Чарльз Вильямс - Дип. Месть «Красной вдовы». В аду все спокойно
— За чей счет? За мой?
— Какой же вы все‑таки ершистый, Мэдокс! — сказал Харшоу. — Зачем же за ваш? Скажете, чтобы чек оплатила мисс Гарнет. Или пусть выдаст вам из кассы эту сумму.
— Хорошо, — ответил я.
Я был рад, что хоть на какое‑то время избавлюсь от его назойливой и сладострастной жены.
— Ну, кажется, обо всем договорились. Желаю вам успеха, Мэдокс!
— Что вы там собираетесь ловить?
— Меч–рыбу. Говорят, она там водится.
Возвратившись в парк, я стал выискивать машины, на которые еще не помещались объявления о продаже, и записывать их в свой блокнот. Такой спешки совершенно не требовалось, я просто хотел убить время. Но потом я вошел во вкус и стал даже подумывать о формулировках объявления, описывая достоинства продаваемых машин и выгодные условия продажи. Напоследок я даже сам отвез текст объявления в газету. Мне выписали счет, и я отправился обратно, чтобы предъявить его Глории. Как‑никак есть повод повидаться с ней.
Подойдя к автопарку, я вдруг увидел, что Гулик о чем‑то оживленно разговаривает с людьми шерифа. Ничего особенного в этом не было, полицейские со многими уже беседовали в это утро, и тем не менее сердце у меня неприятно екнуло.
Я не подошел к ним, чтобы лишний раз не показывать свою заинтересованность, а направился прямо в контору.
Глория сидела за столом, заваленным бумагами. У нее был усталый вид. Только сейчас я вспомнил, что сегодня суббота и рабочий день, собственно, уже кончился.
— Какие события! — воскликнула она, увидев меня. — И пожар, и ограбление банка!
— Да, и все в один день… — ответил я. Потом, вспомнив, зачем пришел, добавил: — Мистер Харшоу попросил, чтобы вы оплатили этот счет.
Я протянул ей бумагу и объяснил, в чем дело.
Она записала что‑то у себя и приложила счет к другим документам.
— Чего это вы вдруг решили задержаться на работе? — спросил я ее. — К тому же у вас усталый вид.
— Сейчас закроюсь… Надо было закончить кое‑что.
— А что собираетесь делать завтра?
— Ничего особенного. Утром пойду в церковь, а потом, наверное, поеду куда‑нибудь порисовать.
— Может быть, вы позволите мне присоединиться к вам?
— Ну разумеется! Мы можем даже организовать небольшой пикник.
— Отлично! Тогда я закажу в ресторане что‑нибудь съестное, и мы заберем все с собой.
— Нет, это я сделаю сама… Мне хочется самой все организовать. Ладно? Мне это доставит удовольствие.
— Угу… А в каком часу мне за вами заехать?
— Около двенадцати.
— Договорились. Наверное, мне не дождаться завтрашнего дня…
Когда я вернулся в автопарк, полицейских уже не было, но Гулик так и не сказал мне, о чем его расспрашивали.
Глава 9
День выдался великолепный. Ослепительно сияло солнце, а под деревьями притаились густые тени.
Я заехал за Глорией около двенадцати. Она уже ждала меня, сидя на ступеньках дома. На ней были светлые шорты и голубая майка. Рядом лежали сумка с принадлежностями для рисования и корзинка с едой. Тут же, на крыльце, сидел Спунки, маленький и довольно живой песик.
— Может быть, возьмем с собой собаку? — предложила Глория. — Он любит гоняться за зайцами.
— Ему удалось поймать хоть одного?
— Нет. Но он надеется это сделать.
Я посадил собаку на заднее сиденье, просунув ее в окошко. Потом распахнул дверцу перед Глорией, и мы поехали.
По всей Майн–стрит стояли группами люди. Они все еще обсуждали последние события.
— Как вы думаете, это кто‑нибудь из здешних? — спросила Глория. — Я имею в виду преступников.
— Все может быть… — ответил я неопределенно.
Мы выбрались за город и поехали по дороге, которая шла параллельно Южному шоссе.
Вскоре мы доехали до реки. Пейзаж был великолепен. Воздух свеж и прозрачен. Но дорога здесь кончалась. Вернее, она продолжалась за рекой, но мост был полностью разрушен. Рядом с ним тянулась большая песчаная коса.
Мы вышли из машины. Спунки сразу же помчался к реке, а я взял бутылки и пошел за водой. Когда вернулся, Глория уже сидела в тенистом месте. На коленях у нее лежали альбом для рисования и акварельные краски. Держа кисточку в руке, она смотрела на меня. Я поставил рядом с ней воду и растянулся на песке.
— Вы не будете возражать, если я буду смотреть на вас? — спросил я.
— Смотрите, если хотите, — ответила она с улыбкой. — Но боюсь, вам скоро наскучит сидеть здесь, рядом со мной.
— Думаю, что нет.
Она принялась за рисование, а я лежал на песке, почти не сводя с нее глаз и продолжая удивляться ее красоте.
Я снова вспомнил о случае на заброшенной ферме и снова стал строить догадки: что же ее связывало с этим циником Суттоном? Во всяком случае, я решил сегодня не затрагивать эту тему. Одно упоминание о Суттоне могло испортить ей весь день. Может быть, когда‑нибудь она сама расскажет мне обо всем.
Когда‑нибудь? Самое большее через месяц–два меня уже не будет в этом городке. Как только дело об ограблении банка немного заглохнет, я вырою свои сокровища и уеду куда‑нибудь подальше.
Я снова посмотрел на Глорию и на ее акварель. Она быстро рисовала. Рисунок уже приобрел нужные очертания. Я, правда, не очень‑то разбирался в живописи, но мне нравились ее акварели.
— У вас хорошо получается, — сказал я. — Я был бы очень рад, если бы вы подарили мне один из ваших рисунков.
— Вам этого очень хочется?
— Конечно!
— В таком случае я подарю вам этот пейзаж.
— Почему именно этот?
— Сегодня у меня день рождения, и мне хочется вам что‑нибудь подарить…
— Но это не совсем логично. Обычно новорожденный получает подарки, а не дарит сам… — Я взглянул на нее. — Так сегодня и в самом деле день вашего рождения?
Она кивнула и отложила альбом в сторону.
— Давайте‑ка перекусим что‑нибудь. А рисунок я закончу позднее. Я испекла праздничный пирог. Вот мы его сейчас и попробуем.
Я встал и пошел к машине, чтобы принести корзину с едой. Потом мы расстелили на земле скатерть, достали сэндвичи. Наконец она извлекла и небольшой пирог, покрытый глазурью и маленькими кусочками фруктов.
— Они вместо свечек, — объяснила Глория.
— Сколько же их тут? Двадцать?
— Двадцать один…
— Маловато, — недовольно протянул я.
— Вы что же, хотите, чтобы мне было двадцать пять?
— Да нет… Просто мне уже тридцать…
— Да, совсем уже старик, — с лукавой усмешкой протянула она. — Придется вам отведать моих сэндвичей, чтобы хоть немножко поднабраться сил.
День прошел незаметно. Мы поели, потом она еще поработала над своим рисунком. Поскольку мы забыли свои купальники, выкупаться нам не пришлось, и мы только походили босиком по мелководью. В середине дня Спунки помчался за пробегавшим зайцем и куда‑то исчез. Мы не очень‑то огорчались из‑за этого. Глория была уверена, что он вернется.
А потом незаметно подкрался вечер. Солнце упало к горизонту, поползли длинные тени, начало смеркаться.
— Не думала, что уже так поздно, — сказала Глория. — Надо возвращаться. Я обещала сестре приглядеть вечером за племянницей.
Мы начали собираться и звать Спунки. Но он не показывался. Я даже пробежал сотню ярдов вниз и вверх по реке, но не нашел его. Быстро темнело, и Глория забеспокоилась.
— Может быть, с ним случилось какое‑нибудь несчастье?
— Не беспокойтесь, он вернется.
— Он не найдет дорогу домой, тем более ночью.
— Но вам же нельзя здесь задерживаться. Мы его найдем. Садитесь в машину, только дайте мне ваши сандалии.
— Мои сандалии? Зачем?
— Мне нужно что‑нибудь из вашей одежды. Поэтому я и решил, что самое тактичное — попросить у вас сандалии. Нужно чем‑то привлечь Спунки.
Она протянула мне свои сандалии. Они оказались очень похожими на сандалии, которые носила Долорес Харшоу. Я положил их на то место, где мы перекусывали, и сел в машину.
— Когда я вернусь, Спунки уже будет здесь, — сказал я.
Сестра Глории со своим мужем уже ждали нас на крыльце. Глория объяснила им, почему мы задержались, и ее племянница сразу же расплакалась, услышав, что Спунки потерялся. Робинсон предложил мне свою помощь, но я ответил, что в этом нет необходимости, и уехал один.
К разрушенному мосту я подъехал уже около девяти. Сандалии стояли на том же месте, но Спунки не было. Я положил сандалии в машину: теперь они уже были не нужны.
Мне очень хотелось скорее вернуться назад, чтобы еще раз повидать Глорию и поговорить с ней, но я не мог возвратиться без Спунки.
Я потратил добрых два часа, чтобы найти его. Наконец он подбежал ко мне, жалобно скуля и дрожа, весь перепачканный глиной.
