Час убийства - Гарднер Лиза
Ей приснится Мэнди. Приснится мать. Она даже не знала какой сон причинит больше страданий.
Можно отыскать отца в Джефферсон-Холле. Он, как всегда, поговорит с ней. Но Кимберли предвидела, каким будет выражение его лица. Слегка встревоженным, слегка озадаченным. Он только что принялся за очень важное задание, и даже пока будет слушать жалобы дочери, половина его мозга будет перебирать фотографии места преступления, дела об убийствах, протоколы расследований. Отец любит ее. Но они с Мэнди давно поняли, что принадлежит он главным образом мертвым.
Кимберли не могла выносить пустой комнаты. Не выносила звука шагов в коридоре. Люди встречались друг с другом, смеялись, рассказывали друг другу истории, приятно проводили время. Только Кимберли сидела одна, была островом, которым так старалась стать.
Кимберли тоже покинула комнату. Взяла свой нож и пошла по коридору.
Снаружи было жарко. Она физиологически ощутила темную гнетущую жару. Десять часов вечера, и до сих пор такая невыносимая парилка. Завтра определенно быть пеклу.
Кимберли с трудом поплелась, чувствуя, как спереди на майке расплываются темно-серые пятна пота, еще больше влага заструилось по пояснице. Дышала она тяжело, легкие силились отыскать кислород в воздухе, состоявшем на девяносто процентов из воды.
Кимберли все еще слышала постепенно затихающий шум. Отвернулась от него и направилась к гостеприимной темноте стрельбища. В такое позднее время там никто не появлялся.
Точнее, почти никто.
Эта мысль промелькнула в ее сознании, и тут она сообразила, в какую попала беду.
– Ждал тебя, – негромко сказал особый агент Маккормак, отходя от входа на стрельбище.
– Не стоило.
– Не хочу разочаровывать красивую девушку.
– Принес дробовик? Что ж, очень жаль.
Маккормак лишь улыбнулся, блеснув в темноте белыми зубами.
– Я думал, ты проведешь с отцом больше времени.
– Не могу. Он работает над делом, и вход к нему воспрещен.
– Родство не дает тебе права на привилегии?
– Например, взгляд украдкой на фотографии места преступления? Думаю, нет. Отец профессионал. Серьезно относится к своей работе.
– Сколько же лет воспитания потребовалось тебе, чтобы говорить об этом таким спокойным, ясным голосом?
– Больше, чем многие могут предположить, – неохотно призналась она.
– Пошли, милочка, присядем.
Он направился к зеленой траве стрельбища не оглядываясь. Кимберли поразило, как легко следовать за ним.
Трава была приятной и мягкой под ее измученным телом, прохладной для голых потных ног. Кимберли легда на спину, уставив колени в небо, и ее короткий охотничий нож с зазубринами удобно прижался к внутренней стороне левой ноги. Мак лег рядом. Близко. Касаясь ее плечом. Она нашла его близость немного неуместной, но не отодвинулась.
После их встречи с Кэпланом и Уотсоном Мак принял душ. От него пахло мылом и ароматным лосьоном после бритья. Кимберли подумала, что волосы его, возможно, еще влажные. К тому же щеки Мака казались свежевыбритыми. Ради нее он привел себя в порядок? А если и да, не все ли равно. Кимберли пришла к выводу, что ей нравится запах его мыла, и перестала думать об этом.
– Звезды появились, – сказал Мак.
– Вечерами они появляются.
– Заметила? Я думал, загнанным начинающим агентам не до того.
– Занимаясь рукопашным боем, мы много времени проводим на спине. Это способствует.
Мак провел пальцами по ее лицу. Прикосновение было столь неожиданным, что она вздрогнула.
– Травинка, – пояснил он. – Прилипла к щеке. Не беспокойся, милочка. Набрасываться на тебя не стану. Я знаю, что ты вооружена.
– А будь безоружна?
– Ну, тогда, конечно, овладел бы тобой прямо здесь. Поскольку я похотливый самец, склонный к такому разнузданному, скотскому поведению.
– Ты меня не так понял.
– Тебе не особенно нравятся прикосновения, да? То есть помимо ударов и желания выпустить из меня кишки.
– Я не… привыкла к ним. Моя семья была не особенно экспансивной.
Мак задумался.
– Не обижайся, но твой отец кажется немного чопорным.
– Мой отец очень чопорный. А мать принадлежала к высшему обществу. Можешь представить себе, какими веселыми и раскованными бывали выходные в нашем доме.
– Моя семья несдержанная, – небрежно проговорил Мак. – Небольшая, но весьма экспансивная. Отец до сих пор хватает мать за талию и старается увести в темный уголок. В зрелом возрасте я высоко оценил их отношения. А в детстве… Черт, мы до смерти боялись не возвестить о своем присутствии, входя в темный коридор.
Кимберли слегка улыбнулась.
– Тебя воспитывали?
– Конечно. Правда, нестрого. Отец у меня инженер-строитель, проектирует дороги для штата. Мать преподает в школе английский. Кто мог бы подумать, что они будут так счастливы?
– Братья, сестры есть?
– Одна сестра. Конечно, младшая. Я долго терроризировал ее в детстве. Зато всякий раз, когда я засыпал в общей комнате, она раскрашивала мне лицо косметикой и фотографировала. Так что, пожалуй, мы квиты. Кроме того, я единственный мужчина из всех, что тебе встретятся, знающий как трудно снимать водоотталкивающую краску. И пожалуй никогда не выдвину свою кандидатуру на какой-либо политический пост. Одни эти фотографии погубят меня.
– Чем она сейчас занимается?
– Мэрибет работает воспитательницей в детском саду, то есть она покруче большинства полицейских. Нужно держать всех этих чертенят в рамках. Может быть, когда они засыпают, раскрашивает им лица. Я боюсь спрашивать.
– Значит, ты единственный полицейский в семье.
– Один из моих двоюродных братьев пожарник. Это почти то же самое.
Кимберли снова улыбнулась.
– Похоже, они занятные люди.
– Занятные, – согласился Мак, и в голосе его слышалась искренняя привязанность. – Хорошее воспитание им все же не повредило бы. Но что касается семей, тут они хранители устоев. Тоскуешь по матери и сестре? – неожиданно спросил он.
– Тоскую.
– Может, мне придержать язык?
– Послушаешься, если скажу «да»?
– Нет. Пожалуй, мне тоже не хватает воспитания. Кроме того, на небе звезды. Когда лежишь под ними, нужно разговаривать.
– Не слышала такого. – Кимберли запрокинула голову к ночному небу и почувствовала себя раскованнее. – Наша семья не была счастлива. Не походила на другие семьи. Но мы старались. Тут я отдаю нашей семье должное. Мы хотели быть счастливыми и старались. Пожалуй, можно сказать, ревностно.
– Твои родители развелись?
– Да, когда мы еще учились в школе. Обычная полицейская история. Работа отнимала у отца много времени. А мать… Она была воспитана иначе и ожидала другого. Думаю, ей хорошо жилось бы с банковским служащим или с врачом. Времени работа отнимала бы у него не меньше, но по крайней мере муж занимал бы в обществе приличное положение. А отец был аналитиком в ФБР. Изо дня в день имел дело со смертью, насильственной смертью, предельно насильственной смертью. Думаю, она так и не привыкла к этому. Ее это коробило.
– Это достойная работа, – сказал Мак. Кимберли повернулась к нему.
– Я тоже так считаю и всегда гордилась отцом. Даже когда ему приходилось уходить с празднований дней рождения да совсем не появляться на них. Его работа представлялась мне подвигом. Героизмом. Люди пострадали. И отец отправляется спасти положение. Я скучала по нему, у меня бывали вспышки раздражения, но помню, что главным образом исптывала гордость. Отец был замечательным. Правда, сестра вносилась к нему иначе.
– Она была старше тебя или младше?
– Мэнди была старше. И… не такой, как я. Нервной, ранимой, слегка взбалмошной. Первое, что помню о ней, – ее ругали за то, что она что-то разбила. Мэнди воевала с родителями, именно воевала. Они были очень правильными, а она не признавала никаких ограничений. И в других отношениях жизнь была для нее труднее. Она все принимала слишком близко к сердцу. Из-за одного грубого слова Мэнди чувствовала себя уязвленной несколько дней. Из-за косого взгляда становилась подавленной. Ей снились кошмары, она была склонна к истерикам, и у нее случались настоящие приступы. Работа отца внушала ей страх. Развод родителей потряс ее. И даже став взрослой, она не оправилась от этого потрясения.
