Черноглазая блондинкат (ЛП) - Бэнвилл Джон

— Что с ним такое? — спросил я, хотя вполне мог догадаться.

— Он болен, — сказала Клэр. Она стояла у кровати и смотрела на брата. Она напоминала мать мученика. — Он… он что-то принял.

Я поднял его левую руку, перевернул и увидел следы уколов, старые и новые, тянущиеся неровной линией от запястья к внутренней стороне локтя.

— Где шприц? — спросил я. Она сделала судорожное движение рукой:

— Я его выбросила.

— И давно он в таком состоянии?

— Я не знаю. Может быть, с час. Я нашла его на лестнице. Наверное, он бродил по дому и, должно быть, потерял сознание. Я как-то притащила его сюда — это моя комната, а не его. Я не знала, что делать. Тогда я позвонил тебе.

— С ним раньше такое бывало?

— Нет, чтобы так плохо — никогда, — она повернулась ко мне с потрясённым взглядом. — Думаешь, он умирает?

— Не знаю, — ответил я. — Дыхание не так уж плохо. Ты вызвала врача?

— Нет. Я не рискнула.

— Ему нужна медицинская помощь, — сказал я. — Где здесь телефон?

Она подвела меня к туалетному столику. Телефон был сделан на заказ, чёрный и блестящий, с серебряной отделкой. Я снял трубку и набрал номер. Как, чёрт возьми, у меня в голове оказался этот номер, я не знаю — как будто его вспомнили мои пальцы, а не я. Долго никто не отвечал, потом раздался резкий, холодный голос:

— Да?

— Доктор Лоринг, — сказал я. — Это Марлоу, Филип Марлоу.

Мне показалось, что я услышал быстрый вздох. Несколько секунд стояла гулкая тишина, потом Лоринг заговорил снова:

— Марлоу, — произнес он, словно ругаясь. — Зачем ты звонишь мне в так поздно? Зачем ты вообще мне звонишь?

— Мне нужна ваша помощь.

— У тебя хватает наглости…

— Послушайте, — сказал я, — это не для меня, это — для друга. Здесь человек потерял сознание, и ему нужна помощь.

— И ты звонишь мне?

— Я бы этого не сделал, если бы мог обратиться к кому-то другому.

— Сейчас я положу трубку.

— Подождите. А как же клятва, которую вы, ребята, даёте? Этот человек может умереть, если ему не помочь.

Наступило молчание. Клэр все это время стояла рядом со мной, наблюдая за мной так, словно могла понять по моему лицу, что Лоринг говорит мне.

— Что не так с этим человеком? — спросил Лоринг.

— У него передозировка.

— Он пытался покончить с собой?

— Нет. Он укололся.

— Укололся? — Я представил, какую он скорчил гримасу от отвращения.

— Да, — сказал я, — он наркоман. Это что-то меняет? Наркоманы тоже люди.

— Как ты смеешь меня поучать!

— Я вас не поучаю, док, — сказал я. — Уже поздно, я устал, вы — единственный, кого я…

— Разве у этого человека нет семьи? У них нет своего врача?

Клэр все еще смотрела на меня, ловя каждое слово. Я отвернулся от неё и обхватил ладонью трубку.

— Фамилия Кавендиш, — тихо сказал я. — Или Лэнгриш. Это что-нибудь вам говорит?

Последовала ещё одна пауза. Одно из достоинств Лоринга, что он сноб — я имею ввиду нынешние обстоятельства.

— Ты имеешь ввиду Доротею Лэнгриш? — спросил он. Я услышал, как изменился его тон, как в нём появилось небольшая нотка почтительности.

— Совершенно верно, — сказал я. — Значит, вы понимаете, что надо быть осторожным.

Он колебался не больше секунды, затем сказал:

— Давай адрес. Я сейчас же приеду.

Я рассказал ему, как добраться до Лэнгриш-Лодж, о том, что надо погасить фары и припарковаться у оранжереи. Затем я повесил трубку и повернулся к Клэр.

— Знаешь, кто это был?

— Бывший муж Линды Лоринг?

— Совершенно верно. Ты его знаешь?

— Нет. Никогда с ним не встречалась.

— Он педант и нарцисс, — сказал я, — а ещё он врач — хороший и осторожный.

Клэр кивнула:

— Спасибо.

Я закрыл глаза и помассировал веки кончиками пальцев. Затем я посмотрел на неё и спросил:

— Как думаешь, ты сможешь раздобыть что-нибудь выпить?

На секунду она казалась беспомощной.

— У Ричарда где-то есть виски, — сказала она. — Пойду и посмотрю, что смогу найти.

— Кстати, а где Ричард? — спросил я.

Она пожала плечами:

— О, ты знаешь — его нет.

— А что будет, если он вернется и обнаружит твоего брата в таком состоянии?

— А что будет? Дик, наверное, рассмеётся и отправится спать. Он не обращает особого внимания на то, что происходит у нас с Реттом.

— А твоя мать?

На её лице промелькнула тревога.

— Мама не должна знать. Не должна.

— Разве ей не следует сказать? В конце концов, он её сын.

— Это разобьет ей сердце. Она ничего не знает о наркотиках. Когда Ричард сердится на меня, он угрожает рассказать ей. Это один из способов, как он пытается управлять мной. Один из многих.

— Я всё понял, — сказал я и снова растёр глаза; они казались слегка поджаренными на открытом огне. — Что насчёт выпить?

Она ушла, а я вернулся к кровати, сел на край и посмотрел на лежащего без сознания молодого человека с рвотой на рубашке и растрёпанными волосами. Я не думал, что он умирает, но я не эксперт, когда дело доходит до наркотиков и наркоманов. Эверетт Третий, совершенно очевидно, был из бывалых — следы от уколов на его руке выглядели давними. Рано или поздно его мать узнает, что поделывает её любимый сын, когда она не гладит его по волосам. Я просто надеялся, что она не узнает об этом самым горьким образом. Потеряв мужа, как с ней уже это случилось, последнее, что ей было нужно на этом этапе её жизни, — это ещё одна насильственная смерть в семье.

Клэр вернулась с бутылкой «Южного комфорта» и хрустальным бокалом. Она налила щедрую порцию и протянула мне. Я встал и наклонил к ней край стакана в знак признательности. Я не люблю «Южный Комфорт» — слишком приторный и сладкий, на мой вкус, — но сейчас сойдёт. Я начал было доставать портсигар, но передумал. Курить в спальне Клэр Кавендиш мне почему-то казалось неправильным.

Я снова взглянул на её брата.

— Где он берет наркотики? — спросил я.

— Я не знаю, где он теперь их берёт. — Она отвела взгляд, закусив губу. Даже в беде она была прекрасна. — Нико время от времени приносил ему немного, — сказала она. — Так я с ним и познакомилась — Эверетт нас познакомил. — Она грустно улыбнулась. — Шокирован?

— Да, — сказал я, — немного. Я не знал, что у вас с Питерсоном были такие отношения.

— Что ты имеешь в виду? Какие отношения?

— Из таких, что ты спишь с торговцем наркотиками.

Она вздрогнула, но быстро пришла в себя. Теперь, когда она знала, что помощь уже в пути и она может перестать быть ответственной за всё, она возвращалась в обычное состояние.

— Ты ведь совсем не понимаешь женщин.

Мне вдруг стало интересно, слышала ли я когда-нибудь, как она произносит моё имя, называла ли она меня Филипом. Не думаю, что она это делала, даже когда мы были вместе в постели, в сиянии тех самых кроваво-красных роз.

— Нет, — сказал я, — не думаю, что понимаю. А есть такие, что понимают?

— Да, я встречала таких.

Я допил содержимое своего бокала. Оно действительно было тошнотворно сладким; должно быть, в него добавляли карамель или что-то в этом роде.

— Ты со мной откровенна? — спросил я. — Ты действительно видела Питерсона на Маркет-стрит в тот день?

Её глаза округлились:

— Конечно. Зачем мне лгать?

— Не знаю. Как ты сказала, я вас не понимаю.

Она села на кровать, сложила руки и положила их на колени.

— Ты прав, — тихо сказала она, — я не должна была иметь с ним ничего общего. Он… — она подыскивала подходящее слово, — он недостойный. Это звучит странно? Я не имею в виду, что он недостоин меня — видит Бог, я недалеко от него ушла. Он обаятелен, забавен и обладает изящным умом. В каком-то смысле он даже храбр, но внутри только пустота.

Я посмотрел ей в глаза. Внутри них она была где-то далеко-далеко. До меня вдруг дошло, что она говорит не о Питерсоне, а просто использует его, чтобы поговорить о ком-то другом. Это так и было, я был в этом уверен. И этот кто-то другой был дорог ей так, как никогда не мог быть дорог такой человек, как Нико Питерсон, — как никогда не мог быть дорог и такой человек, как я. Мне вдруг очень захотелось её поцеловать. Я не мог понять, как это возникло, я имею в виду, почему я захотел поцеловать её сейчас, когда она была так далеко от меня, думая о ком-то, кого она любила. Женщины — не единственные, кого я не понимаю, — я и сам себя ни капельки не понимаю.