Виктор Каннинг - Рука-хлыст

Она улыбнулась и, не приближаясь, протянула мне стакан:

— Красивая? Ты видел меня в дверях?

— Видел. Я всегда буду смотреть на тебя так. Возьмем солнце, луну и звезды и запрем их в холодильнике. Мне они не нужны. Ты — вот все, что отныне мне нужно.

Я поднял стакан и выпил, а она подняла свой и тоже выпила.

— Как красиво все, что ты мне сказал. Ты всегда будешь говорить мне такие слова?

— Всегда.

Я уже не мог тратить времени попусту:

— Иди ко мне.

Она поставила свой стакан на столик рядом с кроватью. Не знаю, что я сделал со своим. Я куда-то начал проваливаться.

Протянул руки, и она опустилась ко мне — мягкая и холодная, как сон, ставший явью. Она упала — обнаженная, страстная — в мои объятия и вдруг резко, быстро прижала свои губы к моим, и мои руки — горячие и неспокойные — ласкали ее тело, но она чуть отстранилась от меня и тихо сказала:

— Не спеши. У нас целая ночь впереди. Много часов, милый.

Она приподнялась на локте, наклонилась и страстно поцеловала меня. Потом расстегнула пуговицы на моей рубашке, и я почувствовал, как ее рука скользнула под нее. Все, что я видел, — это ее светлые волосы, сверкающие на фоне света, который лился из комнаты, но потом сияние замерцало, расплылось и в сумасшедшей пляске запрыгало у меня перед глазами. Я приподнял руку, чтобы приласкать упругую выпуклость ее груди. Но моя рука вдруг не послушалась меня, унеслась куда-то на миллионы миль, а мои ощущения стали зыбкими: они то покидали сознание, то возвращались, точно форель, прыгающая в горном потоке из света в тень.

Кэтрин соскользнула с кровати и встала сбоку, глядя на меня, а у меня не было сил, чтобы шевельнуться. Но когда мой разум заскользил по залитой солнечным светом глади мелководья, я обзывал себя всеми словами, какие только существуют на свете...

Отравила моими же таблетками. Нет, таблетками фрау Шпигель.

Почему я не просчитал все до конца? Вот она, ее философия.

Жди и смотри, где появится выгода. Может быть, она действительно хотела убежать со мной, но потом, посмотрев это шоу, переменила свое решение. Она же немка, немка, светловолосая, красивая, избранная невеста Алоиса Гитлера. Миф захватил ее, завладел ею, ее глаза ослепило золотое сияние будущего. И то же самое может произойти с тысячами других.

Я изо всех сил пытался сползти с кровати, но ничего не получалось. Сознание то ускользало от меня, то я вновь обретал его, и с каждым разом погружался все глубже, и каждое погружение длилось все дольше. В какой-то момент я увидел Кэтрин.

Потом она ушла. Затем появилась снова — на этот раз она держала в руках свою одежду и стала одеваться. Откуда-то издалека доносился ее голос:

— Прости, милый. Мне жаль тебя. Ты такой хороший и такой волнующий, но Кэтрин этого мало.

Я хотел что-то сказать. Просто обозвать ее шлюхой, но единственное, что мне удалось, — это издать ворчание. Она склонилась надо мной, поцеловала в лоб, а потом исчезла, и я тоже исчез, провалился в какой-то мутный, сумасшедший сон, который закрутил и завертел меня, и реальность ускользнула. Я вернулся к решетке и стал смотреть на Алоиса и слушать его, а он рассказывал о последних днях бункера. Рассказывал, как они забрали тело. Перечислял имена, которые мало что значили для меня. Джоанмейер, Лоренц, Зандер, Хаммерих и другие, пробившиеся к озеру Хэвел. Юнкер пятьдесят второго гидросамолета, который не взял их, а потом и других, тело, погруженное на борт, люди, брошенные, убитые, и долгий перелет над разрушенной Европой к Адриатическому морю, к какому-то тайному пристанищу Вадарчи, построенному задолго до того; бальзамирование, тайна, люди, убитые ради того, чтобы покрыть тайну крепкой броней; вопросы, жесткие, испытующие, исходящие от людей, которые собрались под неземным голубым светом купола; ложь, хитрость, спланированная еще много лет назад. А потом весь мир превратился в тошнотворную юлу. Я слышал свое тяжелое дыхание, чувствовал, что действительно задыхаюсь, и начал свое длинное погружение в бессознательность, пытаясь удержаться на скользком склоне. На секунду мои глаза открылись, и мне явилось последнее сумасшедшее видение — нет, я готов был поклясться, что возле кровати стоял Говард Джонсон и что он сказал:

— Не повезло, малыш, ты действительно купил это. Чудесный размер и прекрасная обертка.

В комнате сидели четверо людей. Это была маленькая мастерская, уютная, с книжными полками и кожаными креслами, а на каминной доске стояли элегантные позолоченные часы. Половина третьего утра. Шторы не заслоняли окон, и в1 комнату пробивался свет. Значит, я был без сознания около двух часов. Я сидел на вращающемся стуле за низким, крытым ореховым шпоном столом. На столе стояла большая ваза с гладиолусами. Моя голова пульсировала точно куколка, из которой собиралась выйти самая огромная в мире бабочка.

Мадам Вадарчи сидела, помахивая веером, и, я всегда находил в ней что-то новое, курила сигару, наверное, чтобы успокоить нервы. Кэтрин в своем желтом платье и позолоченных туфлях. Я пристально посмотрел на нее. Профессор Вадарчи сидел, сморщив лицо, словно сосал кислую конфету, и держал в руке пистолет, мой «Le Chasseur». Здесь был и Алоис, облаченный в свои черные брюки и рубашку, а из-за пояса по-прежнему торчал кинжал. В руке он держал хлыст — тот, который я видел прежде, в Париже, — занятная штучка с золотой ручкой, украшенная костяными ободками, с греческим орнаментом на кожаной части и длинным, четырехфутовым ремнем.

Я сидел за столом, не связанный, свободный, как воздух, в третий раз произнося:

— Где-то здесь должен быть аспирин.

И в третий раз Алоис продемонстрировал свою ловкость. Он взмахнул хлыстом, длинное кнутовище взлетело в воздух и сбило с одного из гладиолусов лепестки в четырех дюймах от моего носа. Наверное, он не любил цветы.

— Ответьте на вопрос, — произнес Алоис.

— Никак не вспомню, что же это было. Головная боль, понимаете ли.

Алоис взглянул на профессора Вадарчи, тот почесал подбородок и сказал:

— Ну ладно. Мы пришли сюда затем, чтобы договориться с вами. Все наши гости еще здесь. Просто назовите имена тех двоих, которых вы узнали. После этого вы поживете здесь несколько дней, а затем мы вас отпустим. Целым и невредимым.

Вас и фройляйн Лотти Беманс. Даем слово.

— Мне нужен аспирин, а не обещания.

И тут Алоис разозлился. Он сжал губы и в тот же момент взмахнул хлыстом — его конец стегнул меня по шее. На столе лежала тяжелая серебряная зажигалка. Я схватил ее и швырнул в ненавистное лицо Алоиса. Его рефлексы были просто превосходны. Он лишь слегка сдвинулся в сторону, и я промахнулся.

Он опять взмахнул рукой, но на этот раз левой, и, словно бейсбольный мяч, схватил зажигалку. Она тут же полетела обратно, но попала не в меня, а в вазу, которая разлетелась на мелкие кусочки. Вода выплеснулась на стол и залила мне колени, а мои руки покрылись лепестками, так, что я, наверное, напоминал мимического актера в образе эльфа, который вылез из лужи.

— Ну хорошо, — угрожающе произнес Алоис, — придется поступить с тобой по-другому.

— Можете поступать со мной так, как вам захочется, но вы напрасно думаете, что я поверю вашим обещаниям. Вы ни за что не отпустите ни меня, ни Лотти, вы не выпустите нас отсюда живыми.

— А я уверена, что он сдержит свое слово.

Это сказала Кэтрин.

Она оставалась по-прежнему спокойной, мне нужно было разрушить ее иллюзии.

— Вот эта девушка, Кэтрин, видит себя в роли фрау Кэтрин Гитлер. Вы, конечно, знаете, что вся ее генеалогия не более чем подделка? Вы не получите в ее лице чистую арийскую невесту.

Последуйте моему совету, утопите Кэтрин в озере и женитесь на Лотти.

Наверное, я поступил правильно, хотя мне было больно за нее. Это была боль, которую не смог бы заглушить никакой аспирин в мире. От нее нельзя избавиться. Можно попытаться уничтожить ее словами, но вы будете ненавидеть себя за это, а ваше маленькое глупое сердце и разум будут надеяться на последний шанс.

Алоис ответил:

— Сегодня она доказала свою преданность делу. И никакая генеалогия мне не нужна.

Если это не сработало с Кэтрин, может быть, сработает с ним? Маленькая семейная проблема могла бы отвлечь внимание от меня.

— Сейчас не так уж дорого изготовить родословную. Профессор Вадарчи надул вас тогда, когда вытащил вас из приюта для сирот или лагеря беженцев. Вы такой же сын Гитлера, как я — сын Тарзана.

На лице Алоиса не дрогнул ни один мускул. Его рука взметнулась, и я снова ощутил жар хлыста на моей шее.

— Свинья!

Я прикусил губу и заговорил снова:

— Ты вообще ничей сын. А если точнее — ничей и ниоткуда. И эта бедная старая мумия, накачанная бальзамирующими составами, никогда и на сотню миль не приближалась к твоему любящему папочке. Почему бы тебе не подрасти, не отказаться от участия в любительских спектаклях и не начать преподавать сценическое искусство? По крайней мере, это хорошая, честная работа.