Шарль Эксбрайя - Детектив Франции Выпуск 5
— Не хотите ли подать жалобу, сэр? — осведомился констебль, краем глаза наблюдая за распростертыми воришками.
Шотландец крайне изумился:
— Мне? Подавать жалобу? На кого?
— Вот на этих двоих.
Человек в юбочке от души расхохотался.
— Представьте себе, если в Томинтуле узнают, что я подал жалобу на этих двух моллюсков! Да надо мной будут издеваться до конца моих дней! До самого Инвернесса не дадут проходу. Нет уж, это скорее им следует на меня жаловаться! Будь мы в Томинтуле, старина, я предложил бы вам выпить стаканчик хорошего виски у моего приятеля Ангуса. Но мы не в Томинтуле, так ведь?
— Нет, сэр, мы не в Томинтуле.
И со вздохом сожаления, выразившим всю тоску лондонца, вынужденного довольствоваться пятью квадратными метрами стриженой травы перед дверью дома, которые олицетворяют все его мечты о жизни на природе, полисмен принялся поднимать обоих жуликов, получивших такую потрясающую взбучку.
Как всякий уважающий себя британец, Эрмитедж любил спорт. Он сейчас уже не думал о своей Мэдж — в такой восторг привела его манера шотландца избавляться от чужой навязчивости.
— Что ты об этом думаешь, Уильям?
— Прекрасный был бы нападающий для «розы»![2]
— Да, только это «репейник».[3]
— Обидно… Внимание, Джон, он направляется к нам. Если он выберет тебя, мой мальчик, советую не передергивать со счетчиком, этот парень способен превратить твою тачку в груду металлолома да еще заставить проглотить по кусочку.
Немного поколебавшись, шотландец направился к машине Эрмитеджа.
— Привет! Вы знаете, где Сохо?
Джон был готов к чему угодно, только не к такому вопросу. На мгновение он просто потерял дар речи. Ну, это как если бы у него спросили, кто сейчас носит корону Англии. Сперва Эрмитедж было подумал, что парень издевается над ним, и бросил на него довольно мрачный взгляд — нельзя же все–таки допускать, чтобы какой–то несчастный горец насмехался над чистокровным кокни! Но тут же он сообразил, что вопрос задан на полном серьезе, и чуть иронически улыбнулся:
— Более–менее, а что?
— Мне говорили, там можно повеселиться. Это мой друг, Гугус Мак–Гован… Он был в Лондоне лет десять назад.
— Слушайте, сэр, вы садитесь или нет? Мой счетчик не работает, пока я болтаю. А мне надо зарабатывать деньги. Вы хотите ехать в Сохо? Согласен, едем в Сохо. Годится?
— Годится.
— Тогда давайте чемоданы.
— Предпочитаю держать их при себе.
— Не очень–то вы доверчивы, а? Устраивайтесь сами, и едем.
— Скажите сначала, сколько это будет стоить.
— Что?
— Доехать до Сохо.
— Понятия не имею. Посмотрите на счетчике. Там указывается цена.
Колосса это, кажется, не слишком убедило.
— А она действительно работает, эта штуковина?
— С чего бы это ей не работать?
— Не знаю, но я бы предпочел сначала обсудить цену. Так всегда делают у нас в Томинтуле.
Джон не отличался особым терпением.
— Но мы же не в Томинтуле, черт возьми! Мы в Лондоне, а в Лондоне такси работают по счетчику. Понятно?
— Так вот, по правде говоря, мне это не нравится!
— Тогда вам остается только отправиться в Сохо пешком!
— Почему у вас такой скверный характер? Вы здесь все такие?
Эрмитедж готов был от ярости проглотить руль, но больше всего его злило то, что его коллега Уолнот буквально помирал со смеху.
— Так едем мы или нет?
— Ладно, едем. И чего вы так торопитесь? У нас в Томинтуле…
— Хватит говорить об этой дыре, сэр! Я не знаю, что такое Томинтул, и плевать я хотел на Томинтул, дьявол его раздери!
Зажатый двумя чемоданами, как ветчина между двумя кусками хлеба, шотландец мог не опасаться тряски на ухабах. Удобно расположившись на сиденье, он пробормотал:
— Честное слово, не понимаю, что вы можете иметь против Томинтула…
Эрмитедж так рванул с места, что машина чуть ли не прыгнула. Но это вызвало только насмешливое замечание Уильяма Уолнота:
— Джон, мой мальчик, уж не собираешься ли ты принять участие в Большом кроссе Ливерпуля на этой консервной банке?
Эрмитедж счел за благо не отвечать — он терпеть не мог площадной ругани, а ответить вежливо сейчас был не в состоянии. Понемногу его нервы стали приходить в норму, он признал, что был не прав, разозлившись из–за пустяка, и тут же почувствовал угрызения совести: зря он так скверно принял этого симпатичного парня. В виде извинения шофер вежливо осведомился:
— Все в порядке, сэр?
— Угу, скажите–ка, старина, а ведь это дьявольски большой город, а?
В наивности горца было что–то трогательное.
— Очень большой город, сэр…
И вдруг Джон представил себе, что Мэдж затерялась в этом огромном городе с его тысячами и тысячами жителей, число которых она собиралась увеличить по крайней мере на одного! И снова его охватила тревога, и захотелось хоть с кем–нибудь поделиться, успокоить взбудораженные нервы.
— Не стоит сердиться на меня, сэр, если я сегодня несколько резковат, сэр, но… дело в том, что я жду ребенка… то есть я, разумеется, хочу сказать, моя жена…
— Поздравляю, старина!
— Спасибо… Но это очень тяжелый момент.
— Правда?
— У вас нет детей, сэр?
— Ни жены, ни детей.
— В некотором смысле это хорошо. Я имею в виду заботы. Но, с другой стороны, это немного грустно, разве нет?
— Мне никогда не бывает грустно, старина.
— Кроме шуток? И как вам это удается?
— Когда я чувствую, что мне вот–вот станет тоскливо, я просто накачиваюсь и засыпаю. А проснувшись, снова оказываюсь в прекрасном настроении. Вы хотите мальчика или девочку, старина?
— Мальчика, у нас уже три дочери.
— Ну что ж, успокойтесь, у вас будет мальчик!
— Почему вы так думаете?
— У нас в Томинтуле кто угодно скажет, что только Малькольм Мак–Намара, осматривая беременную овцу, может определить, какого пола будет приплод.
Эрмитедж не ответил, поскольку не был уверен, не оскорбляет ли этот тип достоинство Мэдж, сравнивая ее с беременной овцой. Поэтому он только вздохнул.
— Да услышит вас небо, сэр!
— Не волнуйтесь, старина, сейчас мы это устроим!
Джон не понял смысла этого заявления. Понимание пришло через несколько минут, когда, выехав на Нью Оксфорд–стрит, Эрмитедж едва не попал в первую серьезную аварию за всю свою шоферскую жизнь. Он вел машину, внимательно следя за движением, очень оживленным в это время — кончился рабочий день. И вдруг у него за спиной, в нескольких сантиметрах от уха, раздались мощные гнусавые звуки волынки, играющей «Бэк о'Бэнахи». От неожиданности, смешанной с испугом, не понимая, в чем дело, Джон на мгновение выпустил руль из рук. По счастью, ему удалось спохватиться прежде, чем машина врезалась в автобус, водитель которого свирепо выругался. Такси вильнуло вправо, едва не задавив мотоциклиста, потом быстро дернулось влево и проскочило на волосок от грузовика. Эти странные курбеты сопровождались воем, скрипом тормозов, отчаянной руганью, и Эрмитедж, чье лицо заливал холодный пот, а глаза выдавали состояние, близкое к помешательству, был почти благодарен полисмену, когда тот, явно будучи не в восторге от всего этого содома, издал резкий свисток, требуя, чтобы таксист остановился. Все это время шотландец с полной невозмутимостью продолжал дуть в свою волынку, причем виртуозные маневры шофера нисколько не потревожили его вдохновения.
Полисмен подошел. Вид у него был не слишком любезный.
— Ну? В чем дело? Пьяны вы, что ли?
Джон через правое плечо указал большим пальцем на своего клиента. Обращаясь к энтузиасту игры на волынке, констебль вынужден был пустить в ход всю мощь своих легких:
— Не могли бы вы прекратить это?!
Мак–Намара перестал играть и с изумлением спросил:
— Вам не нравится, как я играю? Однако у нас в Томинтуле…
Эрмитедж всхлипнул.
— Я больше не могу, — пробормотал несчастный таксист, — пусть он выйдет!.. Заставьте его выйти, умоляю вас, заставьте его выйти!
Полисмен, совершенно не понимая, что происходит, начал нервничать.
— В конце концов, соберетесь вы рассказать мне, в чем дело, или нет?
Голосом, скорее напоминавшим хрип, Эрмитедж объяснил, что мирно вел машину, как вдруг у него над ухом грянула эта дикая музыка, и под действием шока он чуть не врезался в автобус.
Констебль бросил на Джона подозрительный взгляд.
— Что, рефлексы слабеют? Надо будет проверить вас, мой мальчик… Ну а вы, сэр, могу ли я узнать, почему вам вздумалось играть на волынке в такси?
— В честь его будущего ребенка!
Джону повезло. Оказалось, что полисмен только что стал отцом и сейчас чувствовал себя в ореоле этой новой славы. Узнав, что Мэдж вот–вот должна родить, он ощутил прилив братских чувств к шоферу.
