Роберт МакКаммон - Синий мир
— Ты? Опаздываешь? Быть того не может! — Стаффорд снял очки и протер линзы белым носовым платком. — Я получил почти окончательные цифры предварительного бюджета. Если хочешь познакомиться с ними завтра — мое время в твоем распоряжении.
— Отлично. Допустим, в девять ровно?
— Ровно в девять. Договорились. — Стаффорд вернул очки на законное место. У него были большие совиные умные глаза. — Слышал про вчерашнее происшествие?
— Слышал. И только. — Джон сделал пару шагов по направлению к следующей двери, чувствуя некоторое внутреннее напряжение перед принятием исповеди.
Но отец Стаффорд жаждал общения.
— Сегодня утром я разговаривал с Джеком. — Джек Клэйтон был сотрудником полиции, курировавшим тот район. — Он сказал, двое убиты и один ранен. Какой-то лунатик открыл стрельбу в одном из борделей и скрылся через заднюю дверь. И исчез. Впрочем, Джек сумел раздобыть довольно подробное описание этого человека. Одну копию он предоставил мне. Хочет, чтобы мы обратили внимание… — В глазах священника мелькнула хитринка. — В общем, имей в виду — мужчина с татуировкой, красные капли на щеке, как слезы.
— Хорошо хоть никого раздевать не придется ради такого, — откликнулся Джон, открыл дверь и поспешил в церковь.
— Полностью с тобой согласен, — крикнул в спину ему Стаффорд.
Колокольный звон возвестил о начале исповеди. Каблуки Джона звонко промокали по мраморному полу; он шел не поднимая головы, тем не менее смог заметить, что в зале находится несколько человек. Он вошел в конфессионал, закрыл дверцу и сел на скамью, покрытую красным бархатом. Потом отодвинул решетку, отделяющую его кабинку от соседней, положил в рот леденец и принялся ждать окончания колокольного звона. Затем снял с руки часы и положил на полочку перед собой, чтобы следить за временем. Исповедь заканчивается в четыре тридцать, в пять тридцать назначен деловой ужин с советом мэрии по проблемам бездомных в районе.
Как только отзвонили колокола, в соседней кабинке появился первый человек. Он опустился на колени, в решетчатом оконце показались тубы, усы и борода, и мужской голос с испанским акцентом произнес:
— Простите меня, отец мой, ибо я согрешил. Джон ожидал продолжения, которое последует за ритуальной фразой. Бородатый мужчина оказался алкоголиком, он украл деньги у собственной жены, чтобы купить спиртного, а потом избил ее, потому что она пожаловалась. Джон кивал, приговаривая время от времени — «да-да, продолжай», — но взгляд его был сосредоточен на циферблате наручных часов. Мужчина закончил и ушел, получив в напутствие указание молиться Деве Марии, а на его месте появилась пожилая женщина.
— Да-да, продолжайте, — повторял Джон, глядя, как шевелятся красные губы по ту сторону решетки.
Когда женщина ушла, Джон положил за щеку очередной леденец. Следующий прихожанин, с жутким свистом в легких, оставил после себя сильный запах немытого тела. Затем возникла пауза минут в десять — двенадцать, после которой возник еще один мужчина. Джек прикидывал, успеет ли до назначенной встречи забрать из чистки другой костюм, но потом все-таки сделал усилие над собой и постарался сосредоточиться на бессвязной истории об изменах и невостребованных страстях. Джон хотел слушать. Искренне хотел. Но, видимо, от того, что скамья оказалась слишком жесткой, а бархатная ткань — слишком тонкой, стены кабинки начали сходиться над головой, а в желудке забурчало от холодного кофе. Спустя некоторое время ритуал становится привычен — как любой ритуал. Джон будет произносить «да-да, продолжайте», а пришедшие на исповедь будут длить перечень грехов и страданий, которые постепенно станут ужасно, печально однообразными. Он чувствовал себя перегруженным людскими болезнями, зараженным пониманием добра и зла. Складывалось впечатление, что миром правят исключительно Грех и Дьявол и даже церковные стены уже начинают потрескивать, не в силах противостоять их пугающему напору. Но Джон клал в рот очередной леденец, складывал ладони и говорил: «Да-да, продолжайте».
— Я все сказал, отец, — произнес мужчина и вздохнул так, словно исповедь сняла у него с плеч тяжесть фунтов в пятьдесят.
— Ступай с Богом, — откликнулся Джон, и грешник вышел.
Прошло еще несколько человек. На часах было четыре пятнадцать. Джон ждал, обдумывая доклад, который он собирался произнести на совете мэрии. Нужно пересмотреть его еще раз, убедиться, не напутал ли что в цифрах. Проползли еще две минуты. Никто не появлялся. Джон поерзал на скамье, пытаясь устроиться поудобнее. Несомненно, можно придумать гораздо более комфортабельный способ…
Дверца кабинки открылась. Кто-то вошел и преклонил колени.
Джон ощутил запах мускуса и корицы. Приятный аромат, отбивающий последние следы запаха тела третьего посетителя. Джон глубоко вздохнул, наслаждаясь дорогой парфюмерией. Никогда ему еще не приходилось сталкиваться с чем-либо подобным. — Есть кто-нибудь? — раздался молодой женский голос. Длинный полированный ноготь, покрытый красным лаком, нетерпеливо постучал по оконцу.
— Да-да, продолжайте, — сказал Джон. Повисла пауза. Потом женщина возмущенно воскликнула:
— Продолжать? Черт побери, да я же еще и начинала!
— Прошу не богохульствовать, — жестко отреагировал Джон.
— Кто богохульствует? — Женщина опять помолчала некоторое время. Затем послышалось:
— Дебби, черт побери, все-таки ты полнейшая дура, если решила, что от этого может быть какая-нибудь польза.
Она разговаривала сама с собой. Джон решил не обращать внимания на то, что с языка ее опять слетело ругательство. Дэррил, например, то и дело чертыхался, да и сам монсеньер имел к этому склонность.
— Польза может быть, — откликнулся Джон. — Если вы искренни.
— О, искренность! — негромко хохотнула женщина. У нее был хрипловатый голос курильщицы с непонятным акцентом. — Святой отец, искренность — мое второе имя!
— Я слушаю, — напомнил Джон.
— Понятно. А Бог слушает?
— Уверен, что да.
— Вам хорошо.
Джон ждал. Некоторое время женщина снова молчала. Собирается с мыслями, подумал он. В голосе действительно чувствовалась сильная горечь, внутренний надрыв. Ей необходимо исповедоваться. Судя по акценту, сообразил он, женщина — южанка, откуда-то с крайнего юга, из Джорджии, Алабамы, Луизианы. Кем бы она ни была, очень далеко ее занесло от дома.
— Мне не в чем каяться, — внезапно сказала она. — Я в порядке. Дело в том, что… В общем, как-то все сложнее получается, чем я думала.
— Не торопитесь, — посоветовал он, непроизвольно взглянув на часы.
Женщина еще помолчала, затем выдавила:
— Я потеряла подругу.
Джон никак не отреагировал, поощряя ее своим молчанием продолжать.
— Ее убили. Я говорила, чтобы она перестала работать в этих вонючих коробках. Сколько раз говорила! Черта с два! Джени никогда не слушала, что ей говорят! Черт, только ты скажешь ей — не делай этого, так ей еще больше этого как раз и надо. — Она хрипло хохотнула. — Вот дьявол, послушать меня — кто-нибудь подумает, что я действительно с кем-то разговариваю.
— Продолжайте, — негромко вставил Джон.
— Джени была личностью. Черт возьми, она была кинозвездой! Она как-то снялась в пяти фильмах за две недели, и будь я проклята, если это не рекорд! В прошлом году мы поехали с ней в Акапулько, познакомились там с двумя мексиканцами-телохранителями. Джени мне и говорит — Дебби, давай устроим мексиканский двухэтажный бутерброд и покайфуем как следует!
Джон в изумлении вскинул брови. Девушка за стенкой исповедальни опять рассмеялась — на этот раз мягче, явно во власти воспоминаний.
— Джени любила жить, — продолжала она. — Стихи писала. По большей части — ерунда, конечно, но некоторые… Про некоторые можно было сказать, что очень хорошие, и не покривить душой. О Боже…
Ему показалось, что в ней что-то надломилось. Что-то хрустнуло, как раздавленная ракушка. Девушка зарыдала. Это были сдавленные рыдания потерявшегося ребенка, от которых защемило сердце. Ему хотелось успокоить ее, протянуть руку в окошко, погладить, но, разумеется, это запрещено. Еще один всхлип, потом щелчок открываемой сумочки, шорох и хруст вскрываемой упаковки «Клинекса».
— Черт побери, тушь потекла, — пробормотала она. — Измазала вам тут всю эту белую…
— Ничего страшного, — поспешил Джон.
— На вид дорогая. Похоже, вы, святые парни, умеете тратить деньги, а? — Она явно старалась не зарыдать снова.
— Я бы не стал называть себя святым, — откликнулся Джон.
— А как же? Вы же на прямой связи с Господом, верно? Если нет, значит, выбрали себе не ту работу. Он не ответил. И на часы смотреть перестал.
— Какой-то козел убил мою подругу, — негромко повторила она. — Я позвонила предкам Джени. Они живут в Миннесоте. И знаете, что мне сказал этот сукин сын? Он сказал: у нас нет дочери! И швырнул трубку. Я позвонила, даже не дожидаясь льготного тарифа, а он мне такое выдал! — Она опять умолкла, борясь с приступом слез. Потом заговорила жестко, яростно:
