Харлан Кобен - Один неверный шаг
Погляди, что они сделали.
Они.
Потрепанный «форд» Майрона медленно двигался мимо старой баскетбольной площадки. Черные лица поворачивались в его сторону. Играли две команды по пять человек, а по краям площадки толпились подростки в надежде заменить проигравшую команду. Дешевые кеды времен Майрона сменили кроссовки по сотне долларов и больше, которые эти ребята вряд ли могли себе позволить. Майрон почувствовал угрызения совести. Ему бы встать в благородную позу и порассуждать о переоценке ценностей и вещизме, но будучи спортивным агентом, имеющим свой процент от продажи дорогой спортивной обуви, он посовестился. Ему это не нравилось, но и ханжой он тоже не хотел быть.
Теперь никто не носил и шортов. На всех подростках красовались черные или синие джинсы с пузырями на коленях, которые подошли бы разве что клоуну в цирке для пущего смеха. Талия переместилась вниз на бедра, так что виднелся изрядный кусок боксерских трусов. Майрон не хотел казаться себе стариком, ворчащим по поводу манеры молодежи одеваться, но эти широкие штаны и платформы вряд ли были практичны. Как ты можешь хорошо играть, если приходится то и дело подтягивать штаны?
Но самая большая перемена произошла во взглядах, направленных сейчас на него. Когда пятнадцатилетним подростком Майрон впервые приехал сюда, он боялся, но понимал, раз хочет вырасти как баскетболист, то должен сражаться с лучшими игроками. А это означало, что необходимо появиться на площадке. Сначала его приняли прохладно. Очень прохладно. Но те любопытные и немного враждебные взгляды не шли ни в какое сравнение с убийственной ненавистью, сквозившей сегодня в глазах этих ребят. Это была голая ненависть, за которой пряталась холодная обреченность. Как ни банально, но тогда, почти двадцать лет назад, в глазах мальчишек было что-то еще. Может быть, надежда. Трудно сказать.
Как бы прочитав его мысли, Бренда заметила:
– Сейчас я даже играть бы здесь не стала.
Майрон кивнул.
– Тебе тогда было нелегко? Прийти сюда играть?
– Твой отец мне помог, – сказал он.
Девушка улыбнулась.
– Никогда не понимала, чего он к тебе так привязался. Как правило, отец ненавидел белых.
Майрон сделал вид, что удивился.
– Это я-то белый?
– Как Джеймс Бьюкенен.[9]
Оба через силу рассмеялись. Майрон решил попытаться еще раз.
– Расскажи мне про угрозы.
Бренда уставилась в окно. Они проезжали мимо местечка, где продавали колпаки на колеса. Сотни, а может, и тысячи колпаков сверкали на солнце. Странный бизнес, если подумать. Люди покупают новый колпак, как правило, только в том случае, если старый украли. Ворованные колпаки потом появляются именно в таких местах. Эдакий маленький круговорот вещей в природе.
– Мне звонили, – начала она. – В основном ночью. Один раз сказали, что мне не поздоровится, если они не разыщут моего отца. В другой раз заявили, что пусть лучше отец остается моим менеджером, иначе будет хуже. – Бренда замолчала.
– Не догадываешься, кто бы это мог быть?
– Нет.
– Не знаешь, кто разыскивает твоего отца?
– Нет.
– Или почему он вдруг исчез?
Она отрицательно покачала головой.
– Норм упоминал, что за тобой следили на машине.
– Мне про это ничего не известно, – сказала Бренда.
– А голос по телефону каждый раз был один и тот же?
– Не думаю.
– Мужской, женский?
– Мужской. И принадлежал белому. По крайней мере, мне так показалось.
Майрон кивнул.
– Хорас играл?
– Никогда. Вот дед, тот играл. Проиграл все, что у него было, хотя что там у него могло быть? Папа никогда даже не пробовал.
– Деньги он занимал?
– Нет.
– Ты уверена? Даже при финансовой поддержке твоё обучение обошлось в копеечку.
– Я на стипендии с двенадцати лет.
Впереди по тротуару пошатываясь брел человек. На нем было белье от Кэлвина Клайна, разномастные лыжные ботинки и большая шляпа русского образца, как у доктора Живаго. И ничего больше. Ни рубашки, ни штанов. Он сжимал в кулаке бумажный пакет, словно помогал ему перейти через улицу.
– Когда начались звонки? – спросил Майрон.
– Неделю назад.
– Как раз когда исчез отец?
Бренда кивнула. Она хотела еще что-то сказать, Майрон видел это по выражению ее лица, но молчал и терпеливо ждал.
– В первый раз, – тихо произнесла она, – мне велели позвонить матери.
Майрон подождал, не добавит ли она что-нибудь. Когда стало ясно, что он ничего не дождется, спросил:
– Ты позвонила?
– Нет, – печально улыбнулась девушка.
– Где живет твоя мать?
– Понятия не имею. Я видела ее в последний раз, когда мне было пять лет.
– Когда ты сказала «в последний раз»…
– Я именно это и имела в виду. Она бросила нас двадцать лет назад. – Бренда наконец повернулась к нему. – Ты вроде удивлен?
– Наверное.
– Почему? Ты же знаешь, что многих мальчишек там, на площадке, бросили их отцы. Думаешь, мать не может поступить так же?
Безусловно, в ее словах имелся резон, но это скорее был голос рассудка, чем настоящее убеждение.
– Значит, ты не видела ее двадцать лет?
– Да.
– А ты знаешь, где она живет? Город или хотя бы штат?
– Не имею понятия. – Бренда старалась казаться равнодушной.
– Ты не поддерживаешь с ней связь?
– Пара писем, и все.
– А обратный адрес?
– Они были отправлены из Нью-Йорка. Это все, что мне известно.
– А Хорасу известно, где она живет?
– Нет. Он за эти двадцать лет даже имени ее не упомянул.
– По крайней мере, в твоем присутствии.
Бренда согласно кивнула.
– Может быть, звонивший не имел в виду твою мать, – заметил Майрон. – У тебя есть мачеха? Твой отец женился или живет с кем-нибудь…
– Нет. После мамы у него никого не было.
Молчание.
– Тогда почему кто-то заговорил о твоей матери через двадцать лет? – спросил Майрон.
– Не знаю.
– Но хоть какая-нибудь идея?
– Никакой. Двадцать лет она была для меня призраком. – Девушка показала рукой в сторону. – Здесь налево.
Майрон свернул.
– Ты не возражаешь, если я поставлю на твой телефон определитель номера? Вдруг они снова позвонят?
– Хорошо.
Он свернул налево.
– Расскажи мне о своих отношениях с Хорасом, – попросил Майрон.
– Нет.
– Я не хочу лезть не в свое дело…
– Это неважно, Майрон. Люблю я его или ненавижу, все равно тебе придется искать его.
– Ты получила постановление суда, запрещающее ему к тебе приближаться?
Девушка помолчала. Потом спросила:
– Ты помнишь, каким он бывал на площадке?
– Сумасшедшим. И наверное, лучшим тренером из всех, кого я встречал.
– И никогда не успокаивался на достигнутом?
– Да, – согласился Майрон. – Он учил меня играть без изысков. Это не всегда давалось легко.
– Да, но ты был лишь подростком, который ему нравился. А представь себе, как трудно было быть его собственным ребенком. Теперь вообрази, что эта его неуспокоенность на площадке усугублялась постоянным страхом потерять меня. Он боялся, что я сбегу, брошу его.
– Как мать.
– Верно.
– Видимо, тебе тяжко пришлось, – заметил Майрон.
– Не то слово! – выдохнула Бренда. – Три недели назад у нас была рекламная разминка в школе Ист Орэндж. Знаешь, где это?
– Конечно.
– Два парня из зала расхулиганились. Ребята из старших классов, баскетболисты. Они были пьяные или накурились чего. А может, просто панки. Не знаю. Но вдруг начали орать всякое в мой адрес.
– Что именно?
– Разные гадости. Например, что бы они хотели со мной сделать. Мой отец вскочил и бросился к ним.
– Я его понимаю, – заметил Майрон.
Она покачала головой.
– Тогда ты тоже неандерталец.
– Почему?
– Зачем за ними гнаться? Защитить мою честь? Я уже взрослая, мне двадцать пять лет. Все это джентльменское дерьмо мне до лампочки.
– Но…
– Никаких но. Вся эта история, то есть то, что ты здесь, – самый настоящий мужской шовинизм, хотя я вовсе не ярая феминистка.
– Что?
– Болтайся у меня между ног пенис, был бы ты здесь? Звали бы меня Лероем и позвони мне пару раз какой-то идиот, стал бы ты защищать бедняжку?
Майрон колебался на секунду дольше, чем нужно.
– И вообще, – добавила она, – сколько раз ты видел мою игру?
Перемена темы застала Майрона врасплох.
– Что?
– Я три года подряд считаюсь игроком номер один. Моя команда дважды становилась чемпионом страны. Нас постоянно показывали по телевизору, в финале даже по общенациональному каналу. Я училась в Рестонском университете. Это всего в получасе езды от твоей квартиры. Сколько моих игр ты видел?
Майрон открыл рот, потом быстро закрыл.
– Ни одной, – признался он.
