Шестая загадка - Яир Лапид
Вторую возможность воплощаю я. Когда дружишь с человеком тридцать пять лет, то, скорее всего, уже не задаешься вопросом, а что, собственно, вас связывает. «Ты – экологическое бедствие, – сказал он мне в одну из тех редких минут, когда мы затронули эту тему, – но после стольких лет это уже ничего не меняет». Наши жизни так тесно переплетены, что мы оба давно поняли: бессмысленно даже пытаться понять, почему мы дружим.
– Что ты делаешь на работе так поздно?
– Поступил тревожный сигнал. Не исключен теракт.
– Айелет с ума сходит.
– Я уже собирался домой, – раздраженно ответил он, – а тут ты звонишь.
– Яара Гусман.
Он не переспросил: «Кто-кто?» – не потребовал уточнений, просто спросил:
– Кто к тебе обратился?
– Мать.
– Не ввязывайся.
– Почему?
– Если бы ты знал, сколько я провозился с этим делом…
– По-видимому, недостаточно.
– Обижаешь. Не мне тебе объяснять, что без веских оснований я не прекращаю расследование. Но ее похититель попросту испарился.
– Кто вел следствие?
– Сначала специальный отдел уголовной полиции, потом подключились мы. Я все проверил. Они нигде не напортачили.
– А что с отцом?
– Мы и его проверили. Он чист.
– Она придет ко мне завтра утром.
– Вежливо извинись и отправь ее домой.
Время для споров было слишком позднее, поэтому мы оба, не сговариваясь, просто повесили трубки. Мы с Кравицем никогда не прощаемся. Не думаю, что это сознательное решение, но все наши беседы заканчиваются именно так.
В пепельнице лежала выкуренная на две трети погасшая сигара. Я раскурил ее и открыл большое окно. Холщовые шторы вздулись, как щеки тромбониста. Ворвавшийся в комнату воздух был влажный, хоть выжимай. Я задумался. Кравиц не станет врать без особой необходимости. Почему же сейчас он соврал?
2
Воскресенье, 5 августа 2001, утро
Она была в черной майке, открывающей изящные, но сильные плечи, в потертых джинсах и беговых кроссовках на платформе. Серо-голубые глаза, смотревшие на меня с легким беспокойством. Гладкий лоб, словно сошедший с полотна художника эпохи Возрождения. Едва уловимые первые признаки возраста угадывались только на шее, вокруг которой вились очень темные волосы до плеч, подчеркивающие бледность высоких скул. Ее красивый рот чуть кривился, выдавая напряжение. Одна приятельница как-то объяснила мне, что все женщины делятся на две группы: груши и яблоки. У яблок большая грудь и широкие бедра, как у героинь греческих трагедий; у груш – длинные ноги, округлые бедра и тонкая талия. Агарь Гусман, несомненно, принадлежала к породе груш.
Она села и произнесла:
– Я должна перед тобой извиниться.
Я ответил ей улыбкой, призванной скрыть мое удивление. Большинство клиентов приходят ко мне с заранее подготовленной речью, которую обдумывают по дороге, и с годами я научился не давить на них. Они знают, что я на их стороне, но им все равно хочется выглядеть в моих глазах правыми и высокоморальными, в крайнем случае – жертвами, достойными сочувствия. За сто двадцать шекелей в час я счастлив предоставить им эту услугу. Никаких проблем.
Правда, обычно извинения звучат на более позднем этапе.
– Зря я упомянула, что дружила с твоей сестрой, – сказала она. – Это было нечестно.
Я продолжал сидеть молча, но от выражения вежливого интереса, которое я на себя напустил, у меня начали зудеть щеки. Больше десяти лет назад я попросил свою сестру приглядеть за девушкой, которая в итоге стала свидетелем убийства. У меня были свои причины не обращаться за помощью к полиции, но Рони они не волновали. Она знала одно: старший брат никогда не сделает ничего, что подвергнет ее опасности. Через четыре дня к ней пришел Гольдштейн, замешанный в ограблении, и убил ее.
Формально в том не было моей вины.
Я твердил себе это каждое утро, бреясь перед зеркалом. Я твердил себе это, после трех сеансов навсегда прощаясь с психоаналитиком, которого нашел мне Кравиц. Даже когда я узнал, что у моего отца болезнь Альцгеймера, я первым делом подумал: вот и хорошо, теперь он забудет, что его дочь погибла из-за меня. Я так часто повторял себе, что не виноват, что минутами сам почти верил в это.
Агарь смотрела на меня молча, пока не поняла, что ответа не дождется.
– Просто знай, что я очень любила ее, – тихо сказала она.
Я чуть кивнул головой, чтобы не казаться безучастным, но больше ничем ей не помог. Она подняла голову и быстро огляделась по сторонам. Мой офис когда-то служил кладовой всему подъезду. Я снял его после продолжительных переговоров, которые включали в себя шесть заседаний домового комитета и обязательство с моей стороны полностью отремонтировать помещение. Слово я сдержал, и теперь оно выглядело не как кладовка, а как побеленная кладовка.
– Это твой офис?
– Я по большей части работаю на свежем воздухе.
– Я не собиралась тебя критиковать, – сказала она. – Здесь очень мило.
– Ты архитектор?
– Я работаю в министерстве социального обеспечения.
– Кем?
– Психологом.
– Прекрасно. Тогда давай немного поговорим обо мне.
Она рассмеялась. Смех у нее был славный, во все тридцать два белых зуба студентки американского колледжа, отправившейся на свои первые каникулы в Рим. Я попытался вычислить ее возраст. Будь Рони жива, ей было бы 38. По телефону Агарь сказала, что они вместе служили в армии.
– Тридцать пять с половиной, – сказала она.
– Фу, как некрасиво.
– Что?
– Читать мои мысли.
– Не мысли, а взгляд.
– Ты вроде говорила, что вы с Рони вместе служили?
– Она была моим командиром на сержантских курсах. Там мы и подружились.
– Как получилось, что мы никогда не встречались?
– Мы встречались. Я была одной из девчонок, приходивших к ней в гости, а ты – старшим братом, который работает в полиции, иногда появляется дома и даже
