Лео Мале - Улица Вокзальная, 120
Я выдвинул ящик стола и достал из него миниатюрный парабеллум.
– Мне понадобится разрешение на ношение этого оружия. Здесь ему одиноко, а в моем кармане он будет чувствовать себя в полной безопасности.
– Хорошо.
– Я хотел бы получить также разрешение выходить из дому в ночное время. Не исключено, что оно мне понадобится.
– Это все?
– Да. Можете быть свободны.
– Я как раз собирался просить вас об этом,-сказал он, наливая себе вина.– Уже поздно.
Он залпом осушил стакан и вытер усы. Помедлил, прежде чем подняться…
– Хочу спросить у вас, Бюрма… Комиссар Бернье, о котором вы мне говорили, это случайно не комиссар Арман Бернье?
Очень может быть. Как-то не интересовался его именем. Впрочем, Арман ему вполне подходит.
Фару обрушил на меня подробный перечень примет, делавший честь его профессиональной наблюдательности.
– Все совпадает,– подтвердил я.– Кроме того, он краснолиц, элегантен (когда снимет плащ) и хамоват. Фару рассмеялся.
– Точно, Арман Бернье. Я познакомился с ним в один из его приездов в Париж… -И еще добрых четверть часа он рассказывал мне о комиссаре в надежде вытянуть какую-нибудь дополнительную информацию.
Глава II
Идентификация обеспамятевшего
Настенные часы пробили девять. Я подождал еще минут десять, взял телефон и набрал номер агентства печати Лекту.
На вопрос:
– Мадемуазель Шатлен у себя?– получил ответ:
– Нет, месье. Мадемуазель Шатлен отпросилась. На несколько дней. Грипп.
Я надел пальто, шляпу, вышел в холодное утро и спустился в метро. Поднялся я из него лишь после того, как, по моему предположению, наверху окончательно рассвело.
Прежде чем позвонить в дверь квартиры своей бывшей секретарши, я приник ухом к замочной скважине. Этот неблаговидный поступок, который тщетно было бы искать в «Правилах хорошего тона» Поля Робо, не раз оказывал мне неоценимую услугу. Вынужден заметить, что талант большинства моих коллег ограничивается такого рода интересом к грязному белью. Но на сей раз прием мне не помог. Не услышав ничего интригующего, я нажал кнопку звонка.
– Кто там? – раздался простуженный голос в промежутке между двумя хлюпаньями носа.
– Это я. Нестор Бюрма.
Последовало глухое восклицание.
– Бюрма? Вы, патрон? Минутку.
Дверь отворилась.
Кутаясь в домашний халат, надетый поверх пижамы, в разрозненных тапочках без задника на босу ногу, со спутанными волосами, без грима, поминутно поднося к покрасневшему носу скомканный в шарик миниатюрный платок, Элен Шатлен выглядела куда менее привлекательной, чем когда раскрывала свои прелести навстречу солнечным лучам Канна.
Однако от ее тела по-прежнему исходил волнующий аромат туалетной воды и пудры, лицо, несмотря на отсутствие косметики, отнюдь не утратило привлекательности, а в глазах под тонкими черными бровями я читал льстящую моему самолюбию радость встречи.
– Входите,– пригласила она.– Только вы способны на такие сюрпризы. Я не обнимаю вас, но сердцем с вами.
– Боитесь заразить гриппом?
– О Господи, неужели так заметно?-встревожилась она.– Нет, просто это выглядело бы непристойно. Ведь я принимаю вас в спальне…
– Очень любезно с вашей стороны…
– …поскольку это единственная отапливаемая комната во всей квартире. Так что не заблуждайтесь на этот счет, патрон.
Она со смехом придвинула ко мне стул, оправила кровать и улеглась под одеялом. На низком табурете на расстоянии протянутой руки рядом с медикаментами стояла электроплитка с чайником. Нет, болезнь не была предлогом, удерживающим Элен в спальне. Голос, остававшийся простуженным на протяжении всей нашей беседы, служил тому лишним доказательством.
– Не хотите ли чаю? – предложила она.– Настоящего? Кроме того, у меня есть немного рома. Только если вы сами себя обслужите.
Я принял предложение. Она деликатно высморкалась.
– Уж не рассчитываете ли вы на мою помощь в задержании какого-нибудь семидесятилетнего прохвоста?
Она была в хорошем настроении и вполне владела собой, ни тени взволнованности. Я рассмеялся.
– Вы себя недооцениваете. Почему бы мне не прийти к вам ради собственного удовольствия? С тех пор как я освободился из лагеря, я общался только с мужчинами. Вот у меня и возникло вполне естественное желание полюбоваться на красивую мордашку старой знакомой. Марк Кове, Монбризон и прочая компания – люди очень милые, однако…
– Марк? Вы его видели?
– Да, в Лионе. Он теперь там со своей газетой.
– Я слышала, что «Крепю» эвакуировалась, но не знала куда. Как поживает Кове?
– Неплохо. Слегка спал с лица, как, впрочем, и все мы. Одному лишь Монбризону удается сохранять вальяжность.
– Монбризону?
– Жюльену Монбризону. Адвокату. Он как-то заходил в наше агентство. Неужели не помните? Такой солидный, в перстнях.
– Нет.
– Приятель Боба… Друг, если хотите.
– А-а… А что Боб, как он? Мне о нем ничего не известно.
– Боб? Погиб… Я видел его всего лишь несколько секунд. Его убили на моих глазах на Перрашском вокзале,– рубанул я наотмашь без всякой подготовки.
Она мгновенно приняла сидячее положение. Ее бледное лицо посерело, круги под глазами обозначились отчетливее.
– …Убили! – воскликнула она.– Что за шутки, патрон?
– Я не шучу. Коломера убили так, как я вам рассказываю.
Она смотрела на меня с напряженным вниманием. Со своей стороны я делал то же самое. Света пасмурного дня вполне хватало, чтобы я мог следить за выражением ее лица. Она была потрясена, ибо все мы в агентстве любили Коломера, но не обнаруживала каких-либо подозрительных эмоций.
Я удовлетворил ее любопытство, ограничившись теми объяснениями, какие счел нужным представить, выдавая умозаключения лионского комиссара за свои собственные. В моем рассказе скрывалось множество ловушек, ни в одну из которых она не угодила.
Воспользовавшись ее кажущимся смятением, я нанес ей, как мне думалось, решительный удар, неожиданно показав фотографию матрикулярного номера 60202. Она отнеслась к ней безо всякого интереса, и мне пришлось признать in peto[18], что проявленное ею безразличие было искренним.
– Кто это? – равнодушно спросила она.
– Товарищ по концлагерю. Я думал, вы его знаете.
– Нет. С чего вы взяли?
– Так,– брюзгливо ответил я.– Просто вы уже шестидесятая, кому я ее показываю.
Она лукаво взглянула на меня сквозь тень длинных ресниц.
– Когда мне подавать заявление об уходе из агентства Лекту?
– О! Не подумайте, что я занят очередным расследованием… Агентство «Фиат люкс» еще не оправилось. Война нанесла ему непоправимый ущерб. Леблан погиб, За-ваттер попал в плен, Ребуль искалечен… а теперь вот Боб…
– Боб… да…
Она сокрушенно покачала головой. Затем вдруг, резко выпрямившись, с особым блеском в глазах:
– Но ведь вы же остались, патрон. И по-прежнему несломленный.
– Да… Я остался.
Словом… Если вам понадобится моя помощь, дайте только знать.
Я прервал эту нелепую встречу и покинул дом № 60 на Лионской улице в полном замешательстве и совершенно расстроенных чувствах. Либо, увлекшись фантазиями, я пошел по ложному следу, либо эта девушка меня разыгрывала. Ни одно из этих объяснений меня не устраивало.
Я занял наблюдательный пункт в кафе напротив, пожирая глазами дверь ее дома. Какую цель преследовал я своим идиотским поведением? Чего ждал? Что Элен выйдет из подъезда? Побежит предупреждать (кого?), что Нестор Бюрма напал на след? Что у нее в гостях был убийца Коломера?
Посетитель за соседним столиком бросал на меня украдкой косые взгляды. Время от времени он также посматривал на противоположную сторону улицы. Потом вспоминал, что живо интересуется первой страницей лежавшей перед ним газеты. Это был человек Фару, неприметный, как слон на подмостках Фоли-Бержер.
Я так разошелся, что готов был окликнуть его и предложить покинуть «точку». Однако сдержался и, жалея о потраченном времени, удалился, провожаемый недоверчивым взглядом сыщика.
День я провел, заходя во все книжные магазины, какие только попадались мне на пути.
Дверь крошечной приемной в апартаментах Судебной полиции, где я томился ожиданием, нервно посасывая трубку, отворилась, пропуская Флоримона Фару.
Вернувшись после ужина домой, я нашел в почтовом ящике письмо, посланное этим типом по пневматической почте. Он весь день безуспешно пытался до меня дозвониться. Воисгину инспектор был слишком занят, чтобы лишний раз потревожить свою особу. В письме сообщалось, что если я заскочу на набережную Орфевр к девяти тридцати, то застану его там. Он опознал отпечатки пальцев.
