Росс Макдональд - Дело Фергюсона
— Скорее всего, вы правы. Показания Спайса снимают с нее всякое подозрение.
— А вы не считаете, что ее следовало бы освободить?
— Утром она отправилась домой. Я добился от прокуратуры снижения залога, и ее приятельница, некая миссис Клайн, поручилась за нее своей недвижимостью.
Его поглотил лифт.
Я позволил образам в моем мозгу закрутиться вихрем и унестись прочь. Наркозный сон вновь окутал меня, как тихая внезапная ночь.
27
Когда я проснулся, лифт спускал меня в палату на четвертом этаже. Доктор Рут, хирург, следил, как санитары перекладывают меня с каталки на кровать. Едва дверь за ними закрылась, он сказал:
— Я распорядился положить вас в отдельную палату, потому что вам нужны покой и тишина. Вы не возражаете?
— Решать вам, доктор. И ведь я пробуду тут недолго?
— Во всяком случае, несколько дней, если не больше. Насколько я понял, дома за вами ухаживать некому.
— Но у меня неотложные дела.
— Дело у вас только одно, — сказал он неумолимо. — Дать срастись ключице. Да, кстати, у меня есть для вас кое-что. Может быть, захотите сохранить на память. — Он достал пластмассовую коробочку из-под таблеток и встряхнул ее, как погремушку. — Пуля, которую я извлек из вашего плеча. Прекрасная тема, чтобы развлекать гостей. Или даже темы — пуля распалась на кусочки.
Он показал мне свинцовые осколочки. Я его поблагодарил, не зная, что положено говорить в таких случаях. Он покачал седой головой.
— Благодарите не меня, а свою счастливую звезду. Вам очень повезло, что ключица пулю отклонила. Иначе вас привезли бы сюда со свинцом в легком. Кстати, кто в вас стрелял?
— Не помню.
— Ваша супруга? — Вероятно, едва заметная улыбка означала, что он пошутил. — Ее можно понять: вряд ли ей нравится, как вы рискуете. Надеюсь, это вас научит оставлять подобные дела полиции. Чего вы, собственно, добивались?
— Пули в плечо. И добился. Еще вопросы? Моя грубость его не остановила.
— Возможно, все не так просто. Мне доводилось видеть, что способны вытворять молодые мужья, пока их жены рожают. Родовые муки удел не одних только женщин.
— Я что-то не понял.
— А вы поразмыслите хорошенько. Да, а как себя чувствуют ваша супруга и новорожденная?
— Говорят, что хорошо. Вы не возражаете, если я спущусь их повидать? Я ведь тоже чувствую себя прекрасно.
— Может быть, завтра, если у вас не поднимется температура. А сегодня я хотел бы, чтобы вы не вставали. Могу я на вас положиться?
Я буркнул что-то невразумительное.
Санитарку, которая принесла мне завтрак, я попросил поискать для меня карандаш и бумагу. Ожидая ее возвращения, я мысленно творил записку Салли. Ну, может быть, «творил» не совсем то слово:
"Любимая, умоляю тебя и Ее о прощении, за то, что в меня стреляли. Я нечаянно. Так уж получилось. А если ты хотела только безопасности, так вышла бы за полицейского. Но тебе понадобилось выскочить за самого медлительного стрелка во всей американской адвокатуре.
Меня держат в одиночном заключении в палате номер 454. Но я их одурачу. Надену линялый бурнус, подарок старика бедуина, моего верного спутника в былые дни, осмуглю кожу соком грецкого ореха и призраком проскользну мимо их часовых. Жди и бди. Меня ты узнаешь по непроницаемой улыбке. Записку сожги".
Получив письменные принадлежности, я написал совсем другое. Действие наркоза прошло, и желание острить меня больше не преследовало. Пластмассовую коробочку я убрал в тумбочку, чтобы она не маячила у меня перед глазами.
Тут я обнаружил телефонный аппарат на нижней полке тумбочки и тотчас попробовал позвонить Салли. Телефонистка едко сообщила мне, что в палатах родильного отделения телефонов нет. Тогда я позвонил Фергюсону.
Трубку он снял сам. Голос у него был приглушенный и настороженный:
— Кто говорит?
— Гуннарсон.
Его голос обрел громкость.
— Но я думал, вы в больнице.
— Я оттуда и звоню. Навестите меня. Палата четыреста пятьдесят четвертая.
— Конечно. Я и сам собирался. Попробую заглянуть к вам завтра. Или завтра будет еще рано?
— Завтра будет поздно. Мне нужно вас увидеть сейчас же.
— Я был бы рад, но сегодня никак не могу. Только, пожалуйста, не думайте, будто я недостаточно ценю все, что вы для нас сделали. Я бесконечно вам благодарен. И Холли тоже.
— Мне нужно что-то кроме благодарности. На меня давит полиция. Нам с вами, мягко говоря, необходимо обменяться мнениями. Если до полудня вы не приедете, я сочту себя свободным от профессиональных обязательств и буду поступать соответственно.
Кто-то осторожно постучал в дверь, — именно в тот момент, когда следовало повесить трубку. Дверь приоткрылась, и в нее заглянула Элла Баркер.
— Можно, мистер Гуннарсон?
— Входите, входите.
Она нерешительно приблизилась ко мне. Глаза у нее были большие и темные с синеватыми полукружиями под ними. Свежий белый халат, больничные туфли на резиновой подошве, но шапочки она не надела. Темные волосы глянцевито поблескивали, губы были тщательно подкрашены.
— Я хочу поблагодарить вас, мистер Гуннарсон. Я пришла сюда, как только узнала. Только подумать, что в вас из-за меня стреляли!
— Не из-за вас. Выкиньте из головы раз и навсегда. Да и рана легкая.
— Вы просто меня утешаете. — Она наклонилась ко мне, и на глаза ей навернулись слезы от не находящих выражения чувств. — Вы мне так помогли! Хотите, я помассирую вам спину? Я очень хорошая массажистка.
— Нет, спасибо.
— Вы хорошо позавтракали? Хотите, я принесу вам сока?
— Большое спасибо. Но у меня есть все.
Элла закружила по палате, легкими ненавязчивыми движениями наводя там и сям порядок. Не знаю, что, собственно, она сделала, однако помещение приобрело более уютный вид. Она приподняла вазу на комоде, поправила сбившуюся салфетку и поставила вазу точно в ее центр.
— Я принесу вам цветов, — решительно сообщила она. — Без них тут уныло. Какие цветы вы любите?
— Всякие. Но, пожалуйста, не покупайте мне цветов. У вас нет на них денег.
— Найдутся. Завтра утром в семь я выхожу на дежурство. — Она сделала пируэт и улыбнулась мне через спинку кровати. — Больница берет меня назад.
— А почему бы и нет?
— Я так боялась, что меня уволят! Ведь я же попала в тюрьму! Поддерживала знакомство с ужасными людьми!
— В следующий раз будете осмотрительнее.
— Да. И конечно, мне очень повезло, что у меня может быть следующий раз. — Ее лицо еще хранило следы, словно оставленные каленым железом. Стереть их могло только время. — Вас Ларри Гейнс ранил?
— Об этом, Элла, я не могу с вами говорить.
— Но все равно, это он, да? И он скрылся!
— Не думайте о нем, — сказал я. — Он не вернется и никакого вреда вам не причинит.
— Я его не боюсь. Просто не хочу, чтобы он остался безнаказанным.
— Выкиньте из головы и это.
— Я стараюсь. Это как болезнь, вы же сами сказали. Ну, не буду вам больше надоедать. Если я могу хоть что-нибудь для вас сделать, так в любое время... — Вместо конца фразы она поправила на мне одеяло.
Очень скоро, подумал я, кто-то обретет в ней прекрасную жену. Единственное удовлетворение, которое пока принесло мне это дело.
Она обошла кровать и снова нагнулась надо мной. Прежде чем я успел понять ее намерения, она чмокнула меня в уголок рта и побежала к двери.
Такие поцелуи в голову не ударяют, но от слабости я был восприимчив. Выбравшись из кровати, в стенном шкафу за своим костюмом я обнаружил полосатый халат, кое-как влез в него и вышел на разведку в коридор. Дверцы лифта виднелись рядом с постом дежурной сестры, и я побрел в противоположную сторону к пожарной лестнице. На третьем этаже мне встретился седой санитар с отеческим выражением лица. Я объяснил ему, в чем дело, опуская наиболее яркие подробности. Он проводил меня до палаты Салли.
Волосы у нее рассыпались по подушке, лицо было бледное, измученное и удивительно прекрасное.
Я поцеловал ее в улыбающиеся губы, и она поцеловала меня в ответ. Ее руки обвились вокруг моей шеи, теплые, настоящие. Потом она оттолкнула меня, чтобы видеть мое лицо.
— Я получила твою записку. Она очень хорошая. Но ты дикий человек. Билл, ты себя хорошо чувствуешь?
— Прекрасно. Рана поверхностная.
— Тогда почему у тебя рука в лубке? И вообще, кто в тебя стрелял?
— Не знаю. Было темно.
— Кроме того, у тебя на лице помада, а у меня губы не подкрашены. Ты целовал сестер?
— Нет. Они целовали меня. Элла Баркер зашла сказать мне спасибо.
— Еще бы она посмела не зайти! — Ее рука крепко сжала мою. — Билл, обещай мне одну вещь. Одну-единственную, хорошо? Обещай больше не брать уголовных дел, не рыскать неизвестно где, и вообще.
— Обещаю. — Но про себя я сделал несколько оговорок. Вероятно, моя жена что-то почувствовала.
— Ты теперь должен думать о своей семье, а не только обо мне. Она такая красивая, Билл!
— Как ее мать.
— Нет, я сегодня совсем некрасивая. Сегодня утром я какая-то испитая. Но ты обратил внимание на мой живот? Он уже почти плоский. Я даже вижу пальцы на ногах!
