Элмор Леонард - Пронто
– Если ты будешь продолжать в таком духе, – сказала Джойс, – в конце концов обязательно сделаешь какую-нибудь глупость. И ты сам это прекрасно понимаешь.
– Ты знаешь, – сказал Гарри, – хуже всего было тогда, когда я полностью отключился. Очнулся в самолете, не имея ни малейшего представления, куда же мы это летим. Вот я и задумался, надо бы спросить стюардессу, но как это сделать, не выставляя себя полным идиотом? А сижу я в первом классе и пью только минералку, не хочу рисковать, а то вдруг отключусь по новой. Вот я и начал беседовать с женщиной, сидящей рядом, – не помню о чем, вроде о фильме, который будут показывать. И все время думаю – надо бы спросить у нее. Набрался духу и спросил прямо, без всяких околичностей: «Наверное, это звучит очень глупо, но не будете ли вы добры сказать мне, куда мы летим?» А она посмотрела на меня с удивлением и говорит: «Лас-Вегас», и звучит это так, словно, а куда бы мы могли еще лететь?
– Гарри, это же я была с тобой, – сказала Джойс. Гарри на секунду смолк.
– А ведь верно, ты как раз и была той женщиной, – сказал он наконец и добавил в порядке объяснения: – Но тогда у тебя была другая прическа.
* * *Джойс увидела фары: по Меридиен, с севера на юг, ехала машина. Она двигалась медленно, видимо, водитель разглядывал номера домов. Потом машина вывернула на встречную полосу и остановилась под ее домом. Было уже полвосьмого, Джойс так и сидела у окна темной гостиной; увидев, кто вышел из машины, она вскочила со стула, подбежала к входной двери, открыла ее и стала ждать человека, поднимавшегося по пандусу, – человека в темном костюме и шляпе на манер той, какие любил носить Гарри Трумэн. А потом Джойс протянула к нему руки, и он тоже протянул к ней руки и молча ее обнял.
Глава 24
Может, когда-нибудь он и расскажет Джойс, как думал о ней по пути домой, перелетая Атлантический океан, и как ему хотелось видеть ее, и как он не мог дождаться – когда же он ее увидит. Как хотелось ему поцеловать ее, когда она уезжала с Гарри, и как хотелось ему поцеловать ее теперь, только он не знал, можно ли, и думал, а если я себя обманываю и совсем не так она на меня посмотрела. А что, если она считает меня дураком? А что, если она все еще любит Гарри, хотя Гарри и годится ей по возрасту в отцы? И еще много всего он передумал. Да и вообще, вот проскочил он бегом мимо таможенников, продемонстрировав свою звезду, а потом гнал сюда как угорелый – а вдруг ее нет дома?
Но она была дома. А когда они поцеловались в темноте, у входной двери, а потом продолжали целоваться в квартире и целовались так, словно изголодались друг по другу и никак не могли насытиться, он с удивлением вспоминал все эти свои сомнения и не мог понять, как мог он в чем-то усомниться. Когда-нибудь потом он расскажет ей про все эти мысли, чтобы она знала, что он чувствовал, но сейчас нужно было рассказать ей много другого.
Начиная с Роберта Джи.
* * *– Зип сказал: «Пристрели его», а этот молодой, Ники, говорит: «Что, прямо здесь?» Думаю, ему и хотелось бы, но он просто не мог, не был готов к такому. И тогда Зип застрелил его сам. И застрелил так, что было видно – ему-то явно не требовалось к такому готовиться. Просто повернулся, дважды выстрелил Роберту в грудь, снова направил пистолет на меня и снова спросил: «Куда они поехали?» А я сказал ему то же самое, что и раньше. Ведь вы уехали, так что у меня не было никаких оснований врать. Думаю, он понял, что я говорю правду, и это его остановило. А тут этот молодой, Ники, говорит: «А этот будет мой!» – это про меня он говорит. Зип очень удивился, то есть сделал вид, будто очень удивился. Он что-то сказал, напомнил вроде Ники, как тот уже раньше обещал застрелить меня, но не застрелил. «А теперь ты готов шлепнуть его, – сказал Зип, – верно? Теперь, когда у него нет пистолета? А что, если я дам ему свой? Тогда ты тоже его застрелишь?» Понимаешь, Зип не уважает Ники, поэтому он и не дал ему меня застрелить.
– А если бы Ники застрелил Роберта, когда Зип ему велел... – начала Джойс.
– Правильно, тогда все было бы иначе.
– И что – они так тебя и отпустили?
– Думаю, он хотел показать мне свою силу, показать, что я ничего не могу с ним сделать. Он может убить человека, убить его прямо у меня на глазах, а я не могу сделать ровно ничего. Они вышли из комнаты... А я не только не мог ничего сделать, но даже и не понимал ничего, не знал, что теперь будет. Я осмотрел Роберта, но пульса уже не было. Тогда я вышел в коридор и начал стучать во все двери подряд, но ни одна из них не открылась. И только выйдя из этого дома на улицу, я понял окончательно, что они меня отпустили. Я пошел в полицейский участок и сказал, что убили человека. Им потребовался целый час, чтобы предположить, а вдруг я говорю правду. Потом они еще звонили в Вашингтон и проверяли, кто я такой. Так что, когда мы добрались до этого дома, шайка Зипа все еще была там, но тело Роберта давно исчезло, как я и ожидал. Я сказал полицейским: забудьте эту историю, мы разберемся с ней у себя дома.
– Но ведь тут не получится предъявить ему обвинение в убийстве Роберта, – удивилась Джойс.
– Не получится, – согласился Рэйлен. Несколько секунд Джойс молча изучала его лицо.
– А ведь я знаю тебя совсем плохо, – сказала она.
* * *Ну что тут было рассказывать? Теперь в гостиной горел свет, они удобно устроились за столом со стаканами в руках.
– Я вырос в шахтерском поселке, – сказал Рэйлен, – и жевал табак с двенадцати лет. Ходил в Эвартовскую школу, играл в футбол. Главными нашими противниками были арланские «Зеленые драконы». Ну что еще рассказать? Работал в глубоких шахтах, в диких, как их называли, – это шахты, которые когда-то выработали и забросили, а потом вернулись, чтобы выгрести последние остатки угля. А еще я занимался раздеванием.
– Я тоже, – сказала Джойс.
– Извини?..
– Ладно, ерунда.
– Раздевание – это когда снимают вершину холма и добывают уголь открытым способом, при этом поганят всю окружающую местность. Но тут вмешалась мама, она не разрешила работать мне на этих людей. Около года стоял в пикетах – это когда мы забастовали против «Дюк Пауэр». Познакомился с громилами, которых нанимала компания. В это же самое время умер отец – угольная пыль в легких и гипертония. Тогда-то мама и сказала: «Хватит». Во время этой забастовки застрелили ее брата. Мы снялись с места и переехали в Детройт, штат Мичиган. Там я пошел в Уэйновский университет, это университет штата, окончил его и записался в маршальскую службу. Что тебе еще рассказать?
* * *– Двое мальчиков, первого я хотел назвать Хэнком, а второго – Джорджем, в честь Хэнка Уильямса и Джорджа Джоунса, «старого опоссума», – величайших певцов кантри, какие только были. Каждый раз мы договаривались, если будет мальчик – его назову я, а если девочка – имя выбирает Винона, но когда дети рождались, Винона, как обычно, настаивала на своем, так что звать мальчиков Рики и Рэнди. У себя дома я принадлежал к той самой церкви, где учился петь Джордж Джоунс. Я имею в виду – к той же конгрегации, к «Божьему Собранию». Сама-то его церковь была в Восточном Техасе, а моя – в Восточном Кентукки. Если бы Винона родила девочку, она назвала бы ее Пайпер, Тамми или Лоретта. Ее любимая песня была «Не приходи домой поддавши, с любовью на уме», это Лоретта Линн пела. Почему она любила эту песню – ума не приложу, я никогда не лез к ней поддатый.
– А ты знаешь, что получится, если пропеть какую-нибудь мелодию кантри задом наперед? – спросила Джойс. – К тебе вернется твоя девушка и твоя машина, ты протрезвеешь, а твоя собака оживет. Ведь я родилась в Нэшвилле, – добавила она.
* * *Он спросил, почему она не сказала ему этого раньше, и спросил, ходила ли она в Раймановский зал и в Орхидейную гостиную Тутси, ему это казалось очень важным, но Джойс ответила, очень жаль, но они уехали оттуда, когда ей было всего два года, – сперва в Даллас, потом в Оклахома-Сити, потом в Литтл-Рок, а в конце концов – сюда. Она рассказала, что отец ее торговал машинами, причем всякими, и все время пил, а мама курила и играла в карты, и никого из них нет уже в живых. Рэйлен спросил ее, посещает ли она церковь, а Джойс ответила, что у нее вроде и так жизнь идет нормально и она не чувствует пока особой необходимости. А еще она сказала: "Мы что, собираемся в первый же раз, когда сидим спокойно, не глядя все время в окно и не ожидая чего-то ужасного, рассказать друг другу все, что только можно рассказать? Наверное, мы все еще ждем это ужасное; только вот сейчас перерыв, и мы хотим узнать друг о друге побольше, ты согласен? Наверстываем зря потерянное время. Ты хочешь знать, какой у меня любимый цвет? Какие из овощей я ненавижу? Я в рот не возьму тушеные помидоры. Я люблю рок-н-ролл – кроме этой долбежки в голову, которая называется «хэви метал». Звездный час моей жизни был около двадцати пяти лет назад – я ездила на Вудстокский фестиваль. Я была там вместе со всеми под дождем, в грязи, без крошки хлеба, и в тот момент мне совсем не казалось, что это такое уж большое удовольствие. Замужем была, однажды – но это ты уже знаешь. Паттон – моя девичья фамилия, я ее так и не меняла. Три года посещала Майамский университет, специализировалась в психологии, а потом три года зарабатывала деньги стриптизом, выступала в Майами в бараках, но в приличных, а не в каких-нибудь сомнительных заведениях. Трусы на сцене не снимала никогда, на частных вечеринках не выступала. Наркотиками не пользовалась, беременностей и, соответственно, абортов не было. Что еще хотел бы ты узнать?
