Улица Вокзальная, 120 - Мале Лео

— Передайте Элен... улица Вокзальная, 120...

Голова его упала на тюфяк, лоб покрылся испариной, зубы стучали, бескровное лицо было белее простыни.

— Париж? — спросил я.

При этом вопросе его взгляд исполнился большей живости. Он молча кивнул. И вскоре скончался.

Я стоял в задумчивости. И вдруг почувствовал рядом с собой Бебера. Он находился здесь с самого начала... Но все случилось так неожиданно.

— Бедняга, — всхлипнул уголовник. — А ведь я принимал его за симулянта.

И тут произошло нечто странное. Глупая сентиментальность бандита отрезвила меня. Я вдруг перестал быть Kriegsgefangene, повязанным колючей проволокой, которая парализовывала остатки моей индивидуальности, но вновь почувствовал себя Нестором Бюрма, директором Агентства Фиат Люкс, Динамитом Бюрма.

Радуясь возможности влезть в старую шкуру, я приступил к делу. Извлек из пустого стола майора чернильный тампон, подошел к покойнику и тщательно снял с него отпечатки пальцев на глазах изумленного Бебера.

— А ты — мразь, — презрительно сплюнул он. — Грязный сыщик.

Я усмехнулся. Погасил свет. И, вслушиваясь в шум дождя, предался грезам, размышляя о том, что было бы нелишне попросить у священника, выполнявшего такого рода поручения, фотографию этого таинственного больного с тем, чтобы приобщить ее к досье.

Часть первая. ЛИОН

Глава I. СМЕРТЬ БОБА КОЛОМЕРА

Голубоватый ночник озарял рассеянным светом. K.G.F.

Раскачиваясь и подергиваясь, с темными шторами, опущенными на окна в целях светомаскировки, ослепший поезд с грохотом летел в ночи сквозь спящие города и деревни, пробуждая эхо железнодорожных мостов, рассыпая из паровозной трубы искры на ватной белизны балласт.

С полудня, времени отправления нашего поезда из Констанц, мы мчались по заснеженной Швейцарии.

Купе вагона первого класса я делил с пятью другими репатриантами. Четверо пытались спать, свесив голову на грудь, раскачиваясь в такт вагону. Пятый, мой визави, рыжеволосый парень по имени Эдуард, молча курил.

На откидном столике в окружении хлебных горбушек — остатков многочисленных трапез, отмечавших пункты нашего маршрута, — примостились две пачки табака, из которых я черпал рассеянной рукой небольшие порции.

Бодрым аллюром поезд приближался к Нешатель, последней станции перед границей.

Военный марш, грянувший, казалось, прямо в нашем купе, вывел меня из оцепенения. Четверо моих спутников толпились у окна в коридоре. Эдуард зевал. Поезд, сбавив ход, медленно шел вдоль перрона. Было много дыма, пара, шипения и крика. Резкий толчок почти разбудил меня. Я сделал попытку подняться: второй толчок, бросив меня на рыжеволосого, которому я нанес элегантный удар головой, окончательно вернул меня к действительности. Поезд встал.

На огромном вокзале сильно пахло углем. Молодые женщины из Красного Креста во множестве сновали взад и вперед по перрону. В скупом свете фонарей видно было, как блестели штыки взвода солдат, выстроенного для почетного караула. Где-то неподалеку духовой оркестр исполнял «Марсельезу».

Мы стояли в Лионе, часы показывали два ночи, и во рту у меня было прескверно. Цюрихский табак, шоколад, сосиски и кофе с молоком из Нешатель, шипучее «Бельгардское» и экзотические фрукты составляли тот недоступный набор продуктов, который имел право на существование лишь вне моего желудка.

— Сколько продлится стоянка, крошка?

Любезная девушка, чересчур востроносенькая на мой вкус, записывала под диктовку адреса бывших военнопленных, которым не терпелось сообщить родственникам приятную новость о своем скором возвращении.

— Один час, — ответила она.

Эдуард закурил очередную сигарету.

— Я знаю Перраш как свои пять пальцев, — сказал он, подмигнув.

Я видел, как он вышел на перрон и исчез в направлении камеры хранения.

Этот рыжеволосый был парень не промах. Через полчаса он вернулся с двумя литровыми бутылями, торчащими из карманов шинели. Чего другого, а уж приятелей у него здесь хватает, заверил он меня.

Вино оказалось вполне приличным. Правда, я почувствовал в нем некий привкус, явно напомнивший знаменитый польский табак, по, вероятно, это было следствием того, что я давно уже не пил ничего, кроме лекарственных отваров. Мало-помалу с помощью шипучего «Бельгардского» дело пошло на лад, и мы ощутили прилив особой нежности к женскому персоналу перрона.

Высокая и стройная, с распущенными волосами, опустив руки в карманы тренчкота из грубой ткани, она казалась странно одинокой в окружении всей этой толпы, явно пребывая во власти какой-то навязчивой грезы. Она стояла в углублении между газетным киоском и стеной, в мерцающем свете газового фонаря. Ее бледное, задумчивое, с правильным овалом лицо производило волнующее впечатление. Ясные, словно слезами омытые глаза излучали несказанную тоску. Колючий декабрьский ветер перебирал ее пышные волосы.

На вид ей было около двадцати, и она воплощала тот таинственный тип женщин, которые встречаются только на вокзалах, как ночное видение, являющееся лишь утомленному воображению путешественника, и исчезают вместе с породившей их тьмой.

Рыжеволосый заметил ее одновременно со мной.

— Красивая девушка, черт возьми! — восхищенно присвистнул он.

Потом вдруг усмехнулся:

— Чушь какая-то... Мне кажется, что я ее уже где-то видел.

Все это не казалось мне такой уж чушью. Меня тоже охватило странное ощущение, будто я не впервые вижу эту девушку.

Насупив брови, наморщив лоб под копной волос, давно забывших о расческе, Эдуард напряженно размышлял. Вдруг он толкнул меня локтем в грудь.

Глаза его сияли.

— Вспомнил! — воскликнул он. — Я был уверен, что где-то уже видел эту женщину. В кино, черт возьми. Ты не узнаешь ее? Это же кинозвезда Мишель Оган...

В самом деле, одинокая девушка в тренчкоте чем-то напоминала актрису, исполнявшую главную роль в «Урагане». И все же это была не она; с другой стороны, сходство объясняло, почему на какой-то миг мне показалось, будто я ее уже где-то видел.

— Пойду возьму у нее автограф, — встрепенулся ни в чем не сомневающийся Эдуард. — Она не откажет бывшему военнопленному.

Он выбежал в коридор и уже готов был спрыгнуть с подножки. Вагоновожатый преградил ему дорогу. Поезд отправлялся с минуты на минуту.

И тут я увидел, как на перрон выбежал человек, которого я узнал бы из тысячи. На нем была светлая спортивного типа каскетка и пальто из верблюжьей шерсти; он шел быстрым шагом, несколько боком, словно намереваясь выбить плечом дверь. Вне всякого сомнения, это был Робер Коломер из Агентства Фиат Люкс, мой Боб, как прозвали его в барах на Елисейских полях.

Я поспешно опустил стекло и заорал, размахивая руками:

— Коло... Эй! Коло...

Он повернул ко мне свою славную физиономию висельника.

Казалось, он не видит или не узнает меня. Неужто я так изменился?

— Боб! — снова закричал я. — Коломер... Ты что же, не признаешь старых друзей? Бюрма... Нестор Бюрма, возвращающийся из санатория.

Поравнявшись с дамой из Красного Креста, он отпустил звучное ругательство и оттолкнул ее.

— Бюрма... Бюрма, — задыхаясь, прокричал он. — Это невероятно... Слезайте, черт побери, слезайте... я обнаружил нечто потрясающее.

Поезд тронулся. Из окон высовывались лохматые головы репатриантов. Вокзал полнился гулом, перекрываемым грохотом «Марсельезы». Коломер вспрыгнул на подножку, ухватившись обеими руками за край опущенного окна. Внезапно лицо его исказилось, как от нестерпимой боли.

— Патрон, — прохрипел он. — Патрон... Улица Вокзальная, 120...

Пальцы его разжались, и он рухнул на платформу.

Я рванулся к двери вагона, ударом кулака сбил вагоновожатого, пытавшегося преградить мне дорогу, распахнул дверь и прыгнул. Дверь тут же захлопнулась, прихватив полу моей шинели. Я увидел себя падающим под колеса поезда. Тело отозвалось пронзительной болью. Меня волокло по перрону. Как сквозь сон, до меня донеслись истерические крики женщин. Какой-то солдат из почетного караула рванулся навстречу и ударом штыка отсек полу шинели. Я лежал неподвижно, глядя на закопченный купол вокзала, не в силах пошевелиться.