Марта с огненно-рыжими волосами, которые, когда она наклонилась к незнакомцу, мазнули его по губам.
Окаменев, я следил взглядом за удаляющейся парой; доведенное до автоматизма чувство безопасности не позволило мне вертеть головой, но тут в поле моего зрения возник элегантный силуэт Бенни, который сидел, как будто проглотив палку, перед чашкой чая и, казалось, весь ушел в чтение «Таймса». Бенни! Мне пора уходить. Я встал, хотя после перенесенного потрясения ноги едва держали меня, ухватился за поводок Адольфа, и тот повел меня прямиком к вокзалу. Мне неожиданно повезло: пара шла метрах в десяти впереди меня. Двойник Марты остановилась перед витриной магазина бижутерии, мужчина что-то шепнул ей на ухо, и оба они расхохотались. Мужчина добавил приглушенным голосом несколько слов на языке, который я определил как немецкий.
Два бритоголовых парня грубо толкнули меня, но я, выдерживая свою роль, не мог врезать им. Они со смехом пошли дальше. «Марта» обернулась, и ее взгляд, не выражающий никаких эмоций, скользнул по мне. Я едва не взвыл, но вспомнил, что я переодет: она просто не узнала меня. Она повернулась к своему спутнику, и тот прижал ее к себе. Видеть Марту, прильнувшую к этому мужлану, было нестерпимо прямо-таки до тошноты. И вдруг они свернули в направлении, противоположном моему. В тот же миг ноги потащили меня вслед за ними, и мне пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы не потопать по пятам за этой парочкой. Но я не мог заставлять Макса ждать меня на вокзале. Не мог из-за галлюцинации погубить наш план. Поскольку, как ни крути, это было совпадение. Невероятная, но все равно случайность.
До вокзала я дошел не в самом лучшем душевном состоянии и машинально направился в туалет. Макс уже был там. Мы быстро провели обмен, и вскоре я уже был в своем элегантном твидовом костюме и мокасинах. Потом протер лицо и руки гигиеническими салфетками, пропитанными мылом, которые теперь можно найти всюду. Макс подсунул под перегородку мой кейс. Я получил обратно свой паспорт и сунул его в задний карман. Адольф заскулил. Ему тоже уже осточертело. Я снял с него поводок, надел роскошный ошейник желтой кожи, положил поводок со старым ошейником в чемоданчик и передал его Максу. Потом я услышал, как он уходит вместе с собакой. Досчитав до пяти, я тоже вышел из кабинки.
В сортире был только какой-то тип в синем плаще. Он отливал и не обернулся, весь углубившись в созерцание белых кафельных плиток. В зеркале над умывальником я увидел себя: крепко сложенный бизнесмен с густыми, очень коротко стриженными черными волосами и мужественным лицом, отмеченным шрамами (памятки боксерских матчей), в черных, глубоко посаженных глазах которого читалось некое ошеломление. Я глубоко вздохнул, чтобы обрести над собой контроль, и вышел.
По скоростной дороге я быстро добрался до аэропорта. Макс положил билет мне в паспорт, и, протягивая его контролеру, я все думал про то невероятное видение. Марта в Брюсселе, под руку с каким-то мужчиной… Уж не свихнулся ли я?
Из-за тумана самолет опаздывал на двадцать минут. Я глянул на часы. Семнадцать ноль две. Отлично, я успеваю позвонить. В любом случае совесть у меня должна быть чиста. Я зашел в свободную кабину, глубоко вздохнул и набрал номер матери Марты. Гудок. Второй. Третий. Четвертый. Наконец там сняли трубку:
— Алло! Алло!
Голос Марты. Да, похоже, я действительно спятил. Не произнеся ни слова, я нажал на рычажок. Нужно чего-нибудь выпить, в горле у меня совершенно пересохло. Я заглотнул большую кружку фламандского пива. Закурил сигарету. Вкус был такой, будто она набита соломой. Я раздавил ее в красной пластиковой пепельнице. Нельзя заклиниваться на этом сходстве. Завтра решительный день. Я провел серию дыхательных упражнений, чтобы расслабиться, и вскоре благодаря пиву и этим упражнениям почувствовал себя лучше.
Во время полета мне удалось вздремнуть. Я всегда обладал способностью засыпать, когда сталкивался с какой-нибудь неотвязной проблемой и хотел расслабиться. И обыкновенно просыпался отдохнувший, на пути к ее решению. И сейчас тоже, проснувшись, чувствовал себя лучше. Просто-напросто я оказался игрушкой потрясающего, неотличимого сходства. Да, пожалуй, мне пора завязывать со всеми этими триллерами, которые Марта называет дешевкой. Немножко Спинозы или Канта будет мне куда полезнее, чем «Человек без лица» или «Кровь на площади».
Возвращаясь домой, я остановился в поселке и взял в химчистке пальто Марты. Стоял ледяной, сухой, пронизывающий мороз, когда невозможно заставить себя вынуть руки из карманов. Я терпеть не могу носить перчатки, и в тех редких случаях, когда мне приходится их надевать, а это случается только во время «работы», ощущение возникает такое, будто вместо кистей рук у меня протезы.
В девятнадцать четырнадцать я въехал в нашу аллею, обсаженную двумя рядами кустов, которые весной сплошь покрыты цветами, и медленно подкатил к гаражу. Света в доме не было. Меня вновь обдала волна чудовищного страха, и я несколько секунд сидел в машине, слушая, как шуршит снег в ветвях деревьев. Потом пожал плечами: видно, я уже слишком стар для моей профессии. Становлюсь впечатлительным, как ребенок.
Я нажал кнопку дистанционного управления, и дверь гаража с шипением отворилась. Сыпал мелкий снег, который тает на затылке, проникает за шиворот, леденит подбородок. Я долго глядел на темный и безмолвный дом, потом вставил ключ в замочную скважину. Великолепная дубовая дверь бесшумно открылась. Тишина. Я прошел по пустому коридору, и ни единая из до блеска натертых паркетин не скрипнула, миновал маленькую гостиную, выдержанную в черно-шафрановых тонах, столовую, чьи широкие окна смотрели на лес. Дом принадлежал модному архитектору, и я ничего не изменил в его убранстве, если не считать кое-какой мебели. Я не очень-то обращаю внимание на окружение, в котором живу, до тех пор пока оно не начинает мне резать глаз.
