Дэшилл Хэммет - Сотрудник агентства "Континенталь"
Арония поднялась молча. Я ей помогать не стал – она почувствовала бы, как у меня дрожат руки.
– Раз мы зашли так далеко, не вредно и даже полезно будет поговорить.
– Пользы теперь ни от чего не будет. – Она поправила шляпу. – Вы сказали, что все знаете. Тогда хитрости бесполезны, а помочь могли только хитрости. – Она поежилась. – Ну, что теперь?
– Теперь ничего, только постарайтесь помнить, что время отчаянных действий прошло. Такого рода истории делятся на три части: поимка, осуждение и наказание. Согласимся, что по поводу первого делать уже нечего, а... каковы калифорнийские суды и тюрьмы, вы сами знаете.
– Почему вы мне это говорите?
– Потому что не люблю, когда в меня стреляют, потому что, когда работа сделана, не люблю, чтобы болтались свободные концы. Я не стремлюсь к тому, чтобы вас осудили за участие в афере, но вы мешаете – суетесь и мутите воду. Отправляйтесь домой и сидите смирно.
Мы оба не произнесли ни слова, покуда не вернулись к ее лимузину.
Тут она повернулась, протянула мне руку и сказала:
– Я думаю... не знаю, но мне кажется, что теперь я вам обязана еще больше.
Я ничего не ответил и не подал руки. А она, может быть, потому, что рука все равно была протянута, спросила:
– Вы вернете мне пистолет?
– Нет.
– Тогда передадите миссис Коллинсон привет и сожаления, что я не смогла с ней увидеться?
– Да.
Она сказала: «До свидания», – и села в машину; я снял шляпу, и она уехала.
22. Признания
Парадную дверь мне открыл Мики Лайнен. Он глянул на мою расцарапанную физиономию и засмеялся:
– Ну и везет тебе с женщинами. Нужно сначала уговорить, а уж потом набрасываться. Поберег бы шкуру. – Он показал большим пальцем на потолок. – Поднимись к ней, урезонь. Черт-те что вытворяет.
Я поднялся в комнату Габриэлы. Она сидела посередке растерзанной постели, дергая себя за волосы. Ее потное лицо выглядело на все тридцать пять. Из горла рвались жалобные повизгивания.
– Нелегко приходится? – спросил я с порога.
Она подняла руки от волос.
– Я не умру? – Вопрос еле продрался сквозь стиснутые зубы.
– Ни в коем случае.
Она всхлипнула и легла. Я натянул на нее одеяло. Она пожаловалась, что в горле какой-то комок, челюсти ноют, а под коленками боль.
– Нормальные симптомы, – уверил я. – Долго это не протянется, потом опять будут судороги.
Кто-то зацарапал в дверь. Габриэла рывком приподнялась и запричитала:
– Не уходите!
– Только до двери, – пообещал я.
На пороге стоял Макман.
– Эта мексиканка Мери, – зашептал он, – шпионила за вами и за гостьей. Я заметил, как она вылезла из кустов, и шел за ней до нижней дороги. Там она остановила «линкольн», и минут пять – десять они разговаривали. Ближе подобраться я не смог и ничего не расслышал.
– Где она сейчас?
– В кухне. Вернулась. А та поехала дальше. Мики говорит, что мексиканка ходит с ножом и добра от нее не жди. Это что, правда?
– Обычно он не ошибается, – сказал я. – Она переживает за миссис Коллинсон, а нас считает врагами. И чего лезет не в свое дело? Видимо, подглядывала и поняла, что миссис Холдорн против нас, а значит – за Габриэлу. Вот и решила наладить связи. У миссис Холдорн, надеюсь, хватило ума сказать ей, чтобы вела себя пристойно. В любом случае нам остается только наблюдать. Выгонять ее – себе дороже: без поварихи не обойтись.
Когда Макман ушел, Габриэла вспомнила, что у нас были гости, и стала расспрашивать о них, а заодно о выстреле и моем расцарапанном лице.
– Была Арония Холдорн, – сказал я, – немного поскандалила. Но все обошлось. Она уже уехала.
– Миссис Холдорн приезжала, чтобы убить меня, – спокойно, но с уверенностью сказала девушка.
– Возможно. Она со мной не откровенничала. А зачем ей вас убивать?
Ответа я не получил.
Ночь получилась долгая и тяжелая. Я провел ее по большей части в комнате Габриэлы, в кожаной качалке, которую притащил из гостиной. Спала она всего часа полтора, в три захода. И каждый раз с криком просыпалась от кошмаров. Всю ночь до меня доносились из коридора шорохи – видимо, Мери Нуньес сторожила свою хозяйку.
Среда оказалась еще более долгой и тяжелой. От того, что я все время стискивал зубы, челюсти у меня к середине дня ныли не меньше, чем у Габриэлы. А она мучилась теперь вовсю. От света у нее резало глаза, от звуков – уши, от любого запаха тошнило. Шелковая ночная рубашка и простыни раздражали кожу. Каждый мускул не переставая дергался. Уверения, что она не умрет, уже не действовали: жить ей все равно не хотелось.
– Не сдерживайтесь, – предложил я. – Дайте себе волю. Я за вами присмотрю.
Она поймала меня на слове и словно сорвалась с цепи. На ее вопли к дверям прибежала Мери Нуньес и зашипела какие-то испанско-мексиканские ругательства. Я удерживал Габриэлу за плечи и тоже был весь в поту.
– Пошла вон, – рявкнул я на Мери.
Она сунула руку за пазуху и шагнула в комнату. Сзади возник Мики Лайнен, выдернул ее в коридор и захлопнул дверь.
Между приступами Габриэла лежала на спине и, тяжело дыша, дергаясь, с мукой и безнадежностью глядела в потолок. Иногда она закрывала глаза, но конвульсии не прекращались.
Во второй половине дня Ролли принес из Кесады новость: Фицстивен пришел в себя и смог ответить на вопросы Вернона. Он заявил, что не видел бомбы и не знает, когда и каким образом она попала в комнату, но после того, как мы с Финком вышли в коридор, ему вроде бы послышалось что-то похожее на звон осколков и глухой удар об пол у ног.
Я попросил Ролли сказать окружному прокурору, чтобы он не слезал с Финка и что завтра я постараюсь с ним встретиться. Ролли пообещал все это передать и ушел. Мы стояли с Мики на крыльце. Говорить нам было не о чем – ни слова за весь день. Только я закурил, из дома снова понеслись вопли. Мики отвернулся и что-то пробормотал, помянув черта.
Я нахмурился и зло спросил:
– Дело я делаю или нет?
– К чертям собачьим! Лучше бы не делал, – бросил он с такой же злостью и пошел прочь.
Послав его подальше, я вернулся в дом. Мери Нуньес поднималась по лестнице, но при моем появлении быстро отступила к кухне, окинув меня диким взглядом. Я ее тоже послал, потом двинулся наверх, где оставил Макмана охранять комнату. Он прятал от меня глаза – ради справедливости я послал и его.
Остаток дня Габриэла плакала и кричала, умоляя дать ей морфий. Вечером она полностью во всем призналась:
– Я вам сказала, что не хочу быть порочной. – Ее руки лихорадочно комкали простыню. – Вранье. Хочу. Всегда хотела и всегда была. Я думала и с вами сыграть ту же шутку, но сейчас мне не до вас, мне нужен только морфий. Повесить меня не повесят, это я знаю. А там все равно, лишь бы получить дозу.
Она грязно хохотнула и продолжала:
– Вы были правы: я вызывала в мужчинах самое плохое, потому что сама этого хотела. Хотела, и все тут. Не получилось лишь с доктором Ризом и Эриком. Почему – не знаю. Знаю только, что потерпела поражение, но они тем временем слишком хорошо меня узнали. Вот и умерли. Риза усыпил Джозеф, а убила я сама, но потом мы внушили Минни, что это ее работа. И убить Аронию подговорила Джозефа я – он выполнял любые мои просьбы и убил бы, если бы не вы. И Харви заставила убить Эрика. К чему мне брачные узы с хорошим человеком, который собирался сделать из меня хорошую женщину?
Она снова засмеялась и облизала губы. – Нам с Харви нужны были деньги, а у Эндрюса я много взять не могла – боялась, заподозрит. Тогда мы задумали добыть их, инсценировав похищение. Жаль, что Харви застрелили... великолепный был зверь. Что касается бомбы, она лежала у меня давно, уже несколько месяцев. Я ее выкрала из лаборатории отца, когда он проводил какие-то работы для кинокомпании. Бомба была маленькая, и я держала ее при себе на всякий случай. А потом решила подорвать вас. Между нами... мной и Оуэном... ничего не было... я все наврала, он меня совсем не любил. Убить я хотела вас... боялась, что докопаетесь до правды. Меня в тот час немного лихорадило, и, услышав, что два человека вышли из комнаты, а один остался, я решила... остались вы. И только когда приоткрыла дверь и бросила бомбу, увидела Оуэна. Ну, теперь вы довольны? А раз получили, что хотели, давайте морфий. Какой толк вести со мной игру дальше? Давайте его. Вы победили. Можете записать эти показания – я тут же подпишу. Лечить и спасать меня вам больше не имеет смысла. Давайте морфий.
Пришла пора смеяться мне:
– Может, еще признаетесь, что похитили Чарли Росса, а заодно подорвали «Мэн»?
Буча продолжалась не меньше часа, пока Габриэла не выдохлась. Время тянулось медленно. Спала она на этот раз часа два – на полчаса больше, чем в прошлую ночь. Мне тоже временами удавалось задремать в качалке.
