Харлан Кобен - Скованные одной цепью
— Как это «что случилось»? — Микки перевел взгляд на лобовое стекло, с несколько преувеличенной напряженностью вглядываясь в дорогу. — Папа случился. И вы не можете ее винить.
— А я никого и не виню.
— Раньше она была такая счастливая. Вы даже представить себе не можете. Она все время смеялась. Потом папа уехал, и… — Он оборвал себя на полуслове, замигал, проглотил комок в горле. — И она прямо-таки рассыпалась. Вы не представляете, как много они значили друг для друга. Вам кажется, что дедушка и бабушка — это чудесная, замечательная пара, но у них есть друзья, знакомые, родственники. А у мамы с папой, кроме них самих, никого не было.
— И кроме тебя.
— Ну вот, — насупился Микки, — опять вы меня начинаете по головке поглаживать.
— Извини.
— Нет, вам этого не понять, это видеть надо. Когда люди так любят друг друга… — Микки запнулся, подыскивая слова. — Некоторые пары созданы так, что им просто не дано распасться. Они словно единое целое. Убери одного… — Он не закончил фразу.
— Когда у нее это началось?
— Несколько месяцев назад.
— После отъезда отца?
— Да. До того с самого моего рождения она ни к чему такому не прикасалась. Правда, раньше, я знаю, она баловалась порошками.
— Знаешь? Откуда?
— Я много чего знаю. — По лицу Микки скользнула лукавая грустная улыбка. — Знаю, например, что вы старались их развести. Что говорили отцу, будто мать забеременела от другого. Что она прыгала из постели в постель. Что ему не следует бросать учебу ради нее.
— И откуда же тебе все это известно?
— От мамы.
— Тебе она сама все это рассказала?
— Она всегда говорит мне правду, — кивнул Микки.
Ничего себе.
— И что еще она тебе рассказала?
— Я не собираюсь описывать вам все пятнадцать лет своей жизни. — Микки скрестил руки на груди.
— Она не говорила тебе, что я старался затащить ее в постель?
— Что? Нет. Дикость какая-то. А такое было?
— Не было. Но она сказала твоему отцу, что было, чтобы вбить клин между нами.
— О Господи, ну что за дикость.
— А как насчет отца? Что он тебе говорил?
— Что вы оттолкнули их друг от друга.
— Мне этого вовсе не хотелось.
— Кого волнует, что вам хотелось? Вы оттолкнули их друг от друга. — Микки шумно вздохнул. — Вы оттолкнули их друг от друга, и вот что из этого вышло. Вот почему мы здесь.
— То есть? О чем это ты?
— А по-вашему, о чем?
О том, что отец бесследно исчез. Что мать — наркоманка. Что виноват во всем Майрон, что жизнь их, может, сложилась бы совсем иначе, будь он в свое время более терпим.
— Она хорошая мать, — упрямо повторил Микки. — Самая лучшая.
Ну да, любительница героина в качестве Матери года. Как всего несколько дней назад заметил отец Майрона, дети склонны закрывать глаза на дурное. Но в данном случае это вообще какая-то слепота. А с другой стороны, по каким критериям мы оцениваем родителей? Если судить Китти по тому, что имеется на выходе, по конечному, если угодно, результату, то что ж, достаточно просто посмотреть на этого молодца. Замечательный парень. Отважный, сильный, умный, горой стоит за семью.
Так что, быть может, лгунья, наркоманка, кто угодно, но Китти и впрямь сделала что-то доброе.
Помолчав еще минуту-другую, Майрон решил возобновить разговор каким-нибудь случайным замечанием.
— Я слышал, ты увлекаешься этой дурацкой игрой в крокет?
Дурацкой игрой в крокет? Ой-ой-ой.
— Майрон?
— Да?
— Мы здесь не шары гоняем.
Микки снова заткнул уши наушниками, увеличил звук почти до максимума и уткнулся носом в боковое стекло. Остаток пути они проделали в молчании. Уже на самом подъезде к старому дому в Ливингстоне Микки выключил музыку и перевел взгляд вперед.
— Видишь это окно наверху? — спросил Майрон. — Вон то, с переводной картинкой на стекле?
Микки посмотрел в ту сторону, но ничего не сказал.
— В детстве это была наша с твоим отцом комната. Тут мы играли в настольный баскетбол и бейсбольные карточки, придумали игру в хоккей с теннисным мячом вместо шайбы, а ворота — дверца шкафа.
Микки секунду помолчал, потом повернулся к дяде и сказал:
— Какой же чепухой вы, ребята, занимались.
Все такими умниками стали.
Несмотря на весь кошмар последних двадцати четырех часов — а может быть, благодаря ему, — Майрон не удержался от смешка. Микки вышел из машины и пошел той же дорожкой, где накануне вечером набросился на Майрона. Тот последовал за ним, и на мгновение ему неудержимо захотелось сыграть какую-нибудь шутку с племянником. Что только не приходит в голову в самое неподходящее время!
Мама ждала на пороге. Первым она обняла Микки — так, как только мама на это способна. Обнимая, она не сдерживалась, всего тебя к себе прижимала. Микки закрыл глаза и утонул в ее объятии. Майрон думал, мальчик заплачет, но Микки не из тех, у кого глаза всегда на мокром месте. Наконец мама выпустила его и взялась за собственного сына. Затем отступила на шаг и, не давая им войти в дом, вперила в них убийственный взгляд.
— Ну, что там у вас происходит? — грозно спросила она.
— Что ты имеешь в виду? — Майрон вопросительно посмотрел на нее.
— Вот только не надо кормить меня этими «что ты имеешь в виду?». Отец сказал мне только, что Микки некоторое время поживет с нами. И все. Поймите меня правильно. Микки, я просто счастлива, что ты остаешься. Если хочешь знать мое мнение, слишком долго вы болтались по этим дурацким заграницам. Твое место здесь. С нами. С семьей.
Микки промолчал.
— Где отец? — спросил Майрон.
— В подвале. Приводит в порядок для Микки твою старую детскую. Итак, что происходит?
— Может, позовем папу и поговорим все вместе?
— Хорошая мысль, — сказала мама, грозя пальцем, как это делают… э-э… матери, — только без фокусов.
Без фокусов?
— Эл! Дети приехали.
Они вошли в дом. Мама закрыла дверь.
— Эл?
Молчание.
Все переглянулись, никто не тронулся с места. Майрон первым направился к лестнице, ведущей в подвал. Дверь в старую детскую Майрона — скоро ей предстоит стать комнатой Микки — была распахнута.
— Папа? — окликнул он.
И вновь молчание.
Майрон оглянулся на мать. Вид у нее был еще более удивленный, чем у сына и внука. Майрона охватил страх. Прогоняя его, он через несколько ступенек помчался вниз по лестнице. Микки следовал за ним.
Добежав до конца, Майрон круто остановился. Микки врезался в него сзади так, что он даже слегка пошатнулся. Но ничего не почувствовал. Он смотрел прямо перед собой, и ему казалось, что на глазах рушится весь его мир.
26
Однажды, когда Майрону было десять лет, а Брэду пять, отец взял их на стадион посмотреть игру «Янки» с «Ред сокс». Большинству мальчишек подобные события запоминаются так: поход на матч по бейсболу с отцом, отличный июльский день, головокружительный момент, когда выходишь из тоннеля и впервые в жизни видишь бейсбольное поле с его словно нарисованной травой, солнце, сияющее, как в первый день творения, наконец, своих героев в спортивной форме, разминающихся перед игрой с легкостью, присущей избранным.
Но в тот раз все было иначе.
Отец достал билеты в верхний сектор, откуда мало что увидишь, но в последний момент товарищ по работе дал ему два других — в трех рядах за скамейкой запасных «Ред сокс». Непонятно почему — и к ужасу всей семьи, — но Брэд был болельщиком именно этой команды. Впрочем, на самом деле не так уж непонятно. На самой первой карточке с изображением бейсболистов, которая попала в руки Брэду, красовалась фотография Яза-Карла Ястржемского. Великое, казалось бы, дело, но Брэд был из тех ребятишек, которые сохраняют верность своим первым кумирам.
Стоило им сесть, как отец с ловкостью фокусника извлек из кармана два билета на лучшие места и показал их Брэду:
— Сюрприз!
Билеты он отдал Майрону. Папа останется наверху, а мальчики устроятся в ложе. Майрон взял дрожащего от возбуждения Брэда за руку и повел его вниз. Добравшись до места, он так и ахнул: поле было совсем рядом. В общем, потрясно.
Когда Брэд увидел, как в нескольких ярдах от него лениво разминается Яз, лицо его расплылось в широкой улыбке, которую Майрон, стоило закрыть глаза, видел и чувствовал даже сейчас. Брэд изо всех сил захлопал в ладоши. А когда Яз оказался в зоне бэттера, он вовсе ошалел. «Яз, Яз, Яз!»
Малый, сидевший впереди них, круто обернулся и насупился. На вид ему было лет двадцать, в глаза бросалась нечесаная борода. Ее-то Майрон запомнил навсегда. Бороду.
— Довольно, — бросил бородач Брэду. — Уймись.
С этими словами он повернулся в сторону поля, а у Брэда вид был такой, словно ему дали пощечину.
— Наплюй на него, — сказал Майрон. — Кричать на стадионе никому не запрещается.
