Эд Макбейн - Три слепых мышонка
Возможно, Фрэнк и прав.
Мэтью всегда мечтал осчастливить человечество неизменным возрастом: для мужчины это могло быть 38 лет, для женщины — 29. Сам он находился на возрастном пике.
Сегодня Кит взялся обучить его играть с левшой. Сам Кит, будучи от природы правшой, одинаково владел обеими руками. Многие помнили силу его левой подачи. Мэтью не мог дождаться начала игры. Одеваясь в спешке утром, он оторвал внутреннюю пуговицу у шорт и теперь не сомневался, что они, удерживаясь на одной пуговице, непременно спадут при первой же попытке отразить удар Кита. На теннисном корте Кит не знал пощады, шел на игру, словно в бой — смерть пленным. Эффект обучения был потрясающим. С прошлого октября, когда Мэтью стал брать у Кита уроки, он заиграл неизмеримо лучше.
— Когда соперник левша, необходимо постоянно держать в голове массу уловок, — явно рисуясь, пояснял Кит. — Если вы не против, то сегодня мы остановимся на двух главных.
— О’кей, — согласился Мэтью и подумал, что непомерное количество уловок — это перебор. Можно было их все свести к двум.
— Во-первых, нельзя забывать, что противник левша, — начал Кит. — Мне кажется, вы немного прибавили в весе.
— Да, — с огорчением произнес Мэтью, ощутив мгновенный холод под ложечкой.
— К сожалению, заметно, — добавил Кит.
Мэтью совсем пал духом.
— При обычной игре, — приступил к обучению Кит, — вы заранее рассчитываете, куда послать подачу, и ждете вполне определенного ответного удара. В данном же случае вам следует смириться с тем, что перед вами левша, коим он и останется до конца матча.
«Вся эта теория не применима к самому Кристоферу Хауэллу, — мелькнуло в голове Мэтью. — Уж он-то во время поединка может распорядиться руками на свой лад».
— Левша, левша, левша, — повторял с улыбкой Кит. — Стоит вам на миг забыть это обстоятельство, как вы окажетесь на лопатках. С первых минут игры вы должны вдолбить себе: «Он левша, он левша, он левша» и стараться послать мяч так, чтобы ему пришлось отбивать его справа. Это нельзя упускать из виду.
Мэтью с нетерпением ждал, каким будет второй пункт.
— Дальше, — сказал Кит. — Если левша бьет прямо, то мяч описывает над сеткой дугу, как в бейсболе. Если это не учесть, то обязательна постоянная задержка с ответным ударом. Всего-то надо помнить два правила: посылать левше мяч под правую руку и учитывать дугу над сеткой при прямом ударе. Ну что, приступим?
В игре он был беспощаден.
Он подавал мощные мячи Мэтью под левую руку, после которых мяч с силой ударялся о площадку, оставляя за собой легкое облачко серой пыли и отскакивая вверх на недосягаемую для ракетки Мэтью высоту. Только к концу первого сета Мэтью приспособился и отбил несколько подач. Ответные удары оказывались сокрушительными, но почему-то исключительно под левую руку. Мэтью как заведенный повторял магическое заклинание: «Он левша, левша, левша», но чем больше он на этом сосредоточивался и изнурял свой мозг командами, тем большее смятение его охватывало, и он настолько терялся, что забывал обо всем на свете. Он не успевал отреагировать, как мяч, описывая над сеткой низкий полукруг, отскакивал от земли и высоко пролетал над головой, оставляя его в полном недоумении.
Наконец Мэтью догадался, куда надо бить, и вложил в удар всю свою силу. Мяч, казалось, полетел со скоростью не меньше трех тысяч миль в час. Высокий, загорелый, светловолосый Кит в своем идеальном белом костюме спокойно готовился отразить этот достойный Уимблдона удар. Мяч на миг коснулся ракетки и продолжил движение со скоростью поезда, стоять на пути которого у Мэтью желания не возникло, и чтобы уберечь свою голову, он дернулся в сторону в надежде напрямую отразить удар, но мяч успел застигнуть его с ракеткой, прижатой слишком близко к груди. В свободном полете мяч летел в сторону Милуоки, штат Висконсин, где и приземлился точно в миллиметре от аута, подняв победную тучу пыли.
Выдержав час игры, Мэтью почувствовал, что выдохся. Его рубашка насквозь пропиталась потом, волосы облепили череп, лицо покраснело, на теннисных туфлях осел слой пыли. Ему показалось, что он потерял добрую половину из тех десяти фунтов, что набрал в Италии. Подойдя к сетке пожать Киту руку, он боковым зрением увидел у огороженного сеткой корта женщину. Она очень походила на Джессику Лидз. Обернувшись, он понял, что это и есть Джессика, и ощутил себя совсем грязным, потным и небритым. Когда рыжеволосая, длинноногая, в короткой плиссированной юбке и белоснежной тенниске с крохотной эмблемой над левой грудью дама, улыбаясь, подошла к корту, Мэтью охватило страстное желание, чтобы на корт приземлился космический корабль и унес его на Марс.
Он недоумевал, как она могла решиться приехать на корт, когда ее мужа только что арестовали и предъявили ему обвинение в убийстве. Неужели это прилично — играть в теннис, когда муж томится в тюрьме! Он прикинул, что, окажись здесь кто-нибудь из «Геральд трибюн Калузы», уже назавтра в номере появился бы соответствующий материал. Ее появление на корте может изменить ход дела. Она обязана была оговорить подобные вещи с ним, адвокатом. Все эти мысли уместились в те несколько секунд, пока она шла ко входу на корт.
— Здравствуйте, мистер Хоуп, — сказала она, улыбнувшись. — Похоже, Кит здорово погонял вас сегодня.
— Да, — ответил Мэтью.
— Он держался молодцом, — похвалил его Кит.
Надо же, Бог грома и молний снизошел до него, смертного!
— Извините, что опоздала, — мило произнесла Джессика.
— Ничего, — отозвался Кит.
— Рад был повидать вас, миссис Лидз, — обратился Мэтью к Джессике и добавил: — Спасибо, Кит, до следующей недели.
— Буду рад встрече с вами, мистер Хоуп.
Адвокат зачехлил ракетку и, обмотав полотенцем шею, направился к мужской раздевалке. За спиной равномерно запрыгал мяч — Джессика и Кит разминались перед игрой: звонкий удар мяча о ракетку и глухой — о синтетическое покрытие корта. Он еще раз обдумал ситуацию ее неразумного появления на корте, но она была здесь, и с этим ничего не поделаешь.
Он направился в душ.
— Похоже, ты опять напоролся на дело, которое сулит легкую победу, так ведь? — спросил Фрэнк.
Они сидели в офисе фирмы «Саммервилл и Хоуп» в угловом кабинете Фрэнка, что подчеркивало его положение старшего партнера, хотя он был всего двумя годами старше Мэтью. Фрэнк не терпел, когда приходилось работать по субботам. К тому же его насторожил рассказ Уоррена Чамберса. Оказалось, что в ночь убийства некий Чарли Стаббс — владелец лодочной станции «Риверью» на Уиллоуби-Крик — видел, как Стивен Лидз около половины одиннадцатого подъехал на своем красном «масерати».
— Он мог и ошибиться, — произнес Мэтью.
— Неужели кто-то мог бы спутать красную машину Лидза с какой-нибудь другой маркой красного цвета, — воскликнул Фрэнк. Он поднялся из-за стола и подошел к Мэтью, направив на него указательный палец. — И это в ясную лунную ночь! Так что этот твой парень был в половине одиннадцатого на причале, а не спал дома, как утверждает.
— Мой партнер служит в адвокатах у дьявола, — пояснил Мэтью Уоррену.
— Глупость какая-то, — рассердился Фрэнк. — Мой тебе совет: откажись от этого безнадежного дела. Ты что, не видишь, этот парень виновен, как дважды два.
Фрэнк Саммервилл, уроженец Нью-Йорка, часто путал выражения типа «ясно, как дважды два». Он мечтал вернуться домой, в самый стоящий город на свете. Никакие там Лондон, Париж, Рим, Токио и в сравнение не шли с Нью-Йорком. Калуза? Смешно даже упоминать! Тоже мне, культурный город — круглый год дрянная погода, восемь — десять процентов жителей — фермеры, да и те на 99,9 процента — переселенцы со Среднего Запада! Он не любил этот город. Ненавидел его за то, что он творит с людьми — истощает их души и путает мозги.
— Как у него со зрением? — спросил Мэтью.
— Он ходит без очков, если ты об этом, — ответил Уоррен. — Он даже различил то, что было написано на номерном знаке.
— И что же?
— «Джесси 1».
— Хуже некуда, — сказал Фрэнк, покачав головой. — Так зовут его жену. Плохо дело.
Некоторые подмечали схожесть компаньонов. Действительно, оба были кареглазые и темноволосые, но и только…
Мэтью было тридцать восемь лет, Фрэнк только что отметил сорокалетие. При своих шести футах Мэтью весил 187 фунтов, если учесть итальянский «багаж». Его партнер был чуть выше пяти футов и весил 160 фунтов. Лицо Мэтью имел длинное и узкое, по определению Фрэнка, «лисье», свою же физиономию он называл «поросячьей», потому что была она овальной и плоской. К тому же Мэтью угораздило родиться в Чикаго. Фрэнк никак не желал признавать за ним статус второго города Америки. Такого определения быть не могло. Для него существовал всего один город — Нью-Йорк, — а потом шли все остальные города мира.
