Виктор Каннинг - Рука-хлыст

— Он у Уилкинс. Я позвоню ей и попрошу передать слайд вашему человеку.

Я сидел в кресле, но чувствовал под коленками такую боль, словно проторчал на параде два часа. Я понадеялся, что худшее уже позади.

Но Мэнстон тут же убил эту надежду:

— Что украл Говард Джонсон?

— Ничего.

Мэнстон посмотрел на меня. Точнее, сквозь меня. От этого взгляда в комнате стало морозно.

— Не играй со мной.

— Ну ладно.

Мне ни с кем не хотелось играть. Я лишь хотел убедиться, что мои ноги касаются тротуара, а сам я спешу в ближайший кабак, чтобы выпить большую порцию бренди.

— Он взял те записи, которые продиктовала мне Уилкинс насчет слайда.

— Да? — Его вопрос прозвучал как короткий, резкий похоронный звон.

Он подошел к окну, выглянул наружу и долго ничего не говорил. Затем повернулся, подошел вплотную и холодным, жестким голосом произнес:

— Пойми правильно, я никогда в жизни не думал, что мне придется сделать это. Поэтому ты не говорил того, что только что сказал. Джонсон ничего не взял. Ничего.

— Да, точно. Джонсон ничего не взял. — Я весь покрылся холодным потом и ощутил себя полным ничтожеством.

— Отлично. — Он подошел к двери, взялся за ручку и сказал:

— Если после этого мы с тобой где-нибудь встретимся, ты должен действовать согласно инструкции, которую получил в баре «Георга V».

Пошатываясь, я выбрался на улицу, неверной походкой дошел до ближайшего бара и заказал себе тройной коньяк. Он проскочил в желудок как ледяной огонь, и я заказал еще. Вторая порция чуточку успокоила меня, и все же я не мог избавиться от мысли, что этот ублюдок убил бы меня, что они без всякого сожаления (разве что со стороны Мэнстона) вычеркнули бы меня из списка живых. Никогда не верьте тому, кто говорит, что приемы семьи Борджиа уже неизвестны в политике.

Я думал, что отправлюсь к Малакоду вместе с Веритэ. Но в отель позвонил Стебелсон и сказал, что заедет за мной в четверть шестого. Он отвез меня в квартал, в стороне от Елисейских Полей, где располагались конторы.

На частном лифте мы поднялись на самый верх здания. Меня проводили в большую гостиную, и через высокое окно я увидел половину Парижа, раскинувшегося у моих ног. На стене позади меня висели две картины Пикассо, справа высился буфет, который больше напоминал памятник Наполеону, а слева располагалась софа с позолоченными ножками (возможно, на ней когда-то возлежала императрица Жозефина), а под ногами раскинулась целая коллекция персидских ковров, которые миллионеры обычно вешают на стены.

Стебелсон подошел к буфету и налил мне большой стакан бренди, а я тем временем наблюдал, как машины со скоростью крыс ползут к Триумфальной арке. Стебелсон за всю дорогу не произнес ни слова и сейчас тоже молчал. Но между нами не возникло неловкости, потому что вскоре в комнату вошел Малакод.

Как я понял по его одежде, он собирался на какой-то официальный прием: темно-синие бриджи, белый галстук, а поперек груди — красная лента с орденом. Малакод казался очень маленьким, но очаровал он меня точно так же, как и в первую нашу встречу: куполообразная голова, руки толщиной со спичку, белое, словно присыпанное мукой лицо, крючковатый нос, а уголок рта оттянут вниз огромной сигарой. Он приветливо улыбнулся мне, и снова произошло то маленькое чудо, благодаря которому я был готов целиком и полностью довериться ему.

Он направился прямо к буфету, приподнялся на носках и налил себе минеральной воды.

Я присел на краешек софы, а он подошел к окну и встал так, что его лицо оказалось в тени.

— Вы — сотрудник Интеллидженс сервис?

Я вовсе не удивился этому вопросу.

— Нет. Но в прошлом я какое-то время работал на них. В сущности, они вышли на меня через эту работу. Это дело, по-моему, очень их интересует.

— Несомненно. И что вы им передали? — Он снова улыбнулся. — Впрочем, все естественно. Я знаю, что вы тут ни при чем. Они умеют надавить.

— Вы знаете?

— Да. Я сталкивался с ними в прошлом. Если бы я целиком доверял им, мне не следовало бы обращаться к вам. Целесообразность — единственное, что они признают. Что вы передавали им?

— То же, что я передавал вам, мадам Латур-Мезмин уже, наверное, рассказала о том, что случилось в Югославии.

Он кивнул и сделал глоток воды.

Тут я подумал, что мне, пожалуй, будет трудно объяснить мое взаимодействие с Лансингом. Но если это и тревожило его, то он никак не проявлял своего беспокойства. Может быть, он вел себя так, чтобы не смущать меня?

— Вам известно, куда прибыла «Комира»?

Я кивнул:

— В Венецию. Это можно предположить из записки Лансинга. Но кроме того, Кэтрин послала мне телеграмму на мой старый парижский адрес. Она знает, что я слежу за миссис Вадарчи, и я рискнул намекнуть ей, что если она поможет мне и будет держать меня в курсе их передвижений, то ее труд может быть весьма неплохо вознагражден. Надеюсь, я поступил правильно?

Малакод кивнул.

Откуда-то сзади раздался негромкий шум, свидетельствующий о том, что Стебелсон наливал себе выпивку.

— Не думаю, — добавил я, — что ей захочется передавать эту информацию миссис Вадарчи. Фактически я уверен в этом.

— Почему?

— Потому что, пока она не узнает точно, для чего миссис Вадарчи хочет использовать ее, она не скажет ни слова. Кэтрин хочет понять, в чем состоит ее роль. А сейчас, Кэтрин, впрочем, скорее всего, об этом не знает, похоже, у них есть еще одна девушка — Лотти Беманс.

Малакод снова кивнул, но его чудесной улыбки не последовало. На этот раз он изобразил легкую улыбку уставшего бизнесмена. Затем, к моему удивлению, произнес:

— Они обе — кандидатки на роль невесты. Невесты того молодого человека, которого вы видели на «Комире». Обе отбирались очень тщательно, но мне кажется, что предпочтение будет отдано Кэтрин. Впрочем, это мало интересует меня. Я хочу знать, куда их в конечном счете денут.

— Я думаю, их повезут в то место, где находится свинцовый ящик. Я уже начинаю мечтать об этом ящике.

— А ваши британские друзья что говорят об этом?

— Ничего. И они ничего не говорили о кандидатках на роль невесты. Но они не отвечают на вопросы. Они задают их. А что в ящике, вы знаете?

Он посмотрел на меня взглядом старого гнома и ответил:

— Пусть это вас не интересует. Я хочу знать, куда отвезут ящик. И я должен узнать это не позднее, чем через три недели.

Точно такой же ультиматум предъявил мне и Мэнстон.

— Судьба наций? Армагеддон?

Но шутка умерла, упав на землю как сморщенный увядший листок.

Малакод холодно произнес:

— Отправляйтесь в Венецию. Узнайте, куда отвезут ящик.

Уверен, что вы справитесь с этим. Я целиком и полностью вам доверяю. — Он направился к двери.

— А партия «И.»?

Малакод остановился.

— Отвезите меня, Стебелсон. — Затем он повернулся ко мне:

— Сегодня вечером возьмите миссис Латур-Мезмин и пообедайте с ней. Приезжайте сюда. Я использую эту квартиру только для того, чтобы переодеться, когда мне предстоит официальная встреча. Думаю, что до тех пор, пока вы не отправитесь в Венецию, то есть до завтра, вам следует избегать общественных мест.

— Благодарю вас.

Он открыл дверь и пропустил вперед Стебелсона.

Я придержал Малакода рукой, чтобы задать ему вопрос, который беспрестанно вертелся у меня в голове, как мелкие камешки, забившиеся под пятку.

— Почему бы вам не начать сотрудничать в этом деле с Интеллидженс сервис? Насколько я понял, и вы, и они, а также другие — вы все охотитесь за одним и тем же.

— Совершенно точно. Но когда мы добудем то, что ищем, решение будет принято, исходя из соображений целесообразности. А я — еврей, мистер Карвер. Целесообразность и тому подобные вещи обычно работают против нас. Желаю приятно провести вечер.

Я подошел к буфету и налил себе еще бренди, и пока я занимался этим, через главную дверь, ведущую в холл, вошла Веритэ. На ней было вечернее платье из черного шелка, на ногах — туфли с позолотой, а на левом плече приколота крошечная золотая брошь в виде цветка. Она выглядела очень хорошо, лучше, чем для «Мими Пинсон» или «Лидо». Веритэ подошла ко мне, и на ее губах появилась улыбка, а в темно-карих глазах — теплота.

Не знаю почему, если не считать того, что внутренний голос сказал мне, что нужно поступить именно так, я поставил стакан с бренди и нежно обнял ее. Она упала в мои объятия как птица, уставшая от полета, и я целовал ее в губы и прижимал к себе. Мы стояли так какое-то время, а потом она, вздохнув, высвободилась из моих рук и подошла к окну. Не поворачиваясь, она сказала:

— Я люблю «дюбоне» со льдом, кусочком лимона и содовой.

Я принялся готовить ей напиток.

— Мне рекомендовали держаться подальше от улиц.

— Мы можем поесть здесь. В столовой нас ждет холодный ужин.

— Но тогда мы не сможем потанцевать.

Я подошел к Веритэ, держа в руке стакан. Она изменилась.