Элис Купер - Шок-рок
Вэл опустил голову, с видимым отвращением глядя на презерватив, вяло свисающий с его члена, не более симпатичный, чем проколотый воздушный шарик. Когда Винд достала его из кармана, он скорчил рожу.
— Детка, — самодовольно протянул он, — если есть кто в этом мире, от кого ты могла бы не беспокоиться подхватить смертельную болезнь, — так это я.
Но, черт побери, относительно всего остального мать оказалась совершенно права. И нет никаких оснований полагать, что и в этом конкретном предупреждении она промахнулась.
Однако теперь, когда непосредственные игры и развлечения кончились, ей захотелось помочь ему сохранить некоторую степень достоинства.
— Позволь мне этим заняться, — показала она подбородком на обвисший презерватив. Потом встала и направилась в ванную, перешагивая через разбросанную по всему полу гостиничного номера одежду. Через мгновение она уже обтирала свою рок-звезду горячей мокрой губкой.
Вэл включил лампу на тумбочке и закурил "Мальборо". Резкий свет залил комнату. Винд замерла.
— Это очень приятно, детка. Зачем остановилась? — спросил бас-гитарист "Академии Мрака", выпуская колечки дыма, которые обвивались вокруг сосков Винд.
— Я просто смотрю на твою татушку, Вэл. Потрясающе! И так возбуждает!
— О да… — скучным голосом подтвердил он.
— Давно это у тебя?
— Да. Давно.
— Bay! — одобрительно воскликнула она и еще повозила "убкой. — Очень изящно. Никогда такого не видела.
Длинным ноготком указательного пальца правой руки она прошлась по контуру пурпурно-черного женского профиля, не пропустив и единственной алой слезинки, которая скатилась на ее черную щеку…
Луна снова пела ту самую старую песню… но в мозгу слышался какой-то визг, диссонансы… потом послышался смех, стали проявляться какие-то лица, она почувствовала жесткость под собой — словно лежала на ледяном камне. Ощутив ломоту в суставах, она попробовала потянуться, но руки оказались связаны, она не могла шевельнуться, а они приближались. И тут возник странный запах, который заполнял ноздри, заполнял душу…
Конни проснулась от отдаленного крика. Лишь через пару секунд она в замешательстве сообразила, что крик исходит от нее самой, после чего закрыла рот и — надо же! — крик прекратился.
Она посмотрела на старые настенные часы над кроватью. Четыре часа девять минут утра. Секунду она думала про "Бич Бойз".
Огромного размера мужская тишотка с изображениями "Роллинг Стоунз" прилипла к телу. Она подобрала коленки и прижала их к груди.
Винд еще не вернулась. Она поняла это инстинктивно, что не помешало прошлепать к комнате дочери и открыть дверь. Комната не слишком отличалась от той, в которой она сама жила лет двадцать назад. Плакаты на дверце шкафа и на стене: "Академия Мрака", "Ганз-н-Роузез", Альберт Эйнштейн на велосипеде. По-прежнему множество кукол и мягких игрушек, рассаженных по полкам и горкой громоздящихся на королевских размеров кровати. Не хватает только прекрасной восемнадцатилетней мирно спящей дочери.
Этот сон…
Она запустила пальцы в сырые от пота волосы, а затем, совершенно непонятно для себя, прикоснулась к шее, как раз у основания черепа. Кожа там была грубой. Уже много лет. Словно от сильной царапины, может, даже когтем.
Она уже много лет не видела этот сон. Он начал сниться вскоре после того, как "Тайдл Рэйв" разбились и сгорели. Она просыпалась с криком. Мысленно она до сих пор могла представить себе мать, которая возникала в дверном проеме и говорила: "Хорошо. Хорошо! Не одной мне из-за тебя страдать кошмарами!"
Очень тебе это поможет!
Сон перестал появляться много лет назад. Конни даже полагала, что назло — словно подсознание не хотело доставлять матери удовольствия видеть страдания дочери.
Но матери давно нет. И "Тайдл Рэйв" давно нет.
А сон вернулся — и с лихвой. Словно подсознание выдало своего рода тревожный сигнал, пытаясь предупредить ее…
О чем?
Что-то должно случиться? Или что-то уже случилось, но мозг отказывается принять или понять? Что-то…
— Винд, — прошептала она. — О детка… пожалуйста, вернись домой, успокой меня…
Но тревожное ощущение подсказывало, что покоя больше не будет никогда.
Пришлось мобилизовать все силы, чтобы не скатиться кубарем по лестнице, когда наконец около шести утра тихо открылась и закрылась входная дверь. Ее охватило чувство неимоверного облегчения, и с этим облегчением она заснула, проведя в блаженном забытьи время почти до полудня. Потом встала и, протирая глаза и пошатываясь, начала спускаться по лестнице. Слышалось шипение масла на сковородке и потрескивание яичной скорлупы. Конни вошла на кухню. Винд, свеженькая, как само утро, обернулась к ней от плиты.
— Спокойно закончилось? — спросила она.
— Судя по публике — да, — раздвинула губы в улыбке Конни.
Она подавила желание метнуться к дочери и прижать, к груди. Пересчитать — как бы по-детски это ни выглядело — все пальчики на руках и ногах, как она сделала, когда родилась Винд, проверяя, все ли в порядке. Вместо этого она быстро прошла по кухне, мятый купальный халат шелестел, соприкасаясь с мускулистыми икрами. Плюхнувшись в кресло, она изрекла:
— Ну?
— Что "ну"? — откликнулась Винд.
— Не увиливай, юная леди. Получилось?
Винд явно была намерена оттянуть разговор подальше, но не обладала достаточным талантом сохранять спокойствие мудреца.
— Да. Получилось. Прямо как колдовство.
— Всё?
— Всё, — с нажимом повторила Винд.
И что-то еще внутри Конни умерло. Правда, она не могла сказать, Что именно.
— Поздравляю, — ровным тоном произнесла мать. — Теперь ты…
(Проститутка! Шлюха! Сука!)
…среди немногих избранных, — закончила она, захлопывая дверь перед голосом своей матери. Чувствуя, что надо что-нибудь сделать, она встала и подошла обнять Винд. По пути она выключила плиту.
— Мама! — воскликнула Винд. — Я же готовлю тебе завтрак!
— Да, конечно… но ты все равно ничего не умеешь. Поэтому я и узнаю в тебе свою дочь. Так что… — И она увлекла Винд в другое кресло, сама устроившись напротив. — Расскажи мне обо всем.
И Винд рассказала ей все. Все славные подробности. Все уловки и ухищрения. Каждую секунду своего открытия. Конни продолжала улыбаться, хотя лицо горело, и кивала до тех пор, пока не почувствовала, что скоро голова отвалится.
(Ну что, довольна, сука? Превратила собственную дочь в такую же шлюху, как ты. Через нее ты только и можешь продолжать получать свои похабные удовольствия. Ты погубила ее, ты…)
— …и слезинка, как капля крови…
Эта фраза вернула ее к действительности. Она взглянула на дочь и яростно захлопала ресницами.
— Ну-ка погоди. Что? Про что ты говоришь?
— Про тату у Вэла, — озадаченно повторила Винд. — Ты что, не слушаешь?
— Будь снисходительна к своей старой мамочке, — заставила себя улыбнуться Конни. — Как она выглядит?
Винд принялась детально ее описывать, но заметив, как мать стремительно бледнеет, тревожно спросила:
— Мам, что с тобой? Тебе нехорошо?
И пела луна, и смеялся Рэб, и все остальные стояли…
(Шлюха! Проститутка! Если не хотела слушать меня, послушай себя!..)
— Детка… — Конни с трудом овладела голосом. Потом взяла Винд за плечи и докончила фразу: — обещай, что ты не вернешься.
— Куда?
— К Вэлу и остальным. У меня просто какое-то предчувствие. Больше ничего. Может, это глупости…
— Глупости, — убежденно повторила Винд. — И я собираюсь туда снова. Сегодня вечером.
— Нет.
— Но они меня пригласили…
— Нет! — Теперь она уже с силой встряхнула Винд. — Ты туда не вернешься!
Винд без труда сбросила с себя ее руки, и Конни с изумлением ощутила, какая сила в руках дочери.
— Черт возьми, почему? — вставая, спросила Винд.
— Я… я этого не могу объяснить. Скажем, женская интуиция, ладно?
— Нет, не ладно! Мать, в чем дело?
— Дело… — Она пыталась найти слова, чтобы выразить то, что было лишь мучительным повторяющимся сном. — Понимаешь, была тогда одна группа, "Тайдл Рэйв"…
— О нет, мать, хватит с меня твоих охотничьих рассказов…
— Да выслушай меня, черт побери! — вскипела Конни. — Хотела знать — так слушай!
И она рассказала ей все. По крайней мере все, что могла вспомнить, поскольку минуло уже более двадцати лет и многое с тех пор утратило четкость. Но кое-что она забыть не могла. Не могла забыть рокочущего бас-гитариста и его тату. Не могла забыть кубок, поездку в лимузине, и холод, и резкую пронзающую боль, и смех, и луну, поющую песни..
Она рассказывала торопливо, отчаянно, пытаясь достучаться до сознания дочери. Пытаясь восстановить связь.
Но по мере того, как говорила, видела, как на лице Винд все более отчетливо формируется выражение скепсиса. Ей не удалось убедить дочь. Гораздо больше было похоже на то, что она ее теряла.
