Шторм - Старлинг Борис
Она подносит правую руку к лицу и лижет гладкую кожу с внутренней стороны запястья, гадая, может ли ощутить вкус борьбы за выживание. Ощущается прежде всего вкус алкоголя: вместе с потом выходит похмелье, а там, глядишь, выделится и что-нибудь еще. Теплый переизбыток страха или холодный призвук плавающих трупов.
Но вкуса всего этого она не ощущает.
Вчера в это самое время, до того как паром покинул Берген и направился в длинный путь обратно в Абердин, Кейт знала, кто она и что делает со своей жизнью. Она знала, во что верит и каковы ее принципы. Все ее существование поддерживалось аккуратным решетчатым каркасом, бывшим когда-то феноменально прочным и тревожно хрупким. Почти как само человеческое тело.
А потом Северное море раздробило эту решетку на тысячу крохотных кусочков и швырнуло в волны, как ту женщину на трапе.
Кейт никогда не предполагала, что с ней может произойти что-то подобное. Несчастья, катастрофы – это случается с другими. Конечно, Бог свидетель, за время службы в полиции на ее долю выпало немало испытаний, но ей всегда удавалось с этим справляться. Даже тогда, когда часы судьбы, казалось, отсчитывали ее последние мгновения, она ухитрялась найти выход из самого запутанного лабиринта. Но вот теперь мысленные карты, по которым Кейт прокладывала свои маршруты, оказались разорванными в клочья, и ей нужно чертить новые, начиная с нуля.
В настоящий момент единственная точка отсчета для Кейт – "Амфитрита". Это единственное в ее жизни, что ощущается реальным. Более реальным, чем сработанное в Бангладеш покрывало на кровати и фотографии на стене. Более реальным, чем ее работа в полиции округа Грампиан. И в настоящий момент, хотя это даже трудно себе представить, более реальным, чем Лео.
Это ее жизнь. Куда бы она ни повернулась, "Амфитрита" повсюду – огромная, обволакивающая, ощутимая, но непостижимая. И эта непостижимость выводит Кейт из себя.
Кейт утратила свое прошлое и не представляет себе будущего. Сохранился лишь один обрывок утраченного – понимание того, что она не сможет выползти из-под этой тени и возобновить свою жизнь, пока не разберется с тем, что произошло на "Амфитрите".
* * *Это всего лишь ванна. В своей жизни она принимала ванну тысячи раз. Ванна не может никому повредить.
В ее мозгу схлестнулись логика и эмоции. Ее одолевает страх погружения, страх, о существовании которого Кейт даже не подозревала, пока не вошла в ванную комнату и ужас перед перспективой оказаться в воде не скрутил узлом ее желудок.
Она тянется к крану с горячей водой и медленно поворачивает его. Кран булькает и выпускает тонкую струйку. Костяшки ее пальцев белеют от напряжения.
Струйка. Это все. Тонкая, деликатная струйка. С этим она может справиться. Но если повернуть кран еще, вода хлынет оттуда бурлящим, яростным потоком.
Кран кашляет, и Кейт отскакивает. Он кашляет снова, и струйка возобновляется. Ее сердце едва не выскакивает из груди.
У Кейт уходит десять минут, чтобы наполнить ванну наполовину, и еще пять, пока поверхность не становится идеально неподвижной. Эмаль окрашивает воду в зеленый цвет.
Пар вьется над поверхностью ленивыми спиральками.
Кейт ежится. Холод по-прежнему с ней. Даже внутри нее. Словно микроволна наоборот – не согревающая, а морозящая весь организм, изнутри наружу.
Она смотрит на себя в зеркале. Аккуратный нос, большой рот, карие глаза, форма лица ближе к квадратной. На подбородке ямочка.
Ее брови экстравагантными дугами опускаются к крыльям носа, волосы, ниспадая по обе стороны, обрамляют лицо. Отбросив со лба свалявшуюся прядь, она открывает взору рубец, под самой линией волос. Еще один рубец остался у нее на правой щеке, а на животе багровеет треугольник шрамов. Кейт пытается поднять ногу, но ступня почему-то становится невероятно тяжелой.
Абсурд – голая женщина в собственной ванной комнате, замерзающая в облаках пара и прикованная к месту страхом.
Осторожно, старясь не поскользнуться, Кейт берется за край ванны и медленно перекидывает через него ногу, недоверчиво наблюдая за затаившейся, коварной и злобной (в этом она уверена) поверхностью.
Кончик ее большого пальца касается воды, тревожа поверхностное натяжение.
Нет, это ей не под силу. Она не может заставить себя погрузиться в воду. Даже окунуть палец!
"Не будь дурой! – мысленно твердит себе Кейт. – Это всего лишь ванна!"
Ей вспоминаются дни, проведенные в Бергене. Ночные посиделки в барах, размещенных в бревенчатых постройках двенадцатого века, посещение музея проказы с его ужасными экспонатами, блуждания по улочкам, дома на которых окрашены в фантастические сочетания горчичного и индиго, охры и розовато-оранжевого. Вспоминается Синклер, сущий вихрь энергии, на репетициях заставляющий их без конца повторять одну и ту же сцену, добиваясь желаемого результата, и то, как они каждый вечер аплодисментами вызывают его на сцену. Они понимают, что он требует от них того, чего они сами желают от себя добиться. Понимают, что именно он, со своей преданностью делу, помогает некоторым из них открывать в себе нечто такое, о чем они даже не подозревали. Взять хотя бы Алекса, в ходе представления трансформирующегося из бесшабашного весельчака-моряка в одержимого безумца. Когда они начали репетировать, у него ничего не получалось, но к премьере он мог бы дать фору Ганнибалу Лектору.
Вспоминаются Мэтт и Алекс, дерущиеся на сцене, среди стоивших Давенпорту таких трудов декораций. Мэтт, о котором так ничего и не известно, и Алекс, на последней вечеринке целующий ее в губы. Ей очень хотелось раздвинуть его губы своим языком и ответить на поцелуй, но вокруг крутилась вся труппа, а она еще не напилась настолько, чтобы на это наплевать.
Кейт опускает в ванну ладони и плещет на себя воду. Под мышки, на грудь, между ногами – как будто омовение самых интимных мест скомпенсирует ее неспособность нормально лечь в воду. Плещет и размазывает воду, пробуждая в себе злость и надеясь, что, разозлившись как следует, плюхнется-таки в ванну. Это злость на страх. Злость, родившаяся из страха.
Но увы, от этого страха опускаются руки. Она сегодня не умерла, но и лечь в ванну сегодня она не сможет.
