Росс Макдональд - Дело Гэлтона
— А чем он любил заниматься?
— Писать. Читать и писать.
— А кроме этого? Он любил теннис или плавание?
— Нет. Тони презирал спорт. Он смеялся надо мной, зная, что я обожаю спорт.
— А как насчет выпивки и женщин? Доктор Хауэл сказал, что он был шалопаем.
— Доктор Хауэл никогда его не понимал, — сказала она. — У него были связи с женщинами, и он выпивал. Но делал это из принципа.
— Он вам так объяснял это?
— Да. Но это так и было. Он пытался проверить на практике теорию Рембо о насилии над чувствами. Он считал, что ему, как поэту, необходимо испытать в жизни все. Именно так поступал Рембо. — Она увидела по моим глазам, что я ее не понимаю, и добавила: — Артюр Рембо — французский поэт. Он и Шарль Бодлер были любимыми поэтами Тони.
— Ясно. — Мы начали уходить от практики в теорию, где я не чувствовал себя уверенно.
— А вы когда-либо встречались с его женщинами?
— Что вы! Никогда. — Такая мысль ее шокировала. — Он никогда не приводил их сюда.
— Но он привел свою жену.
— Да, я знаю. Когда это произошло, меня здесь не было. Я была в школе.
— Когда это произошло?
— Этот скандал? Мистер Гэлтон сказал ему, чтобы он никогда больше не появлялся в этом доме. Все это было так несовременно, по-домостроевски. И Тони больше здесь не появлялся.
— Давайте посмотрим. Это было в октябре 1936 года. Вы видели Тони после этого?
— Никогда. Я была в школе на востоке страны.
— И ничего о нем не слышали?
Она собиралась сказать «нет», потом передумала:
— Я получила от него маленькую записку где-то в середине зимы. Кажется, перед Рождеством. Я получила ее, когда еще была в школе. А после Рождества уже не вернулась в школу. Это должно было быть в начале декабря.
— Что он вам писал?
— Ничего особенного. Просто, что у него все в порядке. Что его начали печатать. Журнал в Сан-Франциско напечатал его стихотворение. Он прислал мне, и я его сохранила. Если хотите, дам прочитать.
Она держала журнал в конверте на верхней книжной полке. Он был тонким, печать размазана, бумага плохая. Назывался «Зубило». Она открыла его где-то посередине и протянула мне. Я прочел:
ЛУНА
Джон Браун
Ее груди белы, как прибрежная
Пена волны.
Чайки видят в ней отдых,
Но вовсе не дом свой.
Зелень глаз ее,
Как зеленая тень глубины.
Дом рождения тихих приливов,
Но вовсе не штормов.
Но когда надвигается шторм
И небо сливается с морем,
Я, моряк,
Начинаю дрожать за судьбу.
Потому что я твердо уверен:
Она может уйти
И оставить меня,
Пока сплю.
— Это написал Тони? Но здесь подписано: Джон Браун.
— Это его псевдоним. Он не хотел подписываться своей фамилией. Имя Джон Браун имело для него особое значение. Он считал, что в нашей стране будет еще одна гражданская война — между богатыми и бедными. Он считал, что бедные люди — это белые негры. И хотел сделать для них то, что сделал Джон Браун для рабов. Освободить их от бремени — в духовном смысле, конечно. Тони был против насилия.
— Ясно, — сказал я, хотя все это казалось мне очень странным. — А откуда он прислал вам этот стих?
— Журнал издавался в Сан-Франциско, и Тони прислал его оттуда.
— Он вам писал всего один раз?
— Всего один раз.
— Можно, я возьму эти фотографии и журнал? Постараюсь все это вам вернуть.
— Если это поможет найти Тони, возьмите.
— Как я понимаю, он уехал жить в Сан-Франциско. У вас есть его последний адрес?
— Он был у меня. Но ехать туда не стоит.
— Почему?
— Потому что я туда ездила. Через год после того, как он исчез. Это был старый, разрушенный дом. Его тогда как раз ломали.
— А вы делали дальнейшие попытки найти его?
— Я хотела, но боялась. Мне было тогда всего семнадцать лет.
— А почему вы не вернулись в школу, Кэсси?
— Мне не очень хотелось. Потом мистер Гэлтон заболел, и тетя Мария попросила меня пожить у нее. Это она отправила меня в школу, поэтому я не могла ей отказать.
— И с тех пор вы здесь?
— Да, — сказала она напряженно.
Как бы подтверждая ее слова, за стеной послышался громкий голос миссис Гэлтон: «Кэсси! Кэсси! Где ты? Что ты там делаешь?»
— Пожалуй, я лучше пойду.
Она заперла дверь в свое убежище и ушла, опустив голову.
Если бы мне пришлось прожить двадцать с лишним лет такой жизни, я бы, наверное, уже только ползал.
Глава 5
Я встретился на лестнице с дочерью доктора. Она улыбнулась мне:
— Вы детектив?
— Да, я детектив. Моя фамилия Арчер.
— А меня зовут Шейла Хауэл. Как вы думаете, сможете его найти?
— Постараюсь, мисс Хауэл.
— В вашем ответе не чувствуется уверенности.
— Я и не хотел, чтобы ответ мой звучал уверенно.
— Но ведь вы действительно сделаете все возможное?
— А для вас это очень важно? Вы слишком молоды для того, чтобы знать Энтони Гэлтона.
— Это важно для тети Марии. — И она с чувством добавила: — Нужно, чтобы у нее был кто-то, кто бы любил ее. Я пытаюсь ее любить. Честно. Но у меня не получается.
— Она ваша родственница?
— Не совсем. Она моя крестная. Я называю ее тетя, потому что она так хочет. Но я никогда не смогу себя чувствовать ее племянницей.
— Думаю, с ее характером это действительно трудно.
— Она неплохой человек, но просто не знает, как обращаться с людьми. Она так долго всеми командовала. — Девушка покраснела и поджала губы. — Я вовсе не хочу ее критиковать. Вы, наверно, считаете меня ужасной, потому что я разговариваю о ней в таком тоне с незнакомцем. Я действительно хочу, чтобы она была счастлива, хотя папа и не верит мне. И, если ей так хочется, я могу почитать ей вслух.
— Вы молодец. Я шел позвонить по телефону. Здесь поблизости есть телефон?
Она показала мне телефон под лестницей. Это был старинный стенной телефон. Никто в этом доме и не подумал сменить его на новую модель. На столике под телефоном лежала телефонная книга Санта-Терезы. Я нашел там телефон Сейбла.
Он долго не отвечал. Наконец я услышал его голос. Я едва узнал его. Он говорил так, как будто перед этим долго плакал:
— Гордон Сейбл у телефона.
— Арчер. Вы убежали, окончательно не договорившись со мной. Берясь за такое дело, я должен получить аванс и представительские. По крайней мере, сотни три.
В трубке послышался щелчок, и кто-то стал набирать телефон. Женский голос сказал:
— Оператор! Соедините меня с полицией.
— Положи трубку, — сказал Сейбл.
— Я звоню в полицию, — это был голос его жены, она была в истерике.
— Я уже позвонил в полицию. А теперь положи трубку. Я разговариваю.
Когда она повесила трубку, я спросил:
— Сейбл, вы меня слышите?
— Да. Здесь произошел несчастный случай, как вы могли догадаться. — Он замолчал.
Я слышал его дыхание.
— С миссис Сейбл?
— Нет. Хотя она очень расстроена. Моего слугу, Питера, зарезали. Боюсь, он уже мертв.
— Кто его зарезал?
— Пока не знаю. Я ничего не могу понять у моей жены. Кажется, какой-то бродяга постучал в дверь. Когда Питер открыл ее, тот пырнул его ножом.
— Хотите, чтобы я приехал?
— Если вы считаете нужным. Питеру уже не поможешь.
— Буду у вас через несколько минут.
Но у меня ушло на дорогу больше времени. Парк Арройо был незнакомым для меня местом. Я не там свернул и запутался в системе его вьющихся дорог. Они все были похожи одна на другую с белыми, серыми и кирпичного цвета домами с плоскими крышами, стоявшими у обочин и на склонах холмов. Я какое-то время ехал кругами и оказался не на том холме, который был мне нужен. Дорога привела меня к полю, где ничего не было, кроме водонапорной башни. Я развернулся и остановился, чтобы разобраться, куда ехать.
На холме слева, с милю или больше от меня, я увидел светло-зеленую плоскую крышу, похожую на крышу дома Сейбла. Справа, далеко внизу, узкая заасфальтированная дорога бежала вниз, как черный поток, устремившийся в долину. Между дорогой и группой маленьких дубков то появлялось, то исчезало оранжевое пламя. Черный дым поднимался из пламени в еще голубое небо. Когда я пошевелился, то увидел луч солнца, осветивший металл. Это была машина, въехавшая носом в канаву. Она горела.
Я спустился с крутого склона и повернул направо по асфальтовой дороге. Вдалеке слышался звук пожарной сирены. Дым над горящей машиной поднимался все выше и выше, медленно превращаясь в облако, нависавшее над деревьями. Пока я смотрел на дым, чуть не наехал на человека. Он шел в мою сторону, опустив голову, как бы задумавшись. Это был крепкий молодой парень с плечами атлета. Я дал сигнал и нажал на тормоз. Он продолжал идти. Одна его рука безжизненно болталась, с пальцев капала кровь. Другая была засунута между полами его фланелевой куртки.