Дэшил Хэммет - Суета вокруг короля
Радняк сыграл Махмуду на руку — секретарь стал настоящим правителем. Теперь доктор Семич был убежден в том, что Радняк пытается отобрать у него власть. С тех пор руки у Радняка оказались связанными. Доктор Семич настоял на том, чтоб самому решать все государственные дела, а по сути, руководил им Махмуд, ибо президент знал об управлении государством так же мало, как и в тот день, когда встал у власти. Жалобы — безразлично, кто с ними обращался, — ничего не давали. Каждого, кто жаловался, доктор Семич считал сообщником мятежника Радняка. Чем сильнее критиковали Махмуда, тем больше верил ему доктор Семич. В прошлом году положение стало невыносимым, и тогда была задумана революция.
Естественно, возглавил заговорщиков Радняк, и не менее девяноста процентов влиятельных муравийцев поддержали его. Но судить об отношении к революции всего народа трудно. Ведь большинство народа — это крестьяне и мелкие землевладельцы, которые хотят, чтобы им дали мир. Но несомненно одно: они скорее хотели бы короля, чем президента, поэтому, чтоб угодить им, надо было изменить государственный строй. Армия очень любила Радняка и тоже поддерживала революцию. Восстание вызревало медленно. Генерал Радняк был человек осторожный, осмотрительный, да и страна эта не богата, денег всегда не хватало.
За два месяца до того дня, на который было назначено восстание, Радняка убивают. И революция рассеялась как сон, а ее силы распались на дюжины фракций. Не нашлось достаточно сильного человека, который смог бы удержать их вместе. Некоторые из этих групп и по сей день собираются и вынашивают планы, но у них нет ни влияния, ни настоящей цели.
Такую революцию и продали Лайонелу Грантхему. Через день или два мы будем иметь больше информации, но уже теперь известно, что Махмуд, который проводил месячный отпуск в Константинополе, привез оттуда Грантхема и, сговорившись с Эйнарссоном, решил облапошить парня.
Конечно, Махмуд был очень далек от революции, ведь она направлена против него. А Эйнарссон как раз поддерживал своего начальника, генерала Радняка. После его смерти Эйнарссону удалось завоевать почти такую же преданность солдат, с какой они поддерживали покойного генерала. Они не любят этого исландца так, как любили Радняка, но Эйнарссон представительный, напыщенный, а именно такие черты нравятся простым людям в вожде. Эйнарссон имел армию и мог сосредоточить в руках остатки революционного механизма, чтоб произвести на Грантхема впечатление. Ради денег полковник мог пойти на это. Поэтому они с Махмудом и устроили представление для вашего парня. Для этого они использовали и дочь генерала Радняка Валеску. Думаю, ее тоже обманули. Я слыхала, что Грантхем и она хотят стать королем и королевой. Сколько денег они вложили в этот фарс?
— Наверное, миллиона три американских долларов. Ромен Франкл тихонько присвистнула и налила еще вина.
— Какую позицию занимал министр полиции, пока революция еще не погибла? — спросил я.
— Василие, — сказала она, отпивая вино, — удивительный человек, оригинал. Его не интересует ничто, кроме собственного уюта. А уют для него — это чрезмерное количество еды и напитков, не меньше шестнадцати часов сна в сутки и чтобы в течение остальных восьми часов делать как можно меньше движений. Больше его ничто не волнует. Дабы охранять свой покой, он сделал управление полиции образцовым. Работу все должны выполнять четко и без промедления. В противном случае преступления не будут наказаны, люди будут подавать жалобы, а эти жалобы могут побеспокоить его превосходительство. Он даже вынужден будет сократить свой послеобеденный сон, чтобы принять участие в каком-нибудь совещании или заседании. Так не годится. Поэтому он создал организацию, которая свела количество преступников до минимума и вылавливает этот минимум. Так он добился того, чего хотел.
— Убийцу Радняка схватили?
— Убит. Он оказал сопротивление при аресте. Через десять минут после покушения.
— Это один из людей Махмуда?
Девушка допила вино, хмуро глянула на меня, и ее веки дрогнули.
— А вы не такой уж глупый, — медленно проговорила она. — Но теперь мой черед спрашивать. Почему вы сказали, что это Эйнарссон убил Махмуда?
— Эйнарссон знал, что Махмуд пытался организовать убийство его и Грантхема вчера вечером.
— Правда?
— Я видел, как солдат взял у Махмуда деньги, подстерег Эйнарссона и Грантхема, выпустил в них шесть пуль, но промахнулся.
Она щелкнула ногтем себя по зубам.
— Это на Махмуда не похоже, — возразила она. — Чтоб на глазах у людей платить за убийство...
— Может, и не похоже... — согласился я. — Но, допустим, нанятый убийца решил, что ему заплатили мало, или получил только часть платы. Или есть лучший способ получить деньги сполна, чем подойти на улице и потребовать их за пять минут до совершения покушения?
Она кивнула и заговорила, словно размышляя вслух:
— Значит, они получили от Грантхема все, на что надеялись, и каждый старался убрать соперника, чтоб завладеть деньгами.
— Ваша ошибка в том, — сказал я, — что вы считаете революцию трупом.
— Но Махмуд даже за три миллиона не согласился бы плести заговор, который отстранит его от власти.
— Вот-вот! Махмуд думал, что они играют комедию для парня. А когда узнал, что это не игра и у Эйнарссона серьезные намерения, то попытался от него избавиться.
— Возможно. — Она пожала плечами. — Но это только догадка.
— Разве? Эйнарссон носит с собой портрет персидского шаха. Снимок затертый, следовательно, хранят его давно. Персидский шах был русским солдатом, который после войны вернулся в Персию и продвигался по службе, пока не взял под контроль войска, стал диктатором, а через некоторое время и шахом. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Эйнарссон — исландский солдат, который попал сюда после войны и сделал карьеру. Теперь войска в его руках. Если он носит при себе портрет шаха и смотрит на него так часто, что тот даже протерся, то не означает ли это, что полковник стремится последовать примеру шаха? Или вы иного мнения?
Ромен Франкл поднялась и принялась ходить по комнате; она то передвигала стул на пару дюймов, поправляла какое-то украшение или картину, то разглаживала складки на шторах. Двигалась она так, словно ее водили, — грациозная нежная девушка в розовом шелку.
Потом она остановилась перед зеркалом — немного сбоку, так, чтоб видеть меня в нем, и, взбивая свои кудри, как-то пренебрежительно проговорила:
— Очень хорошо. Следовательно, Эйнарссон хочет революции. А что будет делать ваш парень?
— То, что я ему скажу.
— А что вы ему скажете?
— То, что будет нужно: я хочу забрать его домой со всеми деньгами.
Она отошла от зеркала, взъерошила мне волосы, поцеловала в губы и села мне на колени, держа мое лицо в своих маленьких теплых ладонях.
— Отдайте мне революцию, дорогой мой. — Ее глаза потемнели от возбуждения, голос стал глубоким, губы смеялись, тело дрожало. — Я ненавижу Эйнарссона. Используйте этого человека и сломайте его для меня. Но дайте мне революцию!
Я засмеялся, поцеловал девушку и положил ее голову себе на плечо.
— Посмотрим, — пообещал я. — Сегодня в полночь у меня встреча с заговорщиками. Может, я о чем-то узнаю.
— Ты возвратишься после встречи?
— Попробуй не впустить меня!
В одиннадцать тридцать я пришел в отель, спрятал в карман пистолет и кастет, а уже потом поднялся в номер Грантхема. Он был один, но сказал, что ждет Эйнарссона. Казалось, парень был рад мне.
— Скажите, Махмуд когда-нибудь приходил на собрания? — спросил я.
— Нет. Его участие в революции скрывали даже от наиболее надежных. Он не мог приходить, на то были причины.
— Конечно, были. И главнейшая — все знали, что он не хочет никаких заговоров, не хочет ничего, кроме денег.
Грантхем закусил нижнюю губу и вздохнул:
— О Господи, какая грязь!
Приехал полковник Эйнарссон — в вечернем костюме, но солдат до кончиков ногтей, человек действия. Он пожал мне руку сильнее, чем надо было. Его маленькие темные глаза сверкали.
— Вы готовы, господа? — обратился он ко мне и Грантхему так, словно нас было много. — Отлично! Начнем, не откладывая. Сегодня ночью не будет трудностей. Махмуд мертв. Конечно, среди наших друзей найдутся такие, которые спросят: «Почему мы поднимаем восстание именно сейчас?» Ох... — Он дернул за кончик своего пышного уса. — Я отвечу. Наши побратимы — люди добрые, но очень нерешительные. Под умелым руководством нерешительность исчезнет. Вот увидите! — Он снова дернул себя за ус. Видно было, что в этот вечер сей вояка чувствует себя Наполеоном. Но я не хотел бы, чтобы у вас сложилось о нем впечатление как об опереточном революционере, — я не забыл, что он сделал с солдатом.
Мы вышли на улицу, сели в машину, проехали семь кварталов и направились к маленькому отелю в переулке. Швейцар согнулся в три погибели, открывая перед Эйнарссоном дверь. Мы с Грантхемом поднялись вслед за полковником на второй этаж и очутились в тускло освещенном холле. Нас встретил подобострастный толстый мужчина лет пятидесяти, который все время кланялся и квохтал. Эйнарссон отрекомендовал его как хозяина отеля. Толстяк провел нас в комнату с низким потолком, где человек тридцать или сорок поднялись с кресел и уставились на нас сквозь тучи табачного дыма.
