Брижит Обер - Кутюрье смерти
— У тебя сегодня такой серьезный вид, Марсель! Прямо зуав с моста Альма.
— Подыхаю от жары. Опротивело! — ответил Марсель, хрустнув суставами пальцев.
Паоло исчез. Перед киоском Жаки выстроилась очередь. Открытки с голыми девицами расходились, как горячие пирожки. Японцы хихикали над грубыми французскими шутками. Из гаража с банкой пива в руке показался Бен.
— Тебе не предлагаю, ты на службе.
— А ты? Не вкалываешь, что ли?
— У меня перерыв. Видел девицу? Вон там, бритую? Она секунду назад что-то свистнула из сумки дамочки в голубом!
— Хватит издеваться!
— Честное слово! Быстрее! Свисти!
— Мне не до смеха.
— Да ты что? У тебя сегодня другое в программе? Положение во гроб, да? Ладно, чао!
И вновь расчлененное тело было разложено на белом мраморном столе. Над ним склонился Док-51. Он брал различные образцы, которые раскладывал по пластиковым мешочкам для Альфреда и его лаборатории. Девяносто девять из ста, что речь идет о недостающих частях трупа, обнаруженного моряками на пляже, думал Док-51. Он напевал что-то, нещадно фальшивя, рука, которая держала скальпель, дрожала от хронического тремора. Рутина, сплошная рутина. Как бы ни был высок показатель убийств, на его работе это не отражалось. Глаз вынут лезвием бритвы. Там, где была правая нога, следы человеческих зубов. Внизу живота имеются следы спермы. Проникновения не было. Зазвонил телефон.
— М-да, — заорал Док-51 в трубку, которую прижимал плечом к уху, потому что руки у него были заняты вскрытием грудной клетки.
— Не забудь по дороге купить мяса на жаркое, — пропищала жена.
— Конечно, дорогая, не волнуйся, — ответил он, извлекая сердце девочки и переваливая его в эмалированную кювету.
5
Снова воскресенье. Марсель был на посту. С криками кружились чайки. Надвигалась гроза.
Мальчишка на террасе кафе поглощал огромное мороженое, капая кремом шантийи. Марсель ненавидел шантийи. От всего сердца он пожелал, чтобы у мальчишки заболел живот. Марсель злился на них всех: злился за их раскованность, жажду веселья, летнюю беззаботность, свободу и за то, что за всех них отвечал он.
Кто-то приближался к нему. Обернулся: она! Надья прошла мимо, скосив на него глаза; он проводил ее взглядом — она вошла в бар… Предупреждающие гудки, звон разбитого стекла.
Марсель подпрыгнул, вспомнив о служебном долге: бельгийский тяжеловесный автомобиль въехал в зад изящному «феррари» с итальянским номером. Взаимные обвинения, оскорбления. Он не заметил, как Надья вышла из бара с коротышкой на хвосте.
Чистая случайность: коротышка зашел за сигаретами. Но случайность счастливая. Знак божественной воли.
Надья торопилась, потому что Момо мог вот-вот проснуться. Она вышла только за сигаритами для старика. И этот высокий полицейский оказался на площади. По воскресеньям он обычно не дежурил. Да и потом, он женат, она видела его на пляже с женой и двумя детьми — белоголовым тощим мальчишкой и маленькой смешливой девочкой. Он бросился в воду рядом с ней, но ее не заметил. Ныряет он хорошо. Но вот плавки — сущий кошмар!
Домой она решила возвращаться вдоль железной дороги. Треск мотороллера, стреляющего в тишине улицы, вернул ее к реальности. Она машинально обернулась: коротышка из гаража, приятель легавого. Мотороллер неожиданно набрал скорость и обогнал ее. У нее возникло смутное подозрение, что он следил за ней. Ехал за ней. Ей не нравились его глаза. Лицемерные. Он напоминал ей дядю, который казался таким набожным, а сам изнасиловал собственную дочь. У этого долговязого типа, у него… он не похож на лицемера. Ей нравилась его улыбка, немного робкая.
Мечты уносили ее прочь, когда она входила в дом.
Воскресная ночь оказалась очень тихой. Марселю снилось, что Мадлен пытается задушить его подушкой. Мадлен снилось, что она застукала Марселя: он, голый, трахал какую-то брюнетку. Надье снилось, что этот легавый обнимает ее в сквере. Жан-Жану снилось, что в сквере полно трупов, а тот, кто убил этих людей, с хохотом мастурбирует. Коротышка мастурбировал, мечтая, что живьем изрежет Жан-Жана на куски.
Надья спешила, она опаздывала и с силой тащила за собой упиравшегося Момо. Она убиралась у пожилой, полупарализованной дамы, а ей еще надо забросить Момо в детский центр. Момо двигался как во сне, останавливался, подбирал бумажки, веточки… Он тянул время, глазел на машины, на какого-то типа на мотороллере на углу улицы, который не отрывал глаз от матери…
— Мам, он что, тебя клеит, этот дядька?
— Какой дядька? Пошевеливайся, не раздражай меня!
— Вон тот, смотри!
Надья обернулась — никого.
— Момо! Я опаздываю!
— Вчера он торчал на улице, перед нашим домом. Точно, он тебя клеит, он хочет на тебе жениться!
— Не говори глупостей!
— Он противный, он мне не нравится, не выходи за него!
Они добрались до центра. Надья обняла Момо.
— Давай быстрее! Ну, до вечера, дорогой, веди себя хорошо!
— Не прижимай меня так, ты меня задушишь!
Момо высвободился из рук Надьи и бегом ринулся на площадку.
Надья потерла лоб, как будто хотела стереть заботы. Этот мальчишка невыносим. И лето невыносимо.
Жан-Жан смотрел на взопревшего Рамиреса. Рамирес положил перед Жан-Жаном безукоризненно оформленный доклад, прочистил горло.
— Знаете, шеф, я тут подумал…
— Да-да, я тебя слушаю, — елейно, как епископ, проронил Жан-Жан.
— А что если собак взяли из собачьего приюта? Я хочу сказать, ему это удобно, они все у него под рукой, и красть незачем, понимаете?
— Понимаю… Но если собака оказалась в приюте, значит, она потерялась. А Костелло опросил всех владельцев чихуахуа, которых удалось найти в городе: никто не заявлял ни о пропаже, ни об исчезновении.
— Хозяин мог сыграть в ящик. Или он мог быть из другого города. Бывает, собаки убегают очень далеко…
Жан-Жан на секунду задумался. Этот бегемот, возможно, прав.
— Хорошо, — произнес он. — Я попрошу коллег проверить по департаменту. А ты займись этим Мартеном. Я хочу знать, чем он занят, кроме работы. С кем встречается. В конце концов, и правда, все может быть.
— Будет сделано, шеф.
Рамирес, волоча ноги, направился к двери, его убогие сандалии шаркали по полу. Жан-Жан, неожиданно оживившись, окликнул его:
— Слушай, Рамирес, это твоя первая хорошая мысль за два года! Мог бы по этому поводу и угостить.
— Это не я, шеф, это все моя девчонка, Эмили, придумала. Но выпивку могу поставить… пиво пойдет?
— В самый раз! Отлично! Спасибо.
И спасибо Эмили, подумал Жан-Жан, пока Рамирес растворялся в коридорах комиссариата. Он углубился в чтение доклада. «… Сперма здорового мужчины…. В банке спермы не идентифицирована. Генетических и биологических отклонений нет…»
Короче, нормальный мужик. Совершенно нормальный. Жан-Жан запихал папку в ящик. Перед глазами у него плавала изуродованная голова.
Момо ждал перед центром досуга. Мать, судя по всему, опаздывала. После обеда она убиралась в аптеке, и там ее все время задерживали. Все остальные дети уже разошлись. Момо от нечего делать пинал ногой сумку. Вообще-то ждать ему полагалось во дворе. Но как раз сегодня Карин, которая с ними занималась, спешила. Она отвела его в сторонку:
— Послушай, Момо, уже почти без четверти семь, мне надо идти. Я записана к зубному, зуб рвать, понимаешь? Но ты со двора никуда не уходи и жди свою маму, ладно? Если тебе что-нибудь понадобится, позвонишь месье Порье, хорошо?
Месье Порье работал консьержем — такой высокий противный тип в тренировочных штанах, который вечно был чем-то недоволен. Попробуй у него чего-нибудь попроси. Карин его предупредила:
— Простите, мне нужно бежать, присмотрите тут за мальчиком. Его мать опаздывает, спасибо!
— За пособиями так они не опаздывают! Будьте уверены! По-французски хоть говорит?
Карин принужденно улыбнулась и исчезла за дверцами своей малолитражки — специальная серия «мер дю сюд» (вся обклеена переводными картинками с пальмами). Закрыв за ней входную дверь с черными от грязи стеклами, консьерж снова уперся в свой любимый сериал — «Любовь и технологический перерыв», бразильская суперпродукция, полностью снятая в реальном времени на пятнадцати квадратных метрах.
Момо немного поиграл с фонтанчиком, потом, так как он изрядно промок, ему это надоело. Он достал из кармана шарики. Черт, вон еще один, с другой стороны, на пустыре! Он перелез через забор и плюхнулся на вспаханную землю, которой предстояло стать газоном. Здесь уже было поинтереснее, чем во дворе. Но все равно очень долго! И где только мама болтается?
И вдруг он увидел его. Этого дядьку. Он сидел в пикапе. Сером, обшарпанном, старом. Улыбался Момо через открытое окно. Махнул ему рукой. Момо только пожал плечами. С дядьками, которых не знаешь как зовут, говорить запрещается, потому что они хотят сделать с тобой такое, такое, отчего становится больно. Дядька вышел из машины. Направился прямо к нему и все время улыбался. Зубы у него были большие и желтые. Они блестели.
