Алексей Мартынов - Тихие шаги в темноте

– А-а-а-а-а!!!

Ощущения, будто желудок исходит спазмами и вот-вот стошнит собственными кишками, глаза выпучены и лезут из орбит. Царапает по рукам как шкуркой. Хрясь, шлёп. Колючая, зараза, как проволока над режимным объектом, и такая же жёсткая и неподатливая. Труба, чёрт её дери, почему же она такая цельная, не за что ухватиться.

– Ты меня любишь?

– Да.

– Ты веришь в любовь до гробовой доски, когда других путей уже нет?

И всё. Он летит дальше, оставляя их вдвоём, без его присутствия. На теле возникают синяки и ссадины, набитое место на затылке ноет, как бы там крови не было; ведь, если кровь, то заражение, мало ли кто тут ползает.

– Открой глаза! Ты слышал, что тебе сказали!

Слышал ли он меня, когда я был там. Вряд ли. Эти подонки, эти падальщики мало кого слышат, если он не из их числа, даже когда падаешь на колени, даже когда орёшь прямо в ухо, когда молишь их. Но они глухи и слепы, они как пауки сидят на своих паутинах и улавливают шевеление каждой ниточки, каждую мелкую мимолётную дрожь. Она для них как воздух, ареал их природного обитания, как животные, дикие. Они говорят, что они – люди. Что они отличаются от животных, что они преданы тебе до конца, а потом бросают тебя.

Хрясь! И снова удар, прям из-под низа, откуда не ждал. Как по маслу боль расползается из маленького эпицентра по всему телу, становится жарко, не хочется двигаться. А надо, и так будет всегда – всегда будет надо, просто надо, если хочешь выжить, если хочешь дожить то, что тебе положено, да не умереть раньше сроку. И почва уползает из-под ног, те зыбучие пески, которые минуту назад были твёрдым асфальтом. И нельзя будет ничего сказать, ибо снова тебя не услышат, ибо снова не захотят слушать, уйдя в свои сети, насмехаясь над тем, кто говорит.

– А-а-а-а-а!!! Спа-а-а-асите-э-э-э!!!

Плюх, щёлк. Застёжки на руках и ногах, а кресло удобное, тут даже поспать можно.

– Ну-с, продолжим. Вы вообще как, уколов не боитесь?

– Боюсь… доктор… ещё с детства.

– А, ну так это ничего, сейчас вот кольнём вот так вот.

– Ай!

– Не больно, не больно. Вот уже и всё. Осталось только подождать немного, и снова поколем, но вы уже не почувствуете. Не закрывайте рот.

Прошло 15 секунд как во сне. Видимость заволокло белой пеленой, но мышление всё ещё было чётким и местами острым. Доктор снял с блестящего подноса длинный шприц с тонкой иглой и быстро ввёл ему в десну, после чего стал медленно вращать по часовой стрелке. Таким образом, было произведено несколько уколов во всю полость рта; доктор удовлетворённо достал опустошённый шприц и шваркнул его об поднос. За окном проскрежетал гудком паровоз.

Шли минуты, длинная стрелка на настенных часах ползла как гусеница махаона. Снаружи потянуло дымом, жгли пластмассу и ещё что-то вонючее с чёрным копотным дымом.

– Что-нибудь чувствуете, больной?

Он хотел ответить, он давно хотел сплюнуть – во рту было тепло и влажно от слюны, но он не мог без разрешения доктора. Горло не слушалось, тепло быстро переходило в жжение, он более не понимал – двигаются ли мышцы у него в горле. Вкусовые рецепторы тоже отказывались работать, весь рот был как после множества укусов пчёл, язык не ворочался.

– Очень хорошо. Значит, можно и приступать к делу. Вы знаете, я ведь очень хороший дантист. Да. Мне даже чуть диплом не дали, но я сам отказался – послал их институт к чёртовой бабушке подальше и ушёл практиковать на людях. А знаете, почему? Да потому, что люблю я свободу, а так бы меня этот диплом сковывал, на что-то настраивал и обязывал. А так я свободен и могу работать без напряга.

Свет в лицо и другой голос вещает железным загробным тоном. Мне плохо, меня сейчас стошнит.

– Давно вы с ним знакомы? При каких обстоятельствах познакомились? Отвечайте!

Заморозка работает хорошо – язык и нижняя челюсть отнялись полностью, ужасно хочется спать. За пару часов сна убил бы, да ещё лампа светит, потеть заставляет. Духотища.

– М-м-м…

– Что?

– Ме-мэ-му!

– Так и будешь молчать, засранец? Мы всё про тебя, грит, знаем, мы знаем про вас с ним, мы знаем, что ты ему помогал. Ты это-то понимаешь?

– Му!!!

– Что ты мычишь, ну что ты мычишь. Тебе же лучше сотрудничать с нами, ты это пойми хотя бы. Ты ему больше не нужен, грит, расходный материал, он тебя выбросил. И, грит, всё. Вот не скажешь ты мне сейчас ничего, пожалуйста, мы тебя отпустим, отпустим, да. Но теперь ты для него кто? Грит, лишний свидетель, вот он тебя и захочет пришить. Так что, грит, вот тебе бумага, ручка, я вернусь через минут цать, а ты пиши пока.

– М-м-м…

– Мычать бесполезно. Тебе же, грит, задавали в своё время вопрос, так вот, придётся на него скоро ответить.

Это начиналось также красиво, как вспышка сверхновой на ночной небосводе, и также отдалённо, бездушно вблизи. Время относительно, относительна и материя в этом времени – те мощные лучи от умирающей звезды доходят до человеческого взора лишь спустя многие десятилетия, а порой и тысячи, миллионы лет. И кто знает, что там теперь, если мы всю жизнь видим картины прошлого, хотя каждый раз пытаемся их отвергнуть, будто ничего и не было.

Коричневый с отделкой под старину телевизор напротив издал тихий свист и начал прогреваться. Из колонок по бокам полился голос диктора: «Баловень судьбы. Документальный фильм производства Neon inc.» Телевизор прогревался медленно, как русская печка – появилось смутное чёрно-белое изображение, что-то пшикнуло, полилась приятная рояльная музыка в стиле старого кино.

Высокий статный мужчина в чёрном фраке и миниатюрная мадам в спортивном платье и белых чулках танцевали заводной танец на льду. Мужчина с лёгкостью подхватил её на руки и стал раскручивать, пуская из-под коньков множество ярких брызг. Они смеялись.

Экран потух, и вновь полилась музыка, на этот раз тихая, мелодичная гитарная музыка без рывков и резких переходов. Возникла колыбельная, а там маленький, только что родившийся ребёнок. Вокруг столпились люди, пол дюжины, большого диапазона возрастов, от двух малолеток до одного морщинистого, но крепкого старика с тросточкой. Сквозь открытое окно на порывах ветра влетела маленькая чёрная пушинка. Старик, не отрывая глаз от ребёнка, смахнул левой рукой пушинку в сторону, чтобы она не осквернила непорочное дитя хотя бы в эти несколько часов начала жизни, когда ещё не изменилось важного.

Народ расступается, оставляя пространство для вновь прибывших. Подошли двое – молодые мужчина и женщина, она с трудом держится на ногах, опираясь на мужчину, а он держится молодцом, несмотря на то, что ему тяжело. Женщина улыбается при виде ребёнка, пытается наклониться и взять его на руки, но боль скручивает её вдвое напополам. Все молча смотрят, мужчина уводит её.

На стене висят большие механические часы с маятником в человеческий рост и гравировкой в виде орла; в них отсутствуют обе стрелки и циферблат немного потёрт, они до сих пор ходят, отсчитывая время. Рядом с часами стоит широкая кровать, в ней на перинах и под тонким летним одеялом в новых наволочках лежит худая женщина с водянистыми глазами. Тело её ослаблено болезнями, тончайший пергамент её кожи сух и складчат подобно коре дуба. Рядом в манеже играет маленькая девочка, ещё младенец, в руках у неё погремушка и белый плюшевый медведь, занимающий половину манежа. Женщина улыбается и засыпает.

Снова уже знакомая толпа людей, всё та же половина дюжины плюс один, и снова все в одном месте и стоят, склонив головы. Человек в чёрном и с книжкой в руках тихо распевно читает строки с бумажки, изо всех сил сдерживая дрожащий под ветром голос. Длинные волосы его развеваются по линиям плавучего воздуха, листья бьют его по щекам, голос его уносит вдаль. Здесь очень ветрено, а лес рядом за оградой понемногу опадает и скрипит несмазанной петлёй. Девочка спит дома в маленькой кроватке, рядом на диване тихо сидит молодая няня и шёпотом болтает по телефону со своим парнем.

Весна, рано она пришла в этом году: потеплело быстро, снег стаял и обратился ручьями, птицы запели в высоте. Вечер опустился тёмным грузом, солнце заходит за обрыв горизонта, красно-бело-синего с вкраплениями зелёного. Девочка пяти лет от роду сидит во дворе загородного дома одна со своим другом – большим ранее, но постаревшим, посеревшим и ставшим теперь для неё не таким большим, коим был ранее, плюшевым медведем. На веранде для наблюдения за луной сидит в кресле-качалке мужчина, сильно постаревший: кожа сморщилась, волосы, до сих пор крепки как в молодости, однако полностью выцвели. Он улыбается.

Темнеет. Няня уходит на ночь домой, закрывая за собой дверь, уже темно, сквозь прикрытые не до конца жалюзи пробивается серебристо-оранжевый свет луны. Маленькая девочка с распущенными вьющимися волосами лежит в своей постели, в углу, поблескивая пуговками-глазами, возвышается статная фигура Михайла Потапыча. Комната наполнилась змеями, раздался стук в дверь. Девочка зажмурилась из всех сил и нырнула под одеяло, плюшевый мишка, жутко кряхтя, встал на задние лапы, из плюшевых лап его высунулись короткие когти. Змеи шипят и извиваются и бросаются на мишку, он храбро отбивается и пожирает всех змей, всасывая их как макаронины за обедом.