Мануэль Кинто - Знак Сатаны
— Так вы полагаете, что между этими делами существует какая-то связь? — беру я быка за рога.
— Да как вам сказать… Слишком много воды с тех пор утекло, но тот случай сильно меня заинтриговал, и я решил повести расследование на свой страх и риск. Думаю, моя информация вам будет полезна.
— Чудно, право… Вы не находите, что слишком уж много времени вампир провел в раздумьях — отведать ему снова кровушки или погодить?
— Да, в тот раз ни одной зацепки не нашлось, и очень скоро полиция утратила всякий интерес к делу. Я было отважился проверить одну гипотезу, но…
Пальяс замолкает при виде Пучадеса, который подошел к нам попрощаться. Срочное совещание в ратуше, потом совещание в муниципалитете, и комиссар Родриго настаивает на его присутствии. Мы вновь остаемся втроем за столом.
— Тогда я был репортером местной газеты, — продолжает старик. — А потом от меня избавились по политическим мотивам: я пытался организовать в редакции профсоюзную ячейку… Но мне не стыдно прожитых лет. Когда дела мои опять пошли в гору, поздно было уже возвращаться — косяком пошли молодые газетчики, ребята все образованные, с амбицией… Ну да вам такие известны. Да бог с ними, у меня теперь теплое местечко в архиве.
— Похоже, тот комиссар, что вел дело, сменил место жительства.
— Ясное дело. Ушел в отставку — годы и новый режим демократии заставили его убраться с насиженных мест. Думаю, доживает свой век в Барселоне.
Уступив красноречивым взглядам нашей блондинки, мы выходим на улицу и там допиваем прихваченную с собой кока-колу. Ноги сами собой приносят нас в старую часть города, и вот мы — уже совсем неподалеку от места преступления. Небольшая площадка упирается в часовню, неподалеку от которой темнеют останки старинной усадьбы. У дома сохранился лишь фасад, за ним — груда развалин. В слабом свете фонарей угадываются контуры комнат, усыпанных мусором, щебенкой, обломками плит. Пальяс показывает место, где был найден труп несчастной медсестры. Путаясь в хламе и расшвыривая ногами голодных крыс, мы с Суси почти наугад пробираемся туда. Место это похоже на огромную пчелиную соту, куда ведет тропинка из утопленных в мусоре плит. Судя по всему, когда-то здесь была спальня; остались от нее лишь геометрические узоры мозаики на полу да две с половиной стены, на которых местами сохранились выцветшие обои. Нигде — ни намека на убежище бродяги. Только темное разлапистое пятно там, куда бросили убитую. Это место расчищено, очерчено мелом.
Огонек моей зажигалки скупо освещает стены и пол. До того скупо — едва что разглядишь, и, отобрав у Суси газету, в которую мы заворачивали бутерброды, поджигаю: теперь она служит нам факелом. Огонь разом выхватывает из полутьмы остатки стен — они сплошь испещрены нецензурными комментариями к рисункам, скажем так, эротического содержания. Внезапно мое внимание привлекает крест… Оборотный крест, наискось перечеркнувший заляпанную мелом стену. Его темно-красный цвет резко выделяется на фоне блеклых рисунков.
— А ну, глянь сюда!
— Ты думаешь, что это… — лепечет Суси, но тут догорает последний клочок нашего факела. Она извлекает из сумки еще какие-то бумажки.
— Декларации моей ренты… Ну и черт с ними.
— А ведь это, может быть, кровь, — провожу я пальцем по зловещим линиям.
— Убийца?
— Почему бы и нет… Еще бумага найдется? — «рента» отполыхала в считанные мгновенья.
Порывшись в сумке, Суси протягивает квитки с какими-то анализами. Но и их ненадолго хватает, и тогда она врубает свою зажигалку — сущий автоген в миниатюре, и теперь, наконец, я могу повнимательней разглядеть, как он сотворен, этот оборотный крест. Его поперечная перекладина — совсем не прямая линия, а как бы часть сегмента, полукружьем огибающего вертикальную ось креста.
— Какой странный… Отчего Пучадес не заметил его?
— Видно, слишком увлекся чтением настенных изречений…
— Ну, а ты что скажешь?
— Об этом много чего понаписано. По книгам выходит, будто оборотный крест — знак дьявола. Пойдем-ка отсюда — все, что нужно, мы уже увидели.
Тут я припомнил опус, который издал когда-то, — назывался он «Руководство для горожанина: краткий курс черной магии».
Вскоре мы выходим к месту, где нас поджидает архивариус, обмениваемся парой проходных фраз; но о своей находке я предпочел умолчать.
— Где можно было бы повстречаться с этим, как его… Похлебкой? — задаю я дежурный вопрос.
— Понимаете, какое дело… Он наотрез отказался переселиться в дом для престарелых, и страх заставил его искать убежище в каком-то женском монастыре. Да и расспрашивать его — только зря время терять. Ни слова больше того, что уже известно Пучадесу, вы от него не услышите.
— А от вас? Вам-то, я думаю, есть что поведать.
— М-м-м… Да не так чтобы уж… Впрочем, у меня дома бог знает с каких времен хранятся газетные вырезки. Почему бы не зайти глянуть? К тому же найдется бутылочка превосходного галисийского…
Оказывается, живет он неподалеку — в лачуге, достойной здешнего запустения; то, за чем мы пришли, казалось, составляло все содержание ветхого жилища. Стопки, стопы, снопы, целые скирды газетных вырезок не дают прохода, Гималаями высятся над головами.
— А это моя жена, — кивает он на странное существо, горбящееся в инвалидном кресле. — В один прекрасный день бедняжку хватил паралич: с лестницы навернулась в погоне за котом, умыкнувшим селедку. С тех пор, кстати, она и помалкивает, однако видит и слышит нас прекрасно. Верно я говорю, солнышко?
Она следит за ним взглядом. Пальяс обращается с ней с неприкрытой, откровенной нежностью. Когда он, чудом протиснувшись на кухню, не менее чудесным образом предстает перед нами с бутылкой, жена его вдруг начинает подавать признаки явного нетерпения. Сделав несколько жадных глотков прямо из горлышка, в блаженной истоме откидывается на спинку коляски.
— Что поделать, такова жизнь. Моя жена была женщиной энергичной и очень общительной. Между прочим, владела эсперанто. И вот нате вам — живет растительной жизнью…
По очереди приложившись к бутылке, принимаемся за дело. Пальяс роется в ворохах старых газет.
— Знаете, это, наверное, какая-то мания — ничего не могу выбросить. Иной раз чуть не ночи напролет провожу над заметками, припоминаю людей, события… Да, многое видел, многое пришлось пережить. Казалось бы, и сегодня забот хватает, так нет же — будто магнитом тянет в прошлое… Ага, вот и нашлась наконец.
И он протягивает сложенный пополам газетный листок. Мы с Суси пробегаем его глазами — раз, другой…
— Но я не вижу здесь ничего такого — обычная заметка, скучноватый комментарий к довольно неприятному событию местного значения, не более того, — я откровенно разочарован.
— Мне всегда казалось, что комиссар Пуэртолас слишком прохладно отнесся к этому делу, — замечает Пальяс.
— А все потому, что жертвой оказалась всего-навсего проститутка, — ехидно добавляет Суси.
— Вы люди приезжие, вот вам и не показалась эта заметка. А мне сразу бросились в глаза некоторые несуразности, — в голосе архивариуса звучат укор и гордость одновременно.
— Интересно, какие?
— Здесь написано, что на женщину напали, когда она шла по улице Бальена.
— Ну и что из этого?
— Мне удалось поговорить с ней в больнице, и по ее словам, это случилось на площади Святых Епископов. Улица Бальена проходит по ту сторону Старого Квартала.
— Ах так… Что еще?
— Заметьте, журналист пишет, что вампир дал деру, увидев, как на крик стали сбегаться люди, сидевшие в баре неподалеку. Единственный бар на улице Бальена был в ту пору закрыт — его хозяин уехал в Альмерию на похороны брата.
— Гм… — качаю я головой. — Может быть, в этом что-то и есть… И все же это всего лишь детали, не больше. А вам как кажется?
— Мне всегда казалось, что полиция как-то уж очень легкомысленно повела это дело — вроде речь шла о пустячке. Вместе с тем было сделано все, чтобы похерить его — с глаз долой, из памяти вон.
— А девица, значит, махнула в Барселону.
— Ну да, только выбралась из больницы — и поминай как звали. Ее сестра так мне и сказала: дескать, раз уж здесь такое творится, самое время уносить ноги. И носа сюда не показывать.
Пальяс на миг умолкает, к чему-то принюхиваясь.
— Ну вам, пожалуй, пора, — подталкивает он нас к двери. — Пора мне и за женой поухаживать.
Воздух тяжелеет от запаха человеческих экскрементов. По щекам неподвижно покоящейся в кресле женщины катятся крупные слезы.
* * *…А сейчас вы застали меня в нашем гостиничном номере — вон я лежу голышом, крепко привязанный к постели, и Суси в неглиже — если не считать чулок и короткой прозрачной сорочки — целует распростертое под ней тело, шершавой теплой тряпочкой языка прибираясь в самых сокровенных местах.
