Харлан Кобен - Скованные одной цепью

Китти лежала на спине, сомнамбулически уставившись в потолок. А когда наконец заговорила, голос ее зазвучал мерно и словно издалека:

— Они с Микки ехали по Пятому шоссе в Сан-Диего, на матч по бейсболу. Машина потеряла управление и врезалась в разделительный барьер. Брэд погиб на месте — на глазах у сына. Микки три недели пролежал в больнице.

Вот, стало быть, как. Майрон попытался взять себя в руки. Он давно ожидал чего-то в этом роде, но все равно словно получил удар обухом по голове. Майрон отошел в противоположный угол палаты и бессильно откинулся на спинку стула. Его брат, его братишка умер. И в конечном счете его смерть никак не связана ни с Германом Эйком, ни с Гэбриелом Уайром, ни даже с Китти. Просто несчастный случай.

Но вынести это почти невозможно.

Майрон издали посмотрел на Китти. Теперь она лежали неподвижно, судороги прошли.

— Почему ты никому из нас ничего не сказала?

— Ты сам знаешь почему.

Это верно. Он знал, и, собственно, это помогло ему связать концы с концами. Ей все подсказал Гэбриел Уайр. Она стала свидетельницей его смерти, но гораздо важнее — свидетельницей того, как Лекс и другие скрывают факт его гибели и делают вид, будто он жив. Она извлекла из этого урок.

Если можно прикинуться, будто жив Уайр, почему нельзя сделать то же самое по отношению к Брэду?

— Ты бы постарался отнять у меня Микки, — сказала Китти.

Майрон покачал головой.

— После гибели твоего брата… — Китти запнулась и с трудом проглотила слюну, — после гибели Брэда я сделалась как кукла-марионетка, только нитки, за которые дергают, внезапно перерезали. Я стала совсем никакая.

— Ты могла постучаться к нам.

— Ничего подобного. Я ведь понимала, что будет, если я тебе все расскажу. Ты бы полетел в Лос-Анджелес и увидел меня в том же состоянии, в каком увидел вчера. И не надо мне лгать, Майрон. Сейчас — не надо. А потом сделал бы то, что счел правильным. Обратился бы суд за правом опеки. Ты бы заявил — точь-в-точь как вчера, — что я наркоманка, которой нельзя доверить воспитание ребенка. И отнял бы у меня моего мальчика. И не надо это отрицать.

Майрон и не отрицал.

— И ты решила заставить всех поверить, будто Брэд просто исчез?

— И ведь, согласись, получилось.

— А на Микки, на то, что нужно ему, тебе наплевать?

— Ему нужна мать. Неужели ты не способен это понять?

Отчего же, вполне способен. Майрон вспомнил, как Микки уверял, какая у него замечательная мать.

— А как же с нами? Как насчет семьи Брэда?

— Какой семьи? Его семья — мы с Микки. А вы… так в последние пятнадцать лет никого из вас и близко не было.

— И кто же в этом виноват?

— Вот именно, Майрон, кто?

Он промолчал. Он считал, что виновата она. Она — что он. А отец… как это он выразился? Каждый идет своим путем. Брэд, сказал папа, не из тех, что остаются дома и оседают на месте.

Но папа исходил из того, что сообщил ему Майрон, а он сказал неправду.

— Я знаю, что ты думаешь, — продолжала Китти. — Ты думаешь, я его обманула, чтобы заставить уехать со мной. Может быть. Но все равно я все сделала правильно. Брэд был счастлив. Мы оба были счастливы.

Майрон вспомнил фотографии, улыбающиеся лица. Тогда ему показалось, что все это игра, что они только прикидываются счастливыми. Но это не так. В данном случае Китти права.

— В общем, да, это был мой план. Просто потянуть время и рассказать обо всем попозже, когда приду в себя.

Майрон молча покачал головой.

— Ты ждешь от меня извинений, — сказала Китти, — но их не будет. Бывает, делаешь все, как нужно, а результат получается дурной. А бывает… да возьми хоть Сьюзи. Она хотела поломать мне карьеру, подменила противозачаточные таблетки — и что же? Родился Микки. Попытайся меня понять. Все перемешано. Мир не делится на черное и белое. Просто цепляешься за то, что тебе особенно дорого. Я потеряла главное в своей жизни из-за какой-то дурацкой аварии. Разве это справедливо? Разве это правильно? И если бы ты, Майрон, был чуть добрее… Если бы ты просто принял то, что мы с Брэдом — семья, тогда, может, я бы и пришла к тебе за помощью.

Но ведь не пришла — ни тогда, ни сейчас. Снова поверхность колеблется. Возможно, он мог бы помочь им пятнадцать лет назад. А может, они бы в любом случае скрылись. Может, если бы Китти ему доверяла, если бы он не взорвался тогда, давно, когда узнал, что она забеременела, то сейчас она бы кинулась не к Лексу, а к нему. И может, Сьюзи осталась бы жива. И Брэд тоже. Может быть.

Слишком много «может быть».

— У меня еще только один вопрос, — сказал Майрон. — Ты сказала Брэду правду?

— Правду о чем? О том, что ты накачивал меня «дурью»? Сказала. Сказала, что ничего подобного не было. Он мне поверил.

Майрон глубоко вздохнул. Нервы у него были напряжены, обнажены.

Когда он заговорил, голос его сорвался:

— Брэд меня простил?

— Да, Майрон. Он тебя простил.

— Но ведь он даже не попробовал связаться со мной.

— Тебе не понять нашей жизни, — возразила Китти. — Мы были странниками. И нам это нравилось. А для Брэда это была одновременно жизнь и работа. И он любил ее, был рожден для нее. А потом мы вернулись, и я думала, он свяжется с тобой. Но…

Китти замолчала, покачала головой, закрыла глаза.

Пора к отцу. В руках у Майрона был пластиковый пакетик с героином. Он с сомнением посмотрел на него.

— Ты мне не поверил, — сказала Китти. — Что Брэд тебя простил.

Майрон промолчал.

— Ты нашел паспорт Микки? — спросила Китти.

— Нашел. — Майрон вопросительно посмотрел на нее. — В трейлере.

— Посмотри повнимательнее.

— На паспорт?

— Да.

— Зачем?

Китти не ответила. Она по-прежнему лежала с закрытыми глазами. Майрон снова посмотрел на пакетик. Он дал обещание, но не хотел его выполнять. Однако в тот самый момент, когда он готов уже был протянуть пакетик Китти, она пришла ему на выручку.

Китти отрицательно покачала головой и жестом велела ему уходить.

Майрон осторожно открыл дверь в палату, где лежал Эл Болитар.

Было темно, но он увидел, что отец спит. Рядом с его кроватью сидела мать. Она повернулась и увидела Майрона. И все поняла по выражению его лица. Она негромко вскрикнула и тут же прижала ладонь ко рту. Майрон едва заметно кивнул ей. Мама встала и вышла следом за ним в коридор.

— Говори, — бросила она.

Мама с достоинством выдержала удар. Она пошатнулась, заплакала, но тут же взяла себя в руки и поспешно вернулась в палату. Майрон последовал за ней. Глаза отца оставались закрытыми, дыхание было шумным и прерывистым. Трубки, казалось, тянулись к нему со всех сторон. Мама присела рядом с кроватью и дрожащей рукой — Паркинсон — накрыла его ладонь.

— Ну что, — негромко сказала она, поворачиваясь к Майрону, — мы поняли друг друга?

Он не ответил.

Несколько минут спустя ресницы у отца затрепетали. Открылись глаза. Глядя на человека, дороже которого у него не было, Майрон почувствовал, что вот-вот снова польются слезы. Отец глядел на него с умоляющей, почти детской растерянностью.

Отец проговорил:

— Брэд…

Майрон усилием воли подавил рыдание и уже приготовился было изложить какую-то выдумку, но, положив ладонь ему на руку, мама его остановила. Они встретились взглядами.

— Брэд, — повторил папа, на сей раз более требовательно.

По-прежнему не сводя глаз с Майрона, мама покачала головой. Он понял ее. При любых условиях она не хотела, чтобы он лгал отцу. Это было настоящим предательством. Она повернулась к человеку, который вот уже сорок три года оставался ее мужем, и крепко сжала ему руку.

Отец заплакал.

— Успокойся, Эл, — проговорила мама. — Успокойся.

Эпилог

Шесть недель спустя

Лос-Анджелес, Калифорния

Отец оперся на палку и двинулся первым.

После операции на сердце он потерял двадцать фунтов. Майрон предложил ему подняться на вершину холма на кресле-каталке, но Эл Болитар и слушать не захотел. К месту последнего упокоения сына он пойдет на своих ногах.

Разумеется, мама была с ними. И Микки тоже. Костюм он одолжил у Майрона. Нельзя сказать, что он ему был вполне по росту. Майрон замыкал процессию — наверное, чтобы убедиться, что никто не отстанет.

Беспощадно палило солнце. Майрон поднял голову и прищурился. Глаза у него увлажнились. Так много изменилось в жизни с тех пор, как Сьюзи пришла к нему в кабинет за помощью.

За помощью. Смешно, право, если хорошенько подумать.

Муж Эсперансы не только подал на развод, но действительно добивался того, чтобы стать единственным опекуном Гектора. Претензии свои он отчасти обосновывал тем, что Эсперанса слишком много времени уделяет работе, пренебрегая при этом материнскими обязанностями. Эсперанса настолько испугалась такой перспективы, что попросила Майрона отпустить ее, но он и помыслить не мог, чтобы работать без нее или Уина. В конце концов после долгих разговоров они решили продать агентство. Купивший его огромный холдинг решил слить несколько компаний и избавиться от старого названия.