Рэмси Кэмпбелл - Ужасы: Последний пир Арлекина
Как оказалось, давным-давно парень был женат и жил вместе с женой Рейчел в местечке Стивенсбург. Когда Том рассказывал о ней, воздух становился мягче. Мы все притихли, пили пиво и вспоминали времена настоящей любви к своим женам. А он говорил о ее улыбке и взгляде… Когда в ту ночь мы вернулись домой, многие женщины удивились непривычно крепким объятиям, а некоторые заснули рядом с мужьями, чувствуя себя, как никогда, любимыми.
Он обожал ее, она — его, и несколько лет оба казались самыми счастливыми людьми на Земле. А потом появился третий. Том не назвал его имя и говорил о нем исключительно нейтрально. Однако в его тоне чувствовалась мягкость шелка, оборачивающего нож. Жена влюбилась в незнакомца, ну, или так решила. Переспала, в общем. В их кровати, той самой, где они с мужем провели брачную ночь. Том произнес эти слова, и многие посмотрели на него, словно их по лицу ударили. Рейчел совершила то, что делают многие, а потом жалеют. Она запуталась, а тот, другой, на нее так давил, что женщина решила не просто совершить ошибку, а сделать самую непоправимую глупость в своей жизни. Она бросила Тома. Он говорил с ней, даже умолял. Было почти невозможно представить его таким, но тогда он, скорее всего, был другим человеком.
Том не уехал из Стивенсбурга; ходил по тем же самым улицам, видел их вдвоем, думал, свободна ли она, легко ли ей с ним, сверкают ли так же ее глаза. Всякий раз, как тот мужчина видел Тома, он смотрел прямо на него и улыбался еле заметной кривой ухмылкой, которая говорила о том, что чужак знал про мольбы Тома и со своими дружками немало над ним посмеялся. Сегодня я опять пересплю с твоей женой, и ей это очень нравится! Не желаешь обменяться впечатлениями? А потом парень разворачивался и целовал Рейчел, не сводя глаз с Тома и не переставая улыбаться. Она позволяла делать это.
Городские старухи не переставая судачили об этом, а Том худел на глазах, теряя все — самообладание, разум, волю к жизни. Его хватило на три месяца; потом он уехал, даже не продав дом. Он родился и вырос в Стивенсбурге, здесь влюбился и ухаживал за девушкой, а теперь видел вокруг лишь прах былого счастья. Родной город был для него закрыт.
История заняла около часа, потом Том смолк и закурил, наверное, сотую сигарету за вечер, а Пит налил всем еще пива. Мы сидели грустные, задумчивые, словно прожили весь рассказ сами. И мне думается, так оно и было — у каждого имелась подобная история за душой. Но любил ли кто-то из нас кого-нибудь так же, как он ее? Сомневаюсь, даже если сложить всех завсегдатаев бара вместе. Пит расставил кружки, а Нед спросил Тома, почему тот просто не выбил душу из того мужика. Никто не осмелился задать этот вопрос, но Нед — парень простой. Все мы тогда в какой-то мере испытывали ту древнюю и самую страшную ненависть на свете — ненависть мужчины, который потерял любимую женщину из-за другого. Я не говорю, что это хорошее чувство, но покажите мне мужика, который утверждает, что ничего такого не чувствует, и я скажу вам: он — лжец. Любовь — единственная стоящая вещь на свете, но надо помнить, что она работает в обе стороны, и чем глубже проникает, тем в более темные воды тащит за собой.
Том, наверное, до такой степени ненавидел того человека, что просто не мог ударить. Так мне кажется. Приходит время, когда кулаков недостаточно и любой мести мало, а потому ты ничего не можешь поделать. Он говорил, и боль лилась наружу, как река, которая никогда не остановится; река, прорезавшая канал в каждом закоулке его души. Той ночью я кое-что понял. Порой целой жизни не хватает, чтобы осознать простую истину: есть поступки, которые могут разрушить человека так сильно и так надолго, что их нельзя допускать. Есть боль, которая несет такие страдания, что ей нет места в этом мире…
Том закончил рассказ, улыбнулся и сказал, что в конце концов он не сделал тому парню ничего, только нарисовал для него картину. Я его не понял, но Том явно не собирался продолжать беседу и что-то объяснять.
В общем, мы выпили еще по пиву, тихо, без криков, поиграли в бильярд перед уходом домой. Подозреваю, все поняли, для чего нам открыл душу Том. Билли Макнилл был всего лишь ребенком; ему следовало, танцуя, идти по миру в круге солнечного света и ярких звуков. А вместо того он каждую ночь шел домой, где видел, как его мать бьет кретин с дерьмом вместо мозгов. Идиот просто не умел по-другому общаться с миром. Большинство ребят ложились спать с мечтой о велосипеде и о том, как здорово лазить по яблоням, бросаться камнями. Билли лежал и чувствовал, как рвется кожа его матери; знал, что жестокая тварь улыбается, когда со всего размаху пинает Мэри в живот, а потом бьет снова, когда ту выворачивает от побоев в кухонную раковину. Том не сказал ничего об этом, но дал понять. И мы знали, что он прав.
Лето стояло яркое и жаркое, и у всех нас были свои дела. Джек разливал пиво бочками. Я продал гору мороженого («Извините, мэм, только три шарика, и, увы, фисташкового со вкусом жевательной резинки среди них нет»). Нед починил кучу радиаторов. А Том сидел прямо посередине площади с парой кошек у ног и толпой зрителей вокруг, творя животных.
Думаю, именно после того вечера Мэри стала чаще улыбаться, выходя за покупками, а некоторые жены и вовсе сняли обет молчания. Выглядела она тоже получше: судя по всему, Сэм нашел работу, и лицо у женщины довольно быстро зажило. Она частенько стояла, держа Билли за руку и наблюдая за работой Тома, прежде чем пойти домой. Скорее всего, оба поняли, что обрели друга. Иногда Билли проводил на площади весь день. Явно счастливый, мальчик сидел на солнце рядом с художником, а иногда брал мелок и что-то чертил на асфальте. Том изредка разговаривал с ним, а Билли в ответ поднимал голову и улыбался простой детской улыбкой, сиявшей на солнце. Признаюсь, и не стыжусь этого, что при виде ее у меня частенько наворачивались на глаза слезы. Туристы все прибывали, и стояло такое лето, которое, кажется, никогда не кончится и застревает в детской памяти навсегда, а потом ты всю жизнь думаешь, что таким оно и должно быть. Будь я проклят, но твердо уверен: те месяцы запечатлелись в памяти Билли навсегда, как и во всех нас.
А все потому, что однажды утром Мэри не пришла в магазин, а ее походы к тому времени стали делом привычным. Мальчика тоже не оказалось на площади. Судя по тому, как шли дела последние несколько недель, стоило ждать плохих новостей. Пришлось оставить помощника Джона на хозяйстве и пойти к Тому обсудить, что делать. Я забеспокоился.
Не пройдя и половины пути, я увидел, как с противоположной улицы прямо к Тому мчится Билли. Он плакал навзрыд и чуть ли не прыгнул на него, прижался, крепко обняв за шею. А потом с той же стороны показалась его мать, которая бежала изо всех сил. Женщина тоже метнулась к художнику, и они посмотрели друг на друга. Мэри — хорошенькая, но тогда вы бы в это не поверили. Похоже, в этот раз муж сломал ей нос, и кровь бежала из разбитой губы. Женщина начала всхлипывать, говоря, что Сэм потерял работу, так как снова запил, и что она не знает, что теперь делать. Потом раздался рев, и меня отшвырнули в сторону. Позади стоял Сэм прямо в домашних тапках, покачиваясь на месте и излучая пугающую ауру насилия. Парень явно напрашивался на драку. Он стал орать на Мэри, приказал ей взять ребенка и шуровать домой. Она только вздрагивала, все больше съеживалась и придвигалась ближе к Тому, словно хотела укрыться от холода рядом с костром. Сэм еще больше взбесился, пошатнулся вперед и сказал ему валить на хер, если жизнь дорога. Потом он схватил Мэри за руку и попытался притянуть к себе. Его лицо перекосилось от злобы.
Том встал. Он, конечно, был высоким, но весом не вышел, да и возраст брал свое. Сэму же едва стукнуло тридцать, и сложен он был как кирпичный сортир. Когда этому кретину удавалось устроиться на работу, он в основном перетаскивал с места на место всякие грузы. Еще силенок добавляла пьяная наглость. Но в тот самый момент вся толпа резко подалась назад, а я сильно испугался за жизнь Сэма Макнилла. Том выглядел так, точно его сейчас можно было ткнуть или ударить чем угодно. Не важно. Штука просто разломилась бы пополам. Как будто перед нами вырос гранитный шип, завернутый в кожу, с двумя дырами на лице, сквозь которые виднелся камень. И Том был взбешен, но не как разгоряченный и матерящийся Сэм. Том был холоднее льда.
Последовала долгая пауза. И тут Макнилл отшатнулся и крикнул:
— Ты бы валила домой, милочка. Ясно слышала? Мэри, ты серьезных проблем наживешь, если сейчас же не вернешься домой. Очень серьезных!
Затем он быстро ушел туда, откуда явился, расшвыривая по сторонам туристов-стервятников, жадно впитывавших острый местный колорит.
Мэри повернулась к Тому. Она выглядела такой испуганной, что на нее было больно смотреть. Сказала, ей лучше уйти. Тот посмотрел на нее буквально несколько секунд и наконец произнес:
— Ты его любишь?
