Росс Макдональд - Омут

— Надеюсь, вы поправляетесь, мистер Слокум, — я не нашел лучшей вступительной фразы.

— Не знаю, я испытал подряд несколько ужасных потрясений, — жалость к самому себе пискнула у Слокума, будто крыса за стеной. — Я потерял мать, потерял жену, теперь собственная дочь отвернулась от меня.

— Но я с тобой, мой дорогой друг, — сказал Марвелл. — Ты знаешь, что всегда можешь на меня рассчитывать.

Слокум слабо улыбнулся. Его рука потянулась к руке Марвелла, которая безвольно лежала рядом с доской, но, не коснувшись ее, замерла в воздухе. — Если вы пришли насчет пьесы, — продолжил Марвелл, обращаясь теперь уже ко мне, — то, боюсь, напрасно. Должен признаться, мы оставили эту затею. После всего, что произошло, пройдут, быть может, месяцы и годы, прежде чем я снова приобрету способность творческого воображения. Да и бедный милый Джеймс не может играть...

— Не велика потеря для театра, — с тихой грустью заметил Слокум. — Но мистера Арчера пьеса нисколько не интересует, Фрэнсис. Я полагал, что теперь ты уже знаешь, что он — частный детектив. Думаю, он пришел сюда за гонораром.

— Мне уже заплатили.

— Тем лучше. Вы никогда не получили бы от меня ни цента... Могу ли я рискнуть задать вам вопрос: кто вам заплатил?

— Ваша жена.

— Ну, разумеется! А сказать вам почему? — Он подался вперед, вцепившись руками в простыню. Его глаза вдруг вспыхнули. Посеребренное лицо заострилось, как у старика. — Потому что вы помогли ей убить мою мать! Разве не так? Не так?

Марвелл поднялся со стула, смущенно отвернулся, стал глядеть на гравюры.

— Нет, Фрэнсис, не уходи, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты это слышал. Я хочу, чтобы ты знал, с какой женщиной мне пришлось провести всю свою жизнь.

Марвелл плюхнулся обратно на стул и принялся покусывать костяшки пальцев. — Продолжайте, — сказал я. — Мне очень интересно.

— Эта идея пришла мне в голову позавчера вечером. Я лежал здесь и размышлял о происшедшем. И увидел все совершенно ясно. Она всегда ненавидела мою мать, она хотела получить ее деньги, хотела оставить меня. Но она не решалась убить ее в одиночку. И вы предложили ей свои профессиональные навыки, правда?

— И каков же был мой личный вклад?

Слокум говорил с каким-то упрямым лукавством:

— Вы заранее запаслись козлом отпущения, мистер Арчер. Нет никаких сомнений, что Мод сама утопила мою мать; она никому бы не доверила такое, кто угодно, только не она. Вы были там, чтобы убедить всех в виновности Ривиса. Мои подозрения окончательно утвердились, когда я нашел в кустах рядом с бассейном кепку Ривиса. Я знал, что Ривис не оставлял ее там. Он оставил ее на переднем сиденье машины. Я лично видел ее в машине. Я предположил, что вы тоже ее видели, и... понял, что могло с ней произойти в ваших руках.

— К сожалению, я не умею так глубоко "предполагать", как вы, мистер Слокум. Но, допустим, то что вы предположили, — правда. И что же вы собираетесь делать?

— Я ничего не могу сделать. — Слокум сидел на постели, устремив глаза в потолок, руки его, позабыв друг о друге, бессильно упали на одеяло, ладонями кверху. Он походил на какого-то сумасшедшего святого. — Я не воздам вам по заслугам, я выбрал страдание для себя — трубить всему свету о моем позоре, о позоре моей жены. Пока у вас хватит совести, можете спать спокойно... Прошлой ночью я исполнил свой долг перед покойной мамой. Я сказал жене все, что сейчас сказал вам. Она покончила с собой. Это была проверка.

Я чуть было не разразился потоком крепких слов, но подавил негодование, стиснул зубы. Слокум... ханжа и сноб. Слокум оторвался от реальной жизни уже давно. Скажи ему теперь, что это он толкнул жену на самоубийство и без какой-либо веской причины, — в лучшем случае он бы спятил, и все.

Мод Слокум не покончила бы с собой, если б убила свекровь. А рассказ мужа о кепке Ривиса открыл ей простую истину: Ривис не виноват в убийстве. Его совершил кто-то другой. Кто? И тут ее неврастеник-муж выдает свою "версию".

Я сказал Марвеллу:

— Если вы друг этого человека и заботитесь о нем, вам следовало бы подыскать для него хорошего врача.

Марвелл вскинул на меня взгляд и пробормотал что-то бессвязное, не отнимая пальцев ото рта. Глаза Слокума были все так же обращены к потолку, и на лице светилась все та же улыбка святого. Я вышел из этого склепа. Уже за дверью до меня донеслись слова:

— Твой ход, Фрэнсис.

В одиночестве я обошел дом, думая о Мод Слокум и разыскивая ее дочь. Комнаты и коридоры были пусты и безмолвны. Гигантская волна, пронесшаяся над этим домом, смыла жизнь с его берегов. После цунами жизни не было ни на веранде, ни в холле, ни на террасах, лужайках и дорожках во дворе, и только цветы горели в угасающем вечернем свете, как прежде. Бассейн обошел стороной, краем глаза отметив, что сквозь листву деревьев он блестит, как созданное природой зеркало. Дойдя до конца траурной кипарисовой аллеи, я очутился перед входом в сад, где впервые увиделся с пожилой леди.

Кэти сидела на каменной скамье, островком выступающей из половодья цветов. Ее лицо было обращено к западу, где только что величественно погибло солнце. Потом взгляд девушки медленно переместился за каменную стену сада к высившимся на горизонте горам. Она смотрела на их пурпурную громаду так, как смотрит узник на стену огромной тюрьмы, где осужден остаться в полном одиночестве навсегда.

Я окликнул ее от калитки:

— Кэти! Я могу войти?

Она медленно повернулась, в глазах все еще стояли гигантские древние горы. Ровным голосом сказали:

— Здравствуйте, мистер Арчер. Входите.

Я сбросил щеколду и ступил в сад.

— Не закрывайте. Пусть калитка будет открыта.

— Что ты делаешь?

— Просто думаю. — Она подвинулась на скамье, давая мне место. Камень все еще хранил солнечное тепло.

— О чем?

— О себе. Я привыкла думать, что все вокруг, — она повела рукой, как бы показывая сад, — прекрасно, но теперь мне так не кажется. Кольридж оказался прав в своем мнении о красоте природы. Вы видите ее красоту, если есть красота в вашем сердце. Если же ваше сердце опустошено, то и природа — пустыня. Вы читали его "Оду унынию", помните?

Я сказал, что нет, не читал.

— Теперь я понимаю Кольриджа. Я бы себя убила, будь я такой же смелой, как мама. А теперь... я думаю, буду просто сидеть и ждать, что со мной произойдет. Хорошее ли, плохое ли, не имеет значения.

Я не знал, что сказать. Я ухватился за фразу, которая пуста, но, может быть, успокаивала?

— Все плохое уже произошло, Кэти, разве не так? И значит — прошло.

— Кроме опустошения сердца, — убеждено ответила Кэти. И замолчала.

Наконец я сказал:

— Расскажи мне все, как было, Кэти.

Она поймала мой взгляд. Долго мы смотрели друг на друга, глаза в глаза... Она вся сжалась, отодвинулась от меня.

— Я не знаю, о чем.

— Ты убила бабушку, — тихо отчеканил я. — Тебе лучше рассказать мне об этом самой.

Кэти опустила голову, плечи ее поникли, она замерла. Ни единой слезинки на глазах!

— Кто-нибудь это знает?

— Никто, Кэти. Только я и Ральф Надсон.

— Да, он сказал мне об этом сегодня. Мистер Надсон — мой отец. Почему от меня это скрывали? Я никогда не послала бы письмо.

— Но почему-то послала...

— Я ненавидела мать. Она обманывала моего отца... мистера Слокума. Как-то я видела их наедине, мать и Надсона, и мне захотелось заставить ее страдать. И я думала, что, если мой отец... мистер Слокум о том узнает, она уедет отсюда, и мы с ним сможем остаться вместе. Вы не знаете, но... они все время ссорились или... были друг с другом как чужие. Я хотела, чтобы они расстались. Но, видимо, письмо не принесло результата.

Мне казалось: говорит взрослая женщина; колдунья без возраста, знающая древние мудрые средства воздействия на людей. Но она заплакала, горько, навзрыд, и снова превратилась в ребенка, может быть, ребенка, торопящегося стать взрослым и объяснить необъяснимое: как человек может свершить преступление, убийство, желая самого что ни на есть доброго, для всех, как ему кажется, подходящего.

— И потому ты выбрала самый сложный путь, — продолжил я ход мысли Кэти. — Ты думала, что деньги твоей бабушки разъединят их. Мать уедет отсюда со своим любовником, а ты сможешь счастливо жить со своим отцом.

— С мистером Слокумом, — поправила Кэти. — Он мне не отец... Да, я так думала, мистер Арчер. Я отвратительна.

Ее плач подхватил сидящий на кипарисе пересмешник. Рыдания девушки, и всхлипывания вторящей ей птицы, и надвинувшиеся сумерки — было от чего сойти с ума. Я обнял дрожащую Кэти.

— Я ужасна, — повторяла она сквозь приступы плача, — я должна умереть.

— Нет, Кэти, нет. Слишком много уже умерло.

— Что вы собираетесь со мной делать?.. Я заслужила смерть. Я ведь ненавидела и бабушку, мысленно не раз хотела убить ее. Она изуродовала... моего отца, когда тот был еще маленьким мальчиком...