Рэй Брэдбери - Смерть – дело одинокое
– Слушай, парень, – сказал мужчина, которого осенила новая идея – видно, он был из тех сообразительных, кто вытаскивает мебель из дому, когда ему нужно загнать в хлев коров. – А ты, случаем, не из легавых?
– Нет, я пудель.
– Что, что?
– Помнишь фильм «Пара черных ворон»?
– Что?
– Шел в двадцать шестом году. Там еще двое белых толкуют о пуделях? Ладно! Забудь! Это ты писал? – И я протянул ему страницу «Зеленой зависти» с грустнейшим призывом в самом низу.
Он прищурился на газету.
– Черт, нет, не я. Но все по закону. Это прислали.
– А тебе не пришло в голову, что может натворить такое объявление?
– О чем ты говоришь? Мы же их не читаем, станем мы! Печатаем, и делу конец. У нас свободная страна, верно? Ну-ка дай взглянуть. – Он выхватил газету и, шевеля губами, стал читать. – Ах, это! Черт! Здорово! Вот хохма, да?
– И тебе невдомек, что кто-то мог прочесть эту гнусь и решить, что это правда про него?
– Им же хуже. Слушай, парень, а катился бы ты отсюда вон! И без тебя тошно! – Он сунул мне в руку газету.
– Без домашнего телефона этого шутника я не уйду!
Он остолбенел, заморгал глазами, потом расхохотался.
– Да это секретная информация. Никому знать не положено. Хочешь ему написать – пожалуйста. Мы перешлем. Или он зайдет, сам заберет.
– Но мне надо срочно. Тут один человек умер, и… – Однако завод у меня вдруг кончился. Я снова глянул на окружавшее нас бумажное море и, еще ни о чем толком не помышляя, вынул из кармана коробок спичек.
– Как у вас тут насчет пожароопасности? – спросил я.
– Какая еще пожароопасность? Иди ты к чертовой матери! – Он обвел горделивым взглядом вороха бумаги годичной давности, пустые банки из-под пива, брошенные прямо на пол бумажные стаканчики, старую обертку от гамбургеров. Его прямо-таки распирало от самодовольства. Глаза заискрились, когда его взгляд упал на картонки от молока, стоящие на подоконниках и активно вырабатывающие пенициллин, рядом с ними валялись кем-то сброшенные мужские трусы – завершающий штрих в этом хаосе.
Я чиркнул спичкой, чтобы привлечь его внимание.
– Эй! – воскликнул он.
Я задул первую спичку, показывая ему, какой я покладистый, но, поскольку никакого желания помочь он так и не выказывал, я зажег вторую.
– А что, если я случайно уроню ее на пол?
Он снова окинул взглядом пол. Бумажное море шуршало и ласкало его щиколотки. Урони я спичку, и огонь доберется до него в считаные секунды.
– Не посмеешь ты бросить, – сказал он.
– Да? – Я задул эту спичку и зажег третью.
– Ну и чувство юмора у тебя! Сволочное!
Я уронил спичку.
Он завопил и подпрыгнул.
Я наступил на пламя, прежде чем оно успело распространиться.
Он набрал полную грудь воздуха и разразился руганью:
– Катись отсюда к чертовой матери! Катись, говорю!
– Подожди! – Я зажег последнюю спичку и, пригнувшись над ней, чтобы не погасла, пристально следя за огоньком, придвинулся вплотную к куче, в которой было не меньше полутонны рукописей, визитных карточек, разорванных конвертов.
Я прикоснулся спичкой к куче в нескольких местах, и бумага загорелась.
– Черт тебя подери! Чего ты хочешь?
– Всего лишь номер телефона. Ничего больше. Заметь, я даже адреса не прошу, так что увидеть этого типа, выследить его я не смогу. Но если ты, ублюдок, не скажешь мне номер его телефона, я все тут спалю к чертям собачьим.
С удовольствием я услышал, что голос у меня звучит громче обычного децибел на десять. Это Фанни бушевала у меня в крови. Множество других умерших кричали вместе со мной, всем им хотелось вырваться наружу.
– Давай номер! Сейчас же! – закричал я.
Огонь начал расползаться.
– Вот дерьмо! Затопчи огонь, дам я тебе этот проклятый номер!
Я начал отплясывать на горящей бумаге, заструился дым, и к тому времени, как мистер Янус, редактор, два лика которого смотрели в разные стороны, разыскал номер, записанный в его блокноте, пожар закончился.
– Держи, будь ты проклят. Вот этот несчастный номер: Вермонт, четыре-пять-пять-пять. Записал? Четыре-пять-пять-пять.
Я зажег еще одну, уже самую распоследнюю спичку, вчитываясь в карточку, которую он сунул мне под нос.
«Кто-то, кто любил тебя», – значилось на ней и номер телефона.
– Ну! – завизжал редактор.
«Фанни, – подумал я, – теперь его песенка спета».
Видно, я произнес эти слова вслух, потому что лицо редактора вспыхнуло и он обдал меня слюной.
– Чего ты добиваешься?
– Чтобы меня убили, – ответил я, сбегая вниз.
– Надеюсь, так и будет! – крикнул он мне вслед.
Я открыл дверцу такси.
– Счетчик тикает как бешеный, – сообщил Генри с заднего сиденья. – Хорошо, что я богатенький.
– Сейчас я вернусь.
Я знаками попросил шофера подъехать к телефонной будке на углу, а сам бросился к ней бегом. У меня долго не хватало духу набрать номер, боялся – вдруг действительно ответят!
А что можно сказать убийце, если звонишь ему в такое время, когда ужинать пора?
Я набрал номер.
«Кто-то, кто любил тебя давным-давно».
Ну кто бы стал отвечать на такой дурацкий призыв?
Да любой, если бы увидел эти слова в трудную минуту. Голос из прошлого, он напоминает о знакомых прикосновениях, теплом дыхании у твоего уха, о страсти, поражающей, как удар молнии. Кто из нас устоит, услышав этот голос в три утра? А может, вспомнишь об этом призыве, когда проснешься в полночь, разбуженный чьим-то плачем, и окажется, что плачешь ты сам, слезы льются по твоим щекам, а ты даже не заметил, что ночью тебе приснился дурной сон.
«Кто-то, кто любил тебя…»
«Где сейчас она? Где он? Неужели еще жив? Быть того не может! Столько времени прошло. Тот, кто любит меня, неужели он где-то живет и дышит? А вдруг? Не позвонить ли? Я ведь тут, попробую».
Я три раза набрал номер, потом вернулся и сел рядом с Генри на заднее сиденье – он все еще слушал счетчик.
– Не расстраивайся, – сказал он. – Счетчик меня не волнует. На меня еще лошадок хватит, так что денежки не уйдут. Иди, дитя, позвони еще раз.
И дитя пошло.
На этот раз где-то далеко-далеко, как мне показалось – в неведомой стране, трубку снял тот, кто сам назначил себе день похорон.
– Да? – проговорил голос.
Я замер, но наконец выдавил:
– Кто это?
– Ну, если вопрос стоит так, то кто это? – тот же осторожный голос.
– Почему вы так долго не подходили к телефону? – Я слышал шум проезжающих машин на том конце провода.
Значит, это автомат в каком-нибудь переулке. «Черт! – подумал я. – Он поступает так же, как я. Пользуется ближайшей платной уличной будкой как своим номером».
– Ну что ж, если вам больше нечего сказать… – проговорил голос.
– Подождите! – воскликнул я, а сам подумал: «Голос мне знаком, дайте-ка вслушаться как следует». – Я увидел в «Янусе» ваше объявление. Вы не могли бы мне помочь?
То, что я волнуюсь, пришлось по вкусу другому концу провода – мой собеседник перестал осторожничать.
– Я могу помочь кому угодно, когда угодно и где угодно, – беспечно проговорил он. – Вы что, из этих… из одиноких?
– Что? – воскликнул я.
– Вы один из…
«Одинокие» – так он сказал, и вопрос решился.
Я снова был у Крамли, он погрузил меня в прошлое, я ехал в старом трамвае, под дождем, на поворотах раздавался страшный скрежет. Голос на другом конце провода был тот же, что в ту дождливую ночь, полвека назад, голос, твердивший о смерти и одиночестве, об одиночестве и смерти. Я запомнил этот голос, а сеанс гипноза с Крамли вернул его мне с такой силой, что голова чуть не раскололась, сейчас же я слышал его в трубке. Не хватало одной детали. Я все еще не знал, кому этот голос принадлежит. Он был так знаком, фамилия вертелась у меня на кончике языка, но…
– Продолжайте! – отчаянно крикнул я.
На другом конце, что-то заподозрив, замерли. И вдруг я услышал сладостные звуки, ставшие за полжизни родными.
На другом конце провода шумел дождь. Но самое главное – там ревел прибой, все громче и громче, все ближе и ближе, я почувствовал, что он подкатывается к моим ногам.
– Господи! Да я знаю, где вы! – вскрикнул я.
– Ничуть не бывало! – сказал голос, и трубку повесили.
Но недостаточно быстро. Я дико смотрел на трубку, зажатую у меня в кулаке.
– Генри! – заорал я.
Генри, устремив глаза в никуда, выглянул из такси.
Забираясь в машину, я упал.
– Генри, ты и дальше со мной?
– А как же я без тебя? – ответил Генри. – Скажи водителю, куда нам.
Я сказал. Мы двинулись.
Такси остановилось. Стекла в нем были опущены. Генри высунулся наружу, и его голова с обращенным вперед лицом напоминала изваяние, украшающее нос какого-то темного корабля. Он принюхивался.
– Не был здесь с детства. Пахнет океаном. А чем еще? Гнилью вроде. А-а, это пирс. Ты тут живешь, писака?
– Ты хотел спросить: «Тут ли живет Знаменитый Американский Писатель?» Тут.
– Надеюсь, твои романы пахнут лучше?
