Росс Макдональд - Омут
Он вышел из комнаты, оставляя за собой облачко приятного дыма; и тут же вдруг вернулся из холла, ведя за руку Кэти. Она пыталась вырвать руку из его цепкой хватки.
— Отпустите меня, мистер Надсон.
Он резким движением освободил ее руку.
— Прости, Кэти. Я не хотел быть грубым.
Она повернулась к нам спиной и направилась было к двери, скользя белыми меховыми тапочками по ворсу ковра. В розовом шелковом халате, с блестящими, распущенными по спине волосами, она выглядела очень трогательно. Надсон смотрел на нее со странной безнадежностью во взоре.
— Подожди минутку, дорогая, — сказала мать. — Почему так поздно ты не спишь? А, почему?
Кэти остановилась в дверях, но отказалась повернуться. Покрытые атласом плечи ее напряглись.
— Я разговаривала с папой.
— Он тоже еще не спит?
— Он не мог уснуть, и я тоже не смогла. Мы услышали ваши голоса. Теперь можно мне вернуться в постель?
— Конечно, дорогая.
— Я хотел бы задать Кэти вопрос, — пришлось вмешаться мне. — Вы позволите, миссис Слокум?
Материнским жестом она подняла руку.
— Бедной девочке пришлось отвечать на такое количество вопросов. Не может ваш подождать до утра?
— Все, что мне нужно, от Кэти, так это, чтобы она сказала "да" или "нет". Пэт Ривис утверждал, что она может подтвердить его алиби в те трагические минуты.
Девушка обернулась, но от двери не отошла.
— Я не ребенок, мама. Конечно, я могу дать ответ на вопрос. — Она встала, расставив ноги, глубоко засунув руки в карманы халата.
— Итак... Ривис утверждал, что он пришел сюда прошлой ночью, чтобы повидаться с тобой. Вы были с ним вместе до того, как я нашел тебя одну в своей машине?
— Нет. Я не видела его с того самого неприятного случая в Куинто.
— Это все? — обратился ко мне Надсон.
— Все.
— Подойди и поцелуй на ночь свою маму, Кэти, — сказала Мод Слокум.
Девушка с явной неохотой подошла к матери и поцеловала ее в щеку.
Руки Мод потянулись к ней, обняли ее. Девушка быстро высвободилась из объятий и направилась к двери.
Надсон смотрел на обеих так, словно он и не подозревал о существующем между ними напряжении. Казалось, он получил истинное удовольствие от лицезрения этой вынужденной, лишенной любви сделки-поцелуя. Он вышел из комнаты вслед за Кэти с застывшей на лице улыбкой и с пылающей сигарой, торчащей во рту.
Я опустился на диван рядом с Мод Слокум.
— Ривис крепко сел на мель. Надсон... упорен.
— Вы все еще не удовлетворены? — отозвалась она.
— Поймите, Ривис для меня ровно ничего не значит. Меня беспокоит общая картина: в ней слишком много несоответствий. Кстати... Вы знаете человека по имени Уолтер Килборн?
— Снова вопрос, мистер Арчер? — Она потянулась к серебряному портсигару, лежавшему на столике рядом. Руки плохо слушались ее, и портсигар упал на пол. Сигареты рассыпались, я принялся их подбирать.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, не беспокойтесь... Все у меня распадается на части, все вообще, так что несколько сигарет на полу — это самое незначительное из моих огорчений.
Я продолжал подбирать сигареты.
— А какое самое большое? Все еще то письмо, которое вы мне дали?
— Вы задаете мне так много вопросов, мистер Арчер. Хотелось бы мне знать, что заставляет вас это делать. Страсть к справедливости, страсть к правде?.. Вы видите, теперь я спрашиваю, я поменялась с вами ролями.
— Не знаю, почему вам интересно это узнать.
Я положил на стол вновь заполненный портсигар, зажег две сигареты, одну для нее, другую для себя.
Она благодарно затянулась. Ее ответ сопроводило облачко дыма:
— Потому что я не понимаю вас. Вы достаточно умны и представительны, чтобы у вас была работа получше и большего веса, что ли.
— Как у вашего друга Надсона? Я пять лет работал в департаменте муниципальной полиции, а потом бросил службу. Слишком много случаев, когда официальная версия не согласовывалась с фактами, которые были мне известны.
— Ральф — честный человек. Всю свою жизнь он работает в полиции, и у него осталась, все еще осталась совесть.
— Вероятно, две совести. У многих из хороших полицейских есть общественная совесть и частная совесть. У меня же осталась только частная совесть, вещь неказистая, но зато своя.
— Я не ошиблась на ваш счет: вами движет страсть к справедливости.
— Не знаю, что такое справедливость, — сказал я. — Хотя... правда меня интересует. Не правда вообще, а правда конкретная: кто сделал, что, когда, почему. Особенно почему. Например, мне хотелось бы знать, почему вас так заботит, интересуюсь ли я справедливостью. Может быть, вы хотите таким путем попросить меня отказаться от нашего дела?
Некоторое время она сидела в полном молчании.
— Нет. Это все не то. У меня самой сохраняется доля уважения к правде. Женское уважение: я хочу знать правду, если только она не причиняет слишком большую боль. И я просто, признаться, побаиваюсь немного человека, который очень сильно заботится о правде. Вас ведь действительно заботит, виновен Ривис или нет...
— А разве это не волнует Надсона и оставшуюся у него совесть?
— Не знаю. Происходит вообще слишком много такого, чего я не понимаю. ("Это нас объединяет", — подумал я.) Например, мой уважаемый супруг удалился к себе и отказывается попадаться кому бы то ни было на глаза. Он утверждает, что проведет остаток жизни в своей комнате, как Марсель Пруст. — Ненависть мелькнула в глазах Мод, глазах цвета морской волны. И тут же исчезла, как плавник акулы в морских волнах.
Я загасил свою сигарету, вкус которой (на пустой-то желудок) был слишком острым.
— Этот Марсель... как его там, он ваш друг?
— Теперь вы снова собираетесь ломать комедию?
— У вас дома, по-моему, такая мода. Вы определенно желаете вести беседу о каких-то абстракциях вроде правды и справедливости. Но не сообщили мне ни одного факта, который мог бы мне помочь выяснить, кто написал письмо или кто убил вашу свекровь.
— Ах, письмо... Мы снова вернулись к письму.
— Миссис Слокум, — сказал я, — письмо писалось не обо мне. Оно писалось о вас. Вы наняли меня, чтобы я выяснил, кто его написал, помните? — С того времени случилось столько всего... Теперь все это кажется не важным.
— Теперь, когда она мертва?
— Да, — холодно ответила Мод. — Теперь, когда она мертва.
— А не приходило ли вам на ум, что автор письма и убийца могут быть одним и тем же лицом?
— Нет. Я не вижу тут никакой связи.
— И я тоже не вижу. Если бы со мной сотрудничали, я смог бы ее разглядеть. То есть: если вы рассказали бы мне все, что знаете об отношениях между людьми в этом доме.
Она пожала плечами с усталой покорностью.
— Я не могу, как Кэти, требовать для себя освобождения от ответов на вопросы под предлогом крайней молодости. Но я очень устала. Что вы хотите знать?
— Как давно вы знаете Надсона и насколько хорошо?
Она смерила меня еще одним своим долгим, "зондирующим" взглядом (я уже успел к ним приноровиться).
— Год. Последний год. Или около того, и вовсе не так близко.
— Вчера вы упомянули о подруге по имени Милдред Флеминг. Возможно, она расскажет мне другую историю вашего знакомства.
Она холодно заметила:
— Думаю, вы несколько нарушаете приличия, мистер Арчер.
— Очень хорошо, мэм, будем впредь играть по джентльменским правилам.
Оба, мэм!
— Ладно, я скажу вам кое-что... Я знаю Уолтера Килборна. Честно говоря, я видела его сегодня.
В холле послышались тяжелые шаги Надсона, его покатые плечи и мощный торс загородили дверной проем.
— Я наконец выгнал шерифа из постели. Он встретится с нами.
— С вами, — поправил я. — Не со мной. Миссис Слокум была сейчас настолько любезна, что предложила мне еще бокал, а он мне крайне необходим. Утром я представлю шерифу заявление. Возьмите с собой паренька. Его зовут Массельман, Бад Массельман, он в моей машине и теперь скорее всего спит. Вы еще можете обнаружить четкие следы в том месте, где грузовик развертывался, чтобы перегородить дорогу.
— Огромное спасибо за великолепное предложение.
В его тоне прозвучала ирония, но, мне кажется, он остался доволен, что я не поеду с ним. Они с шерифом смогут тогда побродить вокруг места преступления, подобрать останки, отвезти их в город и — ничего иного не делать.
— Посмотрите, чтобы у мальчика было где выспаться, хорошо? И передайте ему от меня вот это, я ему остался должен.
Надсон взял у меня десятидолларовую бумажку.
— О'кей, Арчер. Спокойной ночи, миссис Слокум. Я ценю ваше сотрудничество.
— Я тоже, Ральф.
"Давние любовники, — снова подумал я, — играют с двойной осмотрительностью, в паре".
Надсон ушел. Мы снова остались вдвоем. Мод Слокум поднялась с дивана, взяла мой пустой бокал.
