Инна Тронина - Четвёртая четверть
Ярославское направление проверили, и никого не нашли. Теперь осталось прошерстить Санкт-Петербургское. При подъезде к станции «Владыкино» я окончательно разомлела, и мне приснились волны Чёрного моря. Они были мутные, как зелёные щи, с гребешками и стебельками тины. Я сидела на берегу, на камне, и плакала.
В тот день Падчах позвал двух мужчин. Я раньше видела их в гостях у мужа. Они приезжали по пятницам. Видимо, это были какие-то его родственники. В их присутствии Падчах трижды произнёс одно слово — «таляк»*. Таким образом, произошёл наш развод. И я сразу же пошла собирать вещи.
Багаж у меня получился внушительный. В аэропорт его везли на двух машинах. Чемоданы до сих пор лежат на таможне. Драгоценности все тоже там. На мне только те, что были в момент отъезда. Руслан объявил мне, что, по Корану, лишь взрослые дети безоговорочно остаются с отцом. Маленьких может взять жена. Но разве я хочу, чтобы Ота потеряла право на весьма неплохие деньги?
— Наследство делится следующим образом, — объяснил бывший муж. — Сыну — долю, подобную доле двух дочерей…
Хоть Алхаст получит вдвое больше, чем две маленькие дочери Падчаха от других жён и моя Октябрина, сумма всё равно будет внушительная. Власть мужа не распространяется на имущество жены. Я вернулась из Турции зажиточной, по московским меркам, дамой. У меня есть даже автомобиль «ауди», но он пока не растаможен.
Но я вынуждена была признаться себе, что и автомобиль, и золото мне ни к чему. Лишь бы Октябрина дремала сейчас у меня на руках, прильнув головкой к плечу! Она — непоседа, лазает везде, хватает любую вещь, пробует на вкус. А уж потом пытается найти её какое-то иное применение.
Платья и украшения не любит. Обожает шорты, джинсы, майки, водолазки. Волосы у Оты чёрные, блестящие, стрижка короткая — почти как у мальчишки. И полный рот зубов. Она любит скалиться. Пугает так — словно хочет укусить. Но самое лучшее в ней — карие глаза с очень длинными ресницами. Уже сейчас дочка умеет смотреть по-разному — и загадочно, и сердито…
Тогда, вечером, мы долго говорили с Озирским в офисе на Каширке. Он спрашивал, почему всё так произошло с Падчахом. Выслушав мою горькую исповедь, шеф заявил, что я зря такой ценой выгораживала его перед генералом Горбовским после покушения на генерала Ронина. Но, если уж так случилось, нельзя было говорить об этом Падчаху.
Тогда, прошлой осенью, Андрей был арестован по обвинению в покушении на милицейского генерала Антона Ронина. Саша Николаев, мой давний друг, от которого я не ожидала подвоха, пригласил меня на Литейный. Генерал Захар Горбовский якобы хотел кое-что уточнить. Я согласилась встретиться с ним, думая, что помогу этим Андрею. Готова была мчаться не то что в Питер, а хоть на край света. И доказывать, что Андрей — не террорист, не киллер, и сам тогда уцелел лишь чудом.
Николаев встретил меня на вокзале. Помню, что шёл проливной дождь. В лужах плавали жёлтые листья. Я помнила, что Озирский говорил мне раньше о Ронине. Да, хотел расправиться с ним, свести счёты за октябрь девяносто третьего. И просил меня помочь ему в этом деликатном деле.
Я отказалась, уехала во Владивосток для «погружения» в банду Никиты Ковьяра. И мне казалось, что всё уже в прошлом. Машина Ронина действительно взорвалась, но мы с Андреем отношения к этому не имели. И уж никогда бы я не подумала, что Николаев попросит меня дать показания против Озирского, нашего общего шефа.
— Мы с Сашей приехали в Главк одиннадцатого октября, — говорила я Андрею. — Я сама его торопила. Думала, что мои показания помогут тебе. А оказалось, что Николаев хотел тебя утопить…
Мы с шефом пили кофе в офисе, на Каширке. Там было пусто — только у дверей дежурил полусонный охранник.
— Я не хотела рассказывать тебе ту историю. И это было легко — мы ведь подолгу не виделись, — пояснила я. — Ты очень расстроился? Ведь разобрались же и освободили. Правда, всё это время я считала, что в таком исходе есть и моя заслуга. Пусть маленькая, но есть.
— Мне Сысоич в лицах передал тот допрос, — сообщил шеф, затягиваясь сигаретой. — Так что я давно всё знал. Конечно, генерал мог о чём-то и умолчать. Только не понимаю, почему ты об этом вспомнила? Я ведь спрашивал о причине развода с Падчахом. Это между собой как-то связано?
— Напрямую, — ответила я. шеф даже вздрогнул.
— Каким образом? — Он сделал свои огромные глаза её больше.
— Захар Сысоевич сомневался в твоих дурных намерениях относительно Ронина. Я это заметила. Он к тебе прекрасно относился. Переживал, всё время тёр сердце. И глаза у него такие несчастные были. Как будто он мысленно просил сказать что-то хорошее о тебе…
— Горбовского той же ночью увезли в госпиталь с обширным инфарктом. И с трудом спасли, — подтвердил Андрей. — Теперь-то всё нормально. Полгода прошло, особых осложнений нет. Сысоич вышел на работу, так что тут всё о’кей. Так почему же допрос послужил причиной вашего развода? Какое отношение к этому делу имел Падчах?
— Никакого. Николаев потребовал, чтобы я поклялась Аллахом…
— В чём? — удивлённо перебил шеф. — Ах, да, ты же приняла ислам.
— В том, что ты не посылал меня убивать Ронина или как-то по-другому ему вредить, — пояснила я. — Это было очень важно, и для Горбовского тоже. Николаев уверял генерала, что ты ему поручал то же самое. Сам понимаешь, что это тогда означало. Для тебя, в первую очередь. Я должна была это всё подтвердить…
— И ты отказалась? — дрогнувшим голосом спросил Андрей.
— Да. Я отказалась под протокол, подписала каждую страницу. Но Николаеву этого показалось мало. Он попросил генерала взять с меня клятву на Священном Писании. В моём случае, на Коране. Но, раз Корана не было, Саша сказал, чтобы я поклялась Аллахом…
— В том, что я не посылал тебя с заданием к Ронину?
— Вот именно.
— И ты поклялась?
— Да. Горбовский очень обрадовался. Николаев стоял, как оплёванный. Я дала ложные показания, совершила преступление. Конечно, это плохо. Но неужели я могла допустить, чтобы тебя надолго посадили? А вдруг расстреляли бы?…
— Ну, это вряд ли, — усомнился шеф. — Правда, умри Ронин, я бы сам пулю в висок пустил. Там ведь ещё двое моих людей погибли, отличные ребята. А за помощь спасибо, Ксюша. Я всегда знал, что могу на тебя положиться.
Андрей выпустил из носа кольца дыма, похлопал меня по плечу. Я поёжилась, как от холода.
— Захар мне об этом не говорил. Но теперь я знаю, как было дело. Сашок сам предстал лжесвидетелем. Он без боя не сдаётся. Я эту черту у него приметил ещё в подпольной секции карате. И, значит, пошёл ва-банк…
— Да, он потребовал, чтобы я поклялась Аллахом. Сказал генералу: «Оксана приняла ислам. Ни один мусульманин не сможет солгать, призвав в свидетели Аллаха». У Захара Сысоича глаза на лоб полезли. Я поняла — если не поклянусь, он ни в чём мне не поверит. По крайней мере, горчинка останется. А, значит, и тебе будет хуже.
— Значит, ты поклялась, — подытожил Озирский. — Это ведь действительно серьёзно, если ты мусульманка. У нас «ей-богу» говорят и врут, а там так нельзя.
— Теперь я хорошо это знаю. Надо, вероятно, объявить об отречении от веры, раз я так согрешила. Впрочем, Падчах может мне это устроить. Но он говорил при расставании только о брачном контракте — что мне отходит, а что у него в доме остаётся. Оказывается, я подмахнула условия, при которых должна отдать Падчаху дочку, если мы расстанемся. Она ведь его родственница. Год назад мне развод казался невозможным. Мы так любили друг друга! Казалось, ничто нас не разлучит…
Кондиционер делал воздух в офисе пресным, без единого запаха. Но всё равно мои глаза щипало — от слёз. И опять вспомнились пенные волны Чёрного моря. Я тогда еле удержалась, чтобы не утопиться.
— Брачный контракт и составляется во избежание недоразумений при разводе, — задумчиво пояснил Андрей. — В таких случаях процессы проходят быстро, легко. Людям ведь и без того тошно. Если условие контракта в отношении Октябрины было соблюдено, мы можем надеяться только на добрую волю Падчаха. Иначе ребёнка не вернуть. Когда страсти улягутся, я попытаюсь найти Эфендиева. Подключу нашего общего друга. Падчах прислушивается к его мнению. Они между собой побратимы. Ты знаешь, что я неоднократно оказывал помощь Мохаммаду. И его отец не может об этом забыть…
— Одно хорошо, что Мохаммад тогда воевал, — призналась я. — А то шлёпнул бы меня и «ах» не сказал. Он — фундаменталист, фанатик, я знаю. И был категорически против брака Руслана со мной. Но с отцом, конечно, не спорил. Говорил только, что сало — любимая еда украинцев. И я до конца жизни буду нечиста…
— Да, с Мохаммадом ты бы так легко не рассталась, — согласился Андрей. — Отступничество от ислама в шариате записано как одно из самых страшных преступлений. А Мохаммад Эфендиев живёт именно по этим правилам. Хорошо, что Руслан Элдарович — всё-таки советский человек, поэтому и отнёсся к тебе достаточно лояльно. Я знаю, какое мощное сопротивление пришлось преодолеть Падчаху, чтобы взять тебя в свой дом. И теперь ему, наверное, очень обидно. Легче было скрыть размолвку, но он предпочёл поступить по-другому. И до сих пор, наверное, ему припоминают эту ошибку. Помнишь, как сказано в Коране? «… Женитесь на всех, кто приятны вам, женщинах — и двух, и трёх, и четырёх», — улыбнулся Андрей. — Слыхала? Я слышал эту фразу именно от Падчаха. Он объяснял, почему берёт тебя в жёны. Ты была приятна ему, и это как минимум. Кроме того, Октябрина оказалась их родственницей. Руслан не мог оставить вас без помощи. Просто привести в дом женщину нельзя — надо оформлять брак. Ваш союз с Падчахом не был временным?
