Харлан Кобен - Скованные одной цепью
— Сколько человек ты убил, Фрэнк?
Тот на мгновение притих.
— Я сам или по моему приказу?
— На твое усмотрение.
— Ладно, пусть буду я сам. Я лично прикончил, не знаю, двадцать или тридцать ребят.
Считает, словно штрафные талоны за неправильную парковку выписывает.
— Я сейчас сам расплачусь — так мне тебя жалко, — сказал Уин.
Если Фрэнк и был задет, то никак этого не выказал.
— Слушай, Уин, посмеяться хочешь?
Фрэнк наклонился вперед — настолько ему хотелось хоть с кем-то поговорить, к кому-то обратиться. Удивительно, насколько люди, даже такие отпетые негодяи, как Фрэнк Эйк, оказавшись в одиночестве, жаждут общения с себе подобными.
— Валяй, Фрэнк, я весь внимание.
— Помнишь такого Бобби Ферна — это один из моих людей?
— Э-э… вроде да.
— Ну, такой здоровенный толстяк. Он еще несовершеннолетних девчонок подбирал в Мясном ряду.[28]
Теперь Уин его вспомнил.
— Ну и что там с этим Бобби?
— Видишь, я плачу. И даже не пытаюсь это скрыть. Какой смысл? Ты ведь понимаешь, о чем я. Я плачу. И что? Понимаешь ли, дело в том, что я всегда плакал. Только раньше прятался и плакал в одиночку. Почему — сам не знаю. Причинять людям боль — да я по-настоящему тащился от этого, так что не в том дело. Но как-то я посмотрел один фильм, «Семейные узы» называется. Помнишь такой? Там еще тот малый играет, у которого сейчас руки трясутся.
— Майкл Фокс.
— Во-во. Хорошая картина, мне понравилось. Там еще была такая Мэлори, горячая девчонка. В общем, сижу я в зале, смотрю, а тут вдруг у отца семейства, про которое фильм, сердечный припадок. Жалко, а тут еще, понимаешь… словом, и мой старик вот так же умер. Понимаю, ничего такого особенного в этом нет, великое дело — кино оно и есть кино, — но только я и сам не заметил, как разревелся словно дитя малое. И такое уже не в первый раз со мной случилось. И я всегда придумывал какой-то предлог и уходил. Не хотел, чтобы меня таким видели. Ты ведь знаешь, в каком я мире жил.
— Да уж знаю.
— И вот однажды, когда я вот так хотел незаметно уйти, со мной, плачущим, столкнулся Бобби. — Фрэнк улыбнулся. — И вот мы с Бобби возвращаемся. Его сестра была первой девчонкой, которая мне все позволила. Она тогда в восьмом классе училась. С ума сойти можно. — Фрэнк отвернулся, явно погруженный в счастливые воспоминания. — В общем, Бобби видит, как я плачу, и… ты бы только посмотрел на него, приятель. Он не знал, что делать. Клялся, что никому ни слова не скажет, не волнуйся, мол, а сам тоже плачет. Я любил Бобби. Он был хороший человек. И из хорошей семьи. И я подумал — ладно, Бог с ним, забудем.
— Ну да, ты всегда был такой щедрый, — заметил Уин.
— Честное слово, я старался. Но, понимаешь, всякий раз, когда Бобби находился рядом, я чувствовал, что… мне вроде как стыдно, неловко. Он ничего не делал, ничего не говорил, но вроде как начал действовать на нервы. Бобби всегда улыбался, знаешь, такой широкой улыбкой, и хохотал во все горло. Но теперь, когда он улыбался или смеялся, мне казалось, что это он надо мной смеется. Сечешь?
— И ты его убил, — сказал Уин.
— Да, задушил леской, — кивнул Фрэнк. — Ею я не часто пользуюсь. Почти отрезал ему голову. Но ведь меня можно понять, правда?
— О да, любому ясно, — развел руками Уин.
Фрэнк снова натужно засмеялся.
— Приятно было повидаться.
— Мне тоже.
Фрэнк продолжал смеяться.
Ему просто надо было поговорить, снова подумал Уин. Жалкое зрелище. Некогда человек-гора, а теперь — раздавленное, несчастное существо. Это можно использовать.
— Ты сказал, что Герман всегда выглядел на все сто. И потому вроде бы больше твоего дружил с законом.
— Верно, и что же?
— А поподробнее нельзя?
— Так ты же сам был тому свидетелем, своими глазами видел и меня, и Германа. Он никогда не хотел нарываться. Ходил на разные шикарные приемы, играл в старых гольф-клубах вроде твоего, завел себе контору в самом в центре города. Он вкладывал грязные деньги в чистый бизнес, и деньги таким образом отмывались. А под конец Германа интересовала только игра, ну и в рост он деньги давал. Угадай почему.
— Потому что в таких делах меньше приходится прибегать к насилию?
— Вот уж нет: как раз когда деньги выбивать приходится, без силы не обойдешься. — Фрэнк Эйк наклонился, и Уин почувствовал гнилостный запах у него изо рта. — Просто то и другое казалось ему делом законным. В казино люди играют, и это законный бизнес. Банки дают в долг, и это тоже законно. Так отчего же Герману не заняться тем же самым?
— А ты?
— Ну а я на других площадках играл. Шлюхи, наркотики и все такое прочее, хотя, позволь заметить, если сертралин — это не наркотик, который не столько лечит, сколько бьет по мозгам, я готов отсосать у бегемота. И не говори мне, что шлюхи — вне закона. Древнейшая профессия. И если подумать, разве найдешь хоть одного мужчину, который под конец не платит за секс.
Уин не стал вступать в спор.
— Так что тебе здесь понадобилось? — спросил Фрэнк с улыбкой, в которой было нечто жутковатое. Интересно, подумал Уин, сколько на тот свет отправилось людей, для которых эта улыбка стала последним, что они видели? — Или, может, лучше спросить так: кому теперь Майрон залез пальцем в задницу?
Пора открывать карты.
— Эвану Криспу.
— Ничего себе, — вытаращил глаза Фрэнк.
— И тем не менее.
— У Майрона пересеклись дорожки с Криспом?
— Вот именно.
— Крисп, как и ты, шутить не любит, — сказал Фрэнк.
— Польщен.
— Ничего себе, против самого Криспа затеялись. Любопытно было бы посмотреть.
— Пришлю тебе диск.
По лицу Фрэнка промелькнула тень.
— Главным образом благодаря Криспу, — медленно сказал он, — я и попал сюда.
— Как это?
— Понимаешь, когда на нас налоговая наехала, кто-то из двоих, Герман или я, должен был пойти на дно. Козел отпущения понадобился.
«Козел отпущения, — подумал Уин. — Этот тип даже не знает в точности, сколько людей убил, в том числе и того, кто видел — всего-то — его плачущим. И он козел отпущения?»
— Герман или я. Крисп тогда работал на Германа, и неожиданно свидетели обвинения стали один за другим либо исчезать, либо отказываться от своих показаний. А со мной не прокатило. Точка.
— Но ведь тебя посадили за преступления?
Фрэнк снова наклонился к Уину.
— Меня толкнули под автобус.
— А Герман живет и процветает под сенью закона.
— Вот-вот.
На миг их взгляды пересеклись. Фрэнк едва заметно кивнул Уину.
— Сейчас, — сказал Уин, — Эван Крисп работает на Гэбриела Уайра. Слышал про такого?
— Уайр? Конечно. Музыка у него чистое, стопроцентное дерьмо. А что, Майрон его агент?
— Нет, он работает с его напарником.
— А-а, с Лексом как его там? Такая же бездарь, как все.
— Есть какие-нибудь мысли, почему Крисп стал работать на Гэбриела Уайра?
Фрэнк улыбнулся, показав мелкие острые зубы.
— В старые времена Гэбриел всем потихоньку баловался. Травка, шлюхи, но главным образом — игра.
— А ну-ка давай поподробнее, — заинтересовался Уин.
— Услуга за услугу?
— Идет.
Продолжения не последовало. Да в нем и нужды не было.
— Уайр прилично задолжал Герману, — сказал Фрэнк. — Еще до того как он снялся у Говарда Хьюза — когда это было, пятнадцать-двадцать лет назад? — за ним набежало больше чем полмиллиона.
Уин на секунду задумался.
— Говорят, кто-то сильно попортил Уайру физиономию.
— Герман тут ни при чем, — покачал головой Фрэнк. — Не такой он дурак. Певец из Уайра никакой, но одной своей улыбкой он на тридцати ярдах телку раздевает. Зачем же Герману убивать курицу, которая несет золотые яйца?
Издалека донесся чей-то крик. Охранник у дверей не пошевелился. Фрэнк тоже. Крик перешел в вой — он не стихал, становясь все громче, и вдруг оборвался, словно кто-то щелкнул выключателем.
— Так спрашиваю, — повторил Уин, — почему, думаешь, Крисп стал работать на Уайра?
— Да вряд ли он на него работает, — сказал Фрэнк. — Хочешь пари? Это Герман подослал к нему Криспа. Скорее всего хотел убедиться, что мистер Рок-н-Ролл собирается платить по счетам.
Уин откинулся на спинку стула, скрестив ноги.
— Так, по-твоему, у твоего брата все еще есть какие-то дела с Гэбриелом Уайром?
— А иначе зачем ему за ним следить?
— Ну, нам показалось, что, может, Эван Крисп помирился с законом. Нанялся на тепленькое местечко — охранять затворника.
— Да, понимаю, вы вполне могли подумать именно так, — улыбнулся Фрэнк.
— А что, не так?
— Видишь ли, Уин, мы никогда не идем в ногу с законом. Просто лицемерить начинаем больше. В мире ведь как? Человек человеку волк. Кого-то сжирают, кого-то нет. Все мы, включая твоего дружка Майрона, готовы убить миллион незнакомцев, лишь бы тем, кто нам вправду дорог, было лучше, и всякий, кто скажет, что это не так, — лгун. Мы поступаем так каждый день, хотя и по-разному. Скажем, можно купить пару красивых туфель, а можно потратить те же деньги на голодающих в Африке детей. И что? Ты всегда купишь туфли. Такова жизнь. Все мы убиваем, если чувствуем, что этому есть оправдание. У человека голодает семья. Если он убьет кого-то, появится возможность украсть кусок хлеба и накормить детей. Вот он и убивает. Каждый день. Только богачу нет нужды убивать ради куска хлеба. И он говорит: «Убивать дурно», — и пишет правила, по которым его нельзя побеспокоить или отнять миллион буханок хлеба, что он приберегает для себя и своей жирующей семейки. Ты следишь за моей мыслью, Уин?
