Лесли Чартерис - Знак Святого

Так рассуждал Фрэд.

Патриция Хольм первая нарушила тишину, в ее голосе слышалась лишь естественная человеческая озабоченность:

– Саймон, дружок, с тобой все в порядке?

– Абсолютно, дорогая, – ответил он. – Я не думаю, что Генрих хотел по-настоящему изувечить меня, так как я тогда не смог бы предаваться веселым размышлениям в течение двух часов, которые он так любезно предоставил нам.

И даже когда он произносил эти слова, он продолжал работать каждым мускулом рук и плеч, чтобы на доли миллиметров ослабить веревки на кистях рук и кончиками пальцев дотянуться до ножа.

– Мне хотелось бы, – с трудом переводя дыхание, сказал Питер Квентин, – чтобы ты занимался своим делом, а нам предоставил возможность заниматься своим. Неужели тебе не ясно, что мы хотим от тебя избавиться? Все бы считали тебя детективом, собирающим свидетельства для бракоразводного процесса.

– Меня беспокоили помощники шерифа, – сказал Святой. – Если бы я знал, что вы с Патрицией ищете любви в джунглях, я бы вернулся в «Палмлиф фэн». Я опасался, что они арестуют тебя, учитывая, что ей нет еще и шестнадцати.

– Тогда уж девяти, – вставила Патриция. – Ты должен был бросить нас, если уж эта старая кляча обвела нас вокруг пальца.

– Все произошло именно так, как и следовало ожидать, – сказан Святой. – Даже в некотором смысле лучше. Шериф в тот день уже нанес нам визит, и у вас были все основания предположить, что я устрою переполох в «Палмлиф фэн», что, по сути дела, и случилось.

– Расскажи нам, – попросила Патриция.

Саймон рассказал, что произошло с ним за это время, одновременно продолжая работать мускулами в попытке ослабить веревки; иногда он останавливался, чтобы передохнуть, затем начинал все сначала. Рассказывать нужно было обязательно, чтобы скоротать время и отвлечь внимание слушавших от тяжких мыслей. Несмотря на то что он был занят веревками, это не отражалось на его голосе: он звучал ровно, без всяких модуляций. Он рассказывал так, как рассказывают забавную историю, о которой судачит весь мир.

Когда он закончил, всем стало известно все, о чем он знал сам. Полная картина. И снова наступила тишина...

– Изумительный финал, – наконец-то прокомментировал Питер. – Хотелось бы мне сейчас встретиться на пару минут с твоим приятелем Генрихом.

Казалось, это было единственное, что можно было сказать по этому поводу. Но у Хоппи Униатца было свое мнение.

– Босс, – сказал он. – Я ничего не понял.

– Не понял чего? – мягко спросил его Саймон.

– Насчет источника.

– Хоппи, я пытался объяснить тебе...

– Я знаю, босс. Здесь вовсе не тот источник. Но вы слышали, что сказал Марч перед тем, как они его укокошили? После того как мы сюда пришли, источник должен быть взорван. Но ведь мы ничего не взрывали. Значит, есть еще бандиты, которые сюда рвутся. Я ничего не понимаю, – сказал мистер Униатц, снова повторив то, с чего начал.

– Сейчас просто мода такая – что-нибудь взрывать, – пояснил Саймон. – Постепенно она отомрет, как и мини-гольф.

Снова наступила тишина. Теперь можно было бы многое сказать, и в то же время в жизни оказалось так мало вещей, о которых стоило говорить.

Снаружи помимо размеренных шагов часового слышался тяжелый топот матросов, выполнявших такелажные работы, непрерывное бормотание и резкие звуки постоянно отдававшихся команд.

Карина Лейс сказала задумчиво:

– Не знаю, как вас, но меня обучали множеству способов развязывать узлы, но с этими, боюсь, не справиться.

– И мне тоже, – отозвался Питер.

Казалось, даже Святой оставил все попытки развязать веревку.

Вдруг Патриция прошептала:

– Что там движется?

– Тихо, – сказал Святой. – Продолжайте разговаривать, как разговаривали.

Его голос исходил совсем из другого места. В слабом свете луны они увидели, как движется тень, – тень, мелькавшая то тут, то там на полу. Но это не был вновь оживший Рэндолф Марч, как первоначально подсказало им воспаленное воображение; его тело лежало на прежнем месте.

На некоторое время, казалось, они лишились дара речи, обдумывая фразы, которые звучали бы естественно в данной обстановке.

Наконец Питер сказал, намеренно привлекая к себе внимание:

– Если бы нас с Хоппи сейчас развязали, мы могли бы наброситься на часового за дверью и, завладев его оружием, уложить еще нескольких свиней, прежде чем они схватят нас.

– Но они обязательно схватят тебя, Питер. – Голос Святого прозвучал в другом углу комнаты. – Их очень много, и с одним пистолетом далеко не уйдешь.

– Если бы нас развязали, – сказала Патриция в тон Питеру, – мы могли бы убежать и спрятаться в джунглях. У них не будет времени, чтобы искать нас.

– Но тогда им удастся удрать отсюда, – сказал Святой.

– Может быть, у них не хватит места и они не заберут с собой все виски, – сказал мистер Хоппи, развивая свою собственную идею. – Может быть, они оставят целый ящик и мы завладеем им.

– Если ты мне удалось отсюда выбраться, – сказала Карина, – я бы сделала все, чтобы остановить подлодку.

– Каким образом? – спросил Питер.

– Если бы я знала...

Послышался слабый щелчок, затем протяжный тонюсенький скрип и шорох.

Питер сделал беспокойное движение.

– Я знаю, что это глупо, – заметил он, – но мне хотелось, чтобы вы, шкипер, подкинули нам какие-нибудь идеи. Как бы вы поступили, если бы у вас появилась возможность сделать что-нибудь?

Ответа не последовало.

Тишина длилась долгие томительные секунды.

Патриция окликнула тихо и не вполне твердым голосом:

– Саймон...

Ответа не последовало. А может быть, это и был ответ, когда они услышали два тихих удара пальцами по полу?

Опять тишина. Теперь уже не видна была движущаяся тень, а в темном углу, где она прежде маячила, возник четко очерченный квадрат. Тусклый свет, пробивавшийся с улицы, создавал таинственные тени, смутные и странные по форме, напоминающие разлившуюся на полу жидкость. Каждый из находившихся в комнате пытался сосчитать количество теней и определить, кому они принадлежат. Одна, вторая, третья – стоп... и все сначала.

Было тихо. Но в подобной ситуации уши могли услышать то, чего не было на самом деле, так же, как глаза могли в темноте увидеть то, что им хотелось бы видеть. Любой звук – прерывистое дыхание, скрип пружины на кровати, биение собственного сердца – мог превратиться во что угодно, что было доступно их воображению. Карине даже показалось, что под ней ползает что-то наподобие змеи – она вся сжалась от страха.

Вскоре заговорил Питер.

– В положении, подобном данному, – сказал он громко, – Святой начал бы рассказывать бесконечные истории о клопе-коротконожке по имени Аристофан, который оказывался в запутанных и не предназначенных для печати ситуациях, но самого Святого сейчас здесь нет, а я не могу выступать вместо него. Поэтому давайте поиграем в одну глупую игру. Каждый должен вспомнить какую-нибудь песенку, в которой упоминается его собственное имя. Предположим, вас зовут Мэри, тогда прозвучит песенка: «Мэри, Мэри – все делает не в меру». Или вот, например, Хоппи может спеть такую песенку: «Прыг-скок, я люблю тебя, как ты меня».

Снова наступила тишина.

– "Потопаю, похлопаю[18] – беду уведу", – сказала Патриция.

– Питер, твоя очередь, – заметила Карина. – Ты где?

– "Ох, иссушила[19] любовь меня", – с готовностью отозвался Питер.

– «Не кренись, моя лодка любви, не кренись»[20], – продолжила Карина.

– Все хуже и хуже, – сказала Патриция. – Когда же мы споем: «Дом, наш милый дом»[21]?

Вспомнить все это было невообразимо трудно, но еще труднее исполнить. Тем не менее с каким-то безрассудным отчаянием они заставляли свои голоса звучать. Они тщательно выговаривали каждое имя, но сознание неизбежно возвращалось к самым диким и фантастическим мыслям.

А время шло.

Серебряный квадрат света на полу переместился и теперь освещал мертвое лицо Рэндолфа Марча. За дверью взад-вперед шагал часовой. Моторная лодка, монотонно жужжа, сделала два или три рейса к берегу и обратно. Топанье матросов, таскавших грузы, стало постепенно затихать; их голоса превратились в далекий шепот, отрывистые команды стали редкими. Но появились новые звуки: плеск воды о металлические поверхности, отдаленные голоса, перемежавшиеся со скрипом чего-то тяжелого. Некоторое время было слышно какое-то гудение, но затем и оно затихло.

Не было необходимости в том, чтобы фиксировать каждую минуту. Но они понимали, как неумолимо быстро движется время и как мало его остается у них. И тем не менее никто из них не произнес вслух имени человека, голоса которого уже давно не было слышно.

Наконец Карина Лейс со вздохом сказала:

– Они, наверное, уже готовы к отплытию.

– Мы сделали все, что могли, – сказала Патриция Хольм.

– Эге, – произнес Хоппи Униатц, – эти морды не получили должного воспитания. Они уже все взмокли от жары, но надо сначала приложиться к бутылке и сделать пару затяжек. Никогда не видел работяг, которые могли бы, хлебнув, работать так, как я.