Николай Стародымов - Исповедь самоубийцы
Нет, я ни в коем случае не хотела бы снова оказаться причастной к чужим смертям. И все же…
Все же мне вдруг показалась неимоверно пресной и скучной моя постоянная жизнь. Это прозябание, в котором за событие считается поездка за город на пикничок или бурный недолгий романчик с каким-нибудь случайным мужчиной. А здесь… Здесь такого прозябания нет. Тут все время балансирование на лезвии ножа, тут в любой миг можно поскользнуться. И это вынуждает тебя все время быть в форме…
Окончание моего «секретарства» при Вячеславе Михайловиче означало, что больше мне не придется быть свидетелем и, по сути, соучастником преступлений. И в то же время оно подводило черту под скоротечным отрезком времени, в котором я себя чувствовала приобщенной к некой тайне, вернее, к некой тайной жизни. Это было попросту романтично — как бы пошло и избито ни звучало это слово.
5
— Таким образом, уважаемая моя Барби, сегодня мы с вами в последний раз выезжали вместе, — продолжил Самойлов. — Это дело нужно отметить.
Он элегантно поднял свою рюмку, легонько, но со звоном, коснулся ею моего фужера, кивнул Настоятельнице и опрокинул коньяк в рот.
А я уже собралась с мыслями. В конце концов, о том, что продолжительность нашего общения с Самойловым не будет слишком уж долгой, они мне сообщили заранее.
Отпив несколько глотков своей смеси, я небрежно поинтересовалась:
— Ну что ж, финиш так финиш… Так как же у нас пойдут дела дальше?
Самойлов с видимым удовольствием сморщился, положив на язык ломтик лимона.
— Видите ли… — Вячеслав Михайлович опять запнулся на имени и начал фразу сначала. — Видите ли, Барби, я и в самом деле все продумал так, чтобы и волки оказались накормленными, и овцы не претерпели неприятностей…
Самойлов сегодня был как-то непривычно весел, позволял себе шуточки… Будто что-то будоражило его изнутри, будто он знал нечто такое, что переполняло его, но рассказать о чем он не имел возможности.
Настоятельница по-прежнему сидела напротив нас на просторном диване.
— Однако, прежде чем мы с вами окончательно расстанемся, — продолжал между тем, глотнув немного коньяка, Вячеслав Михайлович, — я хочу еще сказать вам кое-что. Ну, конечно же, ответить на ваши вопросы, если у вас таковые возникнут. Годится?
Что я могла ему на это сказать? Что мне хотелось бы… И что я бы не отказалась еще раз испытать то волнение, тот страх, даже тот ужас, который испытываешь в момент, когда видишь, как пуля впивается в живое еще тело, как этот крохотный кусочек горячего металла обрывает эфемерную пуповину, соединяющюю непознаваемую душу с кожаным мешком мяса и костей, в совокупности называемыми ЧЕЛОВЕКОМ.
Нет, ни в коем случае не хотелось бы, ни за что!
Но только я теперь убеждена, что ПОТЕНЦИАЛЬНО среди женщин куда больше жестоких людей, чем среди мужчин. Они все же проще. Ну а у женщины всегда есть нечто скрытое, изощренное, внутреннее, подспудное, что позволяет ей третировать, командовать, повелевать мужиками. Причем, чем умнее, чем тоньше женщина, тем она делает это незаметнее для «сильного пола».
Однако я, конечно, старалась не показывать все то «брожение», что происходило у меня в душе.
— Слушаю вас, — произнесла, старательно делая вид, что все происходит именно так, как я и предвидела.
Самойлов кивнул, долил себе еще коньяка из бутылки. Потом перевел взгляд на Настоятельницу.
— Нам надо бы с полчасика побыть вдвоем, — не слишком корректно попросил он ее выйти.
…Что я испытывала в тот момент? Я прекрасно понимала, что полностью в его власти. Да и он прекрасно знал, что попытайся совершить надо мной насилие, я, осознавая свою беспомощность, даже сопротивляться особенно не стала бы, несмотря даже на то, что как мужчина он мне был неприятен. Тем не менее, не дура же я — понимала, что дергаться в такой ситуации бесполезно.
Однако вновь я ошиблась в своих предположениях.
— Виолетта, милая, я вам все равно не могу всего сказать, чего хотел бы, — заговорил Самойлов, покачивая в руках свою рюмку. — Я примерно представляю, как выгляжу в ваших глазах в результате всех этих событий. И тем не менее, прошу вас учесть вот что… — он глотнул из рюмки и продолжил: — Виола, ты даже не представляешь, как ты прекрасна. Ты бы могла стать мне идеальной подругой… Да, я знаю, что я тебе не нравлюсь. Но ведь ты же не станешь отрицать, что есть во мне что-то, что тебя ко мне влечет… Впрочем, я сейчас не о том. Виола, милая, я хочу, чтобы у нас во взаимоотношениях не осталось никаких недоговоренностей. Итак…
Он сделал паузу. А я растерянно молчала. Потому что поняла, что именно он мне сейчас скажет.
Мне в любви, естественно, признавались уже не раз и не два. Признавался юный прыщавый подросток, который был моложе меня почти на десять лет и которого мне пришлось отвести к его потрясенной мамаше, с ней, с мамашей, мы потом даже подружились. Мне, что сейчас-то скрывать, признавались в любви богатые нувориши, которым, понимала я, нужна была эффектная и неглупая женщина, которую они могли бы брать с собой на всякие презентации и при необходимости подкладывать под нужных людей. Мне признавались в любви весьма симпатичные мужчины, которые не имели прописки в Москве и всячески пытались зацепиться за малейшую возможность осесть здесь. В конце концов, мне признавались в чувствах и те, кто от меня ничего не ждал, но в то же время и дать мне ничего не мог, кроме обывательской любви, последствием которой являются лишь выводок детей да трехкомнатная квартира с тремя телевизорами.
Но вот так, ничего не обещая и в то же время делая аванс на многое, мне не признавался никто.
Словно услышав мои мысли, Самойлов продолжил:
— Так вот, Виола… Кто ж тебя умудрился назвать в честь сыра… Так вот… Виола, милая, все наши с тобой предварительные договоренности, конечно же, остаются в силе. Ты остаешься здесь, пока не закончишь книгу обо мне. Потом, когда рукопись будет завершена, ты отсюда уйдешь. И мы с тобой, насколько я понимаю, в будущем встретимся еще только лишь один раз.
Он опять глотнул коньяку, посмотрел мне прямо в глаза. И произнес слова, которые до сих пор напрочь засели у меня в мозгу.
Вячеслав Михайлович снова уставился мне в глаза и заговорил просто, искренне, без всякой рисовки и в то же время без деланого равнодушия:
— Виолетта, милая, я боюсь влюбиться в тебя! Это звучит глупо, я понимаю. Мне уже далеко за сорок — а ты так молода в сравнении со мной… И тем не менее, это так, да и нет необходимости скрывать… Именно потому я и сократил время нашего совместного пребывания. Мне просто трудно постоянно видеть тебя рядом с собой и при этом понимать, что у нас с тобой ничего быть попросту не может.
Я ошарашенно молчала. Да и что тут скажешь? Это было совершенно не то, чего можно было ожидать услышать…
Ну а кроме того, вновь, уже в который раз, мне почудилась в его словах некая недоговоренность. Она проявилась хотя бы в том, что последние произнесенные Самойловым слова просто напрашивались на вопрос: «А почему, собственно, НЕ МОЖЕТ ничего быть? Человечество знает куда более нелепые пары, чем мы…»
Однако я не стала задавать такой вопрос. Да и Вячеслав Михайлович понимал мою растерянность, паузу не сделал, ответа требовать не стал.
Продолжал говорить:
— Ну а коль так, то я и вести себя буду соответственно. Итак, Виолетта, у меня имеется еще некоторая дополнительная информация о том, что тебе будет интересно знать.
Он поднялся. Потом долил себе рюмку доверху и начал прохаживаться по кабинету, говоря размеренно, словно читал мне лекцию.
— Так вот, Виолетта, после того, как ты узнала самое главное, я хочу тебе рассказать еще кое что. Причем имей в виду, что сейчас у меня прорвалася блок защиты, и потому я могу говорить о вещах, о которых никогда никому более откровенно не расскажу.
Мне говорить ничего не хотелось. Я просто не знала, что тут ему можно еще сказать.
Впрочем, он в моих словах и не нуждался. Он говорил, говорил сам.
— Итак, кое-что о сферах моей деятельности вы, Виолетта Сергеевна, уже знаете. Ну а теперь несколькими штрихами я обозначу еще некоторые направления этой работы. Итак, в настоящее время мы с вами находимся в доме, который можно было бы мягко назвать домом свиданий…
Час от часу не легче! Дом свиданий — почитай, тот же бордель. Только этого мне еще и не хватало для полного счастья!
Что и говорить, я прекрасно знала и раньше, что проституция у нас процветает и имеются у нас всевозможные притоны и публичные дома. Но до сих пор я считала, что все это должно делаться как-то скрыто, секретно, неприметно, не выставлять же все это напоказ. А тут — такой домина совсем близко от центра Москвы…
— Дом свиданий? Так вот в открытую?.. — пролепетала я.
