Черноглазая блондинкат (ЛП) - Бэнвилл Джон

— Ты мне позвонишь? — спросил я.

— Да, конечно.

Я не думал, что она вообще меня слышала; но это тоже не имело значения.

Она повернулась, чтобы уйти. Мне захотелось протянуть руку, чтобы её остановить, удержать, сохранить рядом с собой. Я увидел, как протягиваю руку и беру её за локоть, но это было только в моём воображении, и, пробормотав что-то, чего я не расслышал, она отвернулась от меня и пошла прочь, лавируя между столами, не обращая внимания на множество мужских взглядов, устремлённых ей вслед.

Я снова сел, хотя это больше походило на обморок. На столе стоял её нетронутый бокал, в который была погружена одинокая оливка. Её смятая сигарета в пепельнице была испачкана губной помадой. Я посмотрел на свой стакан, наполовину пустой, на скомканную бумажную салфетку, на пару хлопьев пепла на столе, которые можно было сдуть одним выдохом. Это то, что остаётся позади; это то, что мы запоминаем.

Я взял такси и поехал в «Кафе Барни», чтобы забрать свою машину. К ветровому стеклу были прикреплены три парковочных талона. Я разорвал их и бросил в ливневую канализацию. Дождя не было, моим глазам это только казалось.

Это был второй раз, когда я был близок к тому, чтобы сдаться. У меня болели тело и душа, и я не видел куда можно прийти по пути, которым шёл, казалось, очень долго, хотя прошло не больше недели или около того. Жара не ослабевала, и по утрам над улицами висела пелена коричневато-голубого смога, солнце изо всех сил пыталось пробиться сквозь неё, но безуспешно. Город казался огромными, заполненными дымом лёгкими.

Я часами сидел в своём офисе, положив ноги на стол, сняв пиджак и расстегнув ворот рубашки, вяло глядя перед собой или наблюдая за маленькой эскадрильей мух, бесконечно кружащих вокруг свисающего с потолка светильника. Не раз меня так и подмывало достать бутылку из ящика стола, но я знал, что будет дальше, если я так поступлю.

Заглянули несколько потенциальных клиентов, но никто из них не остался. Одна женщина была убеждена, что соседка пытается отравить её кошку. В ней было что-то знакомое, и я вспомнил, что она приходила ко мне раньше, несколько лет назад с той же жалобой, и я тогда так же отмахнулся от неё. Думаю, она уже прошлась по всем частным детективам в телефонном справочнике и теперь начала второй круг. Наверное, мне следовало накричать на неё, но почувствовал к ней жалость. Будучи сам погружён в печаль, я чувствовал жалость ко всему, даже к бонсаю, маленькому японскому клёну, который я купил однажды, поддавшись мимолётному порыву, чтобы украсить офис и составить мне компанию в те долгие часы, когда ничего не происходило, и никто не звонил, и который умирал, несмотря на все мои усилия спасти его, или, может быть, наоборот из-за них.

В одно особенно неспешное утро, когда даже мухи казались измученными, я позвонил Берни Олсу, чтобы спросить его, как продвигается дело, которое в газетах, которые в течение дня или двух, пока Харлан Поттер позволял им оставаться в нём заинтересованными, окрестили «делом клуба «Кауилья». Ничего нового, сказал Берни. Он говорил так же вяло, как и я. В его голосе послышалась хрипотца, и я догадалась, что он продолжал курить после того, как дал слабину тем вечером у «Виктора». Я ему в этом помог и теперь чувствовал себя виноватым.

— Никаких следов Каннинга, — сказал он. — Бартлетт по-прежнему молчит, потому что не может говорить — именно ты, Марлоу, приложил к этому руку. Похоже, пробка, которую ты вставил ему в колено, пробила артерию. Особых надежд на него не возлагают. А мексов до сих пор не опознали.

— Ты ещё раз поговорил со своими друзьями из тихуанского пограничного патруля? — спросил я.

— Зачем? Эти парни ничего не знают, и им наплевать. Я полагаю, что эта парочка охотилась за чем-то, принадлежащим им, с чем сбежал твой приятель Питерсон, а потом они совершили ошибку, связавшись с Каннингом и его так называемым дворецким.

Он остановился, чтобы откашляться. Прямо как старый седан «нэш» со сломанным карбюратором.

— А что ты? — спросил он. — Ты ещё на связи с тем таинственным незнакомцем, который тебя нанял, чтобы найти Питерсона?

— Мы в постоянном контакте, — ответил я. — Мне ещё не заплатили.

— Вот как? И подумать только, в какие неприятности ты влез ради него.

— Полегче, Берни, — сказал я. — Я не хочу, чтобы ты задохнулся от сочувствия.

Он усмехнулся, но от этого снова закашлялся.

— Держись за свои деньги, — прохрипел он, когда приступ прошёл. — Выпивка и сигареты не становятся дешевле.

— Спасибо за совет. Постараюсь его не забыть.

Он снова рассмеялся.

— Пока, сосунок, — сказал он, и я услышал, как он хрипит, пока вешает трубку.

Едва я положил трубку на рычаг, как раздался звонок, заставивший меня, как обычно, подпрыгнуть. Я подумал, что это Берни опять мне звонит с какой-нибудь ещё более забавной шуткой. Но это было не так.

— Марлоу? — произнес мужской голос, низкий и настороженный.

— Да, это Марлоу.

— Филип Марлоу?

— Совершенно верно.

— Частный детектив?

— Сколько ещё времени займёт опрос, приятель? — спросил я.

Последовала пауза.

— Это Питерсон. Нико Питерсон.

На Юнион-Стейшн был час пригородных поездов. Главный терминал всегда кажется мне гигантской глинобитной церковью. Я припарковался на Аламеда-стрит и присоединился к спешащей толпе. Это было похоже на погружение в бурлящую реку, если не считать жары и смешанных запахов пота, хот-догов и поездов. Система громкой связи издавала пронзительные звуки, которые никто не мог разобрать. «Красная шапочка», двигаясь передо мной, наехала мне на ногу задним колесом своей тележки и даже не извинилась.

Я пришел немного раньше и, чтобы скоротать время, остановился у газетного киоска и купил пачку жевательной резинки. Я не жую резинку, но не мог придумать, что ещё попросить — я уже видел достаточно газет, чтобы хватило надолго. Парень, торговавший в киоске, был толстым, и его лицо было покрыто потом. Мы посочувствовали друг другу по поводу жары, и он дал мне бесплатный экземпляр «Кроникл», от которого я был слишком вежлив, чтобы отказаться. Как только я скрылся из виду, то выбросил его в мусорную корзину.

Я чувствовал в себе возбуждение, как у девочки-подростка перед своим первым посещением концерта Синатры.

Я ещё издалека заметил среди толпы Питерсона. Я сразу понял, что это он. Безошибочно угадывались эти карандашные усы, напомаженные волнистые волосы, слишком яркий синий пиджак и светлые брюки. Он сидел на скамейке под большим табло с расписанием отправляющихся поездов, где, как он и сказал, будет ждать. Он выглядел испуганным. Рядом с ним стоял чемодан, и он держал его за ручку, словно боялся, что у того вдруг вырастут ноги и он убежит.

Я отпрянул, борясь с волной удивления и замешательства, которая застигла меня врасплох. Меня потрясло то, что я узнал чемодан. Он был сделан из свиной кожи, побелевшей от времени, а его потрепанная фурнитура была из золотистого металла. Я давно его не видел, но ошибиться было невозможно.

Я бочком пробрался сквозь толпу и остановился перед ним.

— Здравствуйте, мистер Питерсон, — сказал я.

Он посмотрел на меня со смесью подозрительности и враждебности в глазах. Он был именно таким, как я ожидал, и даже больше. Он выглядел сильно загоревшим, а одинокий блестящий черный локон очень мило свисал на лоб, так, как будто он был там специально уложен там, что, вероятно, так и было. Воротник его рубашки был расстегнут, его клапаны аккуратно размещены на лацканах пиджака. На шее у него висела тонкая золотая цепочка с распятием, почти скрытым в гнезде из жёстких чёрных волос на груди.

— Я Марлоу, — сказал я.

— Ах, да?

Он посмотрел мне за спину, чтобы проверить, нет ли кого со мной.

— Я пришёл один, — сказал я ему, — как ты и просил.

— Как насчёт того, чтобы показать удостоверение? — Он не поднялся на ноги, просто сидел и пристально смотрел на меня. Он старался казаться равнодушным и наглым, но так крепко сжимал ручку чемодана, что костяшки пальцев побелели под загаром. У него были зелёные глаза сестры. Было жутко смотреть в них и видеть там её.