Ричард Пратер - Верняк
– Так.
– Кстати, мне сразу стало ясно, что в ваших глазах даже мои фальшивые жены обладают привлекательностью, заслуживающей упоминания. Вам следовало бы увидеть настоящих. Но это так, к слову... Если бы известие о фальшивых женах дошло до настоящих, это причинило бы мне большие неприятности. Вы помните... Машлик?
– Не могу забыть ни ее, ни Хахерайн!
– Нет, Хахерайн забудьте! Забудьте о старой Хахерайн. Она умерла, что в ней хорошего? Вспомните, что я вам говорил о Машлик...
– Она ворчунья.
– Верно. Но не больше и не меньше, чем все остальные. – Это было сказано с большой серьезностью.
– Остальные... О Шейх, но ведь не все...
– Все сорок семь! – Он многозначительно кивнул. – Вы очень проницательно это подсчитали. Немного больше, немного меньше, но ни одна не уступит в этом другой. Вы знаете, как это бывает с одной женой?
– Только по слухам. У меня нет жены.
– Ни одной? Это еще хуже, чем иметь сорок семь. Но в заключение, чтобы закрыть тему, хочу объяснить, почему нельзя даже упоминать о шести ненастоящих женах. Когда человек – абсолютный правитель великой страны, не важно, обширна она или мала, для каждого из наших подданных этот правитель должен... этот правитель обязан... Как бы это выразиться...
– Должен владеть ситуацией?
– Да, это, конечно, так. Но... ах, я забыл, как сказать... в дополнение ко всему, что я сообщил о своих настоящих женах, обо всем моем гареме. – Он помолчал, недовольно качая головой.
– Кстати, в обладании гаремом масса достоинств. Не знали? Как говорят у вас в Америке, все портится, но не это.
Я согласно кивнул. Ибо мне было нечего возразить. Да и любому холостяку, думается, тоже. Шейх Файзули пружинисто выпрямился, вскинул голову и взглянул мне в глаза пылающим взором.
– Я выполнил безнравственную обязанность раскрыть вам определенные стороны жизни султана. Нет смысла повторять, что я говорил о самом сокровенном и что я снова прошу вас строжайше блюсти тайну. Ничего из сказанного мною не должно коснуться чужого слуха. Иначе...
– Не говорите мне больше этого «иначе»! Что за фокус: сначала все рассказать, потом предупредить. Нет, ни слова больше. Но, ладно, о'кей, Шейх. Никаких дел на сегодня.
– Прекрасно. Пойдемте в палату. Теперь мы можем наконец присоединиться к нашим друзьям.
Он вздохнул.
– Я принял меры, чтобы ничего из того, о чем мы с вами сегодня говорили, не просочилось дальше. Я лично переговорил с высшими чинами в полиции, с другими официальными лицами. Баннерс и двое его подручных в тюрьме. Трапмэн здесь, под стражей. Вы... Вы – единственный, кто посвящен во все тонкости.
– Исключая Девина Моррейна, – уточнил я небрежно, когда мы возвращались в палату.
– Конечно, – ответил Шейх Файзули. – Он всему причина.
Торжество продолжало журчать шампанским. Но мне отчего-то стало не по себе. Что-то меня беспокоило. По-настоящему беспокоило.
Шейх направился к Джиппи.
– Шейх, – сказал я, – есть кое-кто еще.
Он остановился, повернулся:
– Кто?
– Есть... О, право же, мне неприятно об этом говорить. Прошу вас, вернемтесь в холл.
И там я рассказал ему:
– Видите ли, Шейх, в багажнике моей машины...
Когда я наконец закончил рассказ, то с удивлением обнаружил, что на Файзули моя новость не произвела ожидаемого впечатления.
– После встречи с вами, – промолвил Шейх, – этот малый ни с кем не будет разговаривать. Уверен. Не могли бы вы одолжить мне ключи от вашей машины? На некоторое время. Будьте так любезны.
Нечасто Шейх баловал меня подобными «не могли бы вы» и «будьте так любезны».
Возможно, что и других тоже. Сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь употреблял такие слова. Но если и не употреблял, ему все равно трудно было в чем-либо отказать. И я не отказал, но прежде спросил:
– Вы не собираетесь отрубить ему голову... или вырвать раскаленными щипцами язык... Ну, какие там у вас еще традиции?
– Не волнуйтесь, мы даже не дотронемся до него. Мы его выпустим, только и всего. Из вашего рассказа я понял, что вы слишком злоупотребили его терпением.
– Просто выпустите – и все? Скажете ему, что он свободен?
– Именно так. Свободен. Скажем: ступай. Ступай с миром – и никому ни слова. И больше ничего. Я неплохой человек. Как правило.
– О'кей. – И я отдал ему ключи от своего «кадиллака».
Потом огляделся по сторонам, увидел Сайнару, разговаривавшую с Одри, направился было к ней, но Файзули окликнул меня:
– Еще одна вещь. Я пренебрег этим. – Я повернулся и поглядел на него с любопытством. – Это ускользнуло из моей памяти, но, когда вспомнил, я распорядился исправить свою оплошность. Сейчас десять мешочков уже, наверное, доставлены к вам в отель «Спартанец».
– Что?
– Мешочков.
– О! Не золота ли?
– А почему бы и нет?
– Ах да, теперь я тоже вспомнил. Действительно, почему бы и нет? Все, что угодно, Шейх. Но почему... десять?
– Шесть, как мы договаривались, по одному за каждую из женщин, а остальные... ну, просто моя прихоть. Вы обижены?
– Не настолько, чтобы обращать на это внимание.
– В должное время, но, надеюсь, скоро, вы посетите меня и проведете у меня несколько дней. В моем дворце, который, как вам известно, и есть мой дом. – Он снова громко щелкнул пальцами. – Мы сможем полюбоваться этими прекрасными нефтяными скважинами.
– Да, звучит заманчиво. Надеюсь, я смогу это выдержать.
Мы попрощались. Шейх направился к Джиппи и Одри, а я подошел к Хариму Бабуллаху. Мы подали друг другу руки.
– Не думаю, что все это было развлечением, но милостью Аллаха дело увенчалось успехом. Да пребудет с вами удача... или как там у вас принято выражаться? Возможно, мы еще встретимся во дворце, Бабу.
Он произвел движение губами, что я посчитал улыбкой.
– Бабу, – сказал он, нежно держа мою руку в своей огромной, но мягкой лапе.
Потом он и Шейх удалились, надо полагать, в свой Кардизазан.
Дев Моррейн окончательно исчез из поля зрения, поддерживаемый своими музыкально щебечущими прелестницами.
Итак, торжественное собрание завершилось.
Кроме Уилферов, оставалась только Сайнара, что-то тихо говорившая Одри.
Оставался еще и я.
Поэтому я махнул рукой этой троице и вышел в холл, собираясь отправиться домой.
Я уже почти миновал его, когда услышал нежную дробь легких стремительных шагов. И рядом со мной оказалась Сайнара. Она взяла меня за руку и сказала:
– Вы не отвезете меня домой?
– Ну конечно да, мэм. Но прежде всего я должен представиться. Меня зовут Шелл.
– О, не будьте старым ворчливым медведем.
– Медведь? Когда на этом сборище вы упорно меня не замечали, я, естественно, решил, что мы, должно быть, никогда не встречались.
– Не делайте поспешных выводов, – сказала она мягко. Я посмотрел на нее сверху вниз и увидел, что она прямо-таки искрится сверкающей, почти ослепительной улыбкой.
Когда мы подошли к моей машине, я остановился и хлопнул себя по лбу, с тоской глядя на распахнутый и покореженный багажник.
Сначала я решил, что Бабуллах, должно быть, приложил слишком большое усилие к крышке багажника, но вдруг с мучительной ясностью, точно наяву, представил, что произошло здесь в действительности.
– Бедный старый Моллюск, – пробормотал я довольно громко. Я даже и не думал, что он мог сам вырваться на волю.
По дороге к дому Сайнара спросила меня, что это я все бормочу и что это все подскакиваю, и мне пришлось рассказать ей, кто такой Моллюск и почему я не могу без сердечной дрожи вспоминать о нем. Бедный, он выкладывал последние силы, и даже не догадывался, что помощь в лице Шейха Файзули и Харима Бабуллаха уже близка.
Затем, когда мы приехали и пробыли в гостиной едва ли пять минут, начались споры. Наши обычные препирательства, в которые мы каждый раз впадали.
С присущим ей женским упрямством Сайнара утверждала, будто предупредила меня о грозящей мне в ближайшие дни рассеянности.
Но верхом нелепости стало ее заявление, что некоторые из событий сегодняшнего вечера подтверждают это. И что поэтому ее дурацкая астрология права.
Нет смысла говорить, что я настаивал на том, что моя временная забывчивость в отношении Моллюска вовсе не соответствовала желанию звезд. Наш спор продолжался.
– Хорошо, – сказала она наконец, – забудьте о Моллюске.
– Может быть, я уже и забыл.
– И все-таки кое-что я предсказала точно. Например, о вас и Джиппи. И о том, что Арнольд Трапмэн семнадцать лет назад совершил мошенничество. Л разве я не говорила, что он и сейчас собирается совершить нечто подобное, только, возможно, еще хуже?
– Ну да, говорили, и в этом-то как раз что-то было.
– Вы так и не сказали мне, что же он все-таки сделал?
– То же самое, что и сейчас, только масштабы помельче. И все не так запутано. Но то мошенничество случилось восемнадцать, а не семнадцать лет назад. И семнадцать с половиной лет назад против него было возбуждено уголовное дело.
