Лучший приключенческий детектив - Аврамов Иван Федорович
Миски наступали. Самая наглая чувствительно воткнулась в живот. Сообразив, что самое время сделать выбор, повар выхватил миску Громовой.
— Назад! — замахнулся он половником. — Сейчас как…всем налью.
Толпа ослабила натиск и создала подобие голодной очереди в маршрутку. В воздухе витал дух скандала.
Даша первая попробовала уху. Она блаженно помычала и выдала эмоциональный вердикт:
— Супер! — При помощи ложки послала повару воздушный поцелуй.
Остальные склонились над мисками. Возгласы восхищения окончательно примирили Графина с этой несправедливой, но такой чудесной жизнью.
— Кулинар! — одобрила уху Алиса.
— Талантище! — ухнул Филимонов и незаметно подтолкнул локтем Дашуню. — Так и будем всухую?
Та прищурилась, оценивая предложение змея-искусителя, потом поднесла палец к губам и кивнула на Алису, с наслаждением вкушавшую уху. Громова была изобретательна по части увёрток. Игра «Поймай, если сможешь» относилась к числу её любимых, но сейчас она играла против Шуйской, и следовало быть пять раз осторожной.
— Слушай, я аэрографию плохо рассмотрела. — Хитрая бестия помахала рукой в сторону мотоциклов, выглядевших черными громадами в сгустившихся сумерках.
— Давай покажу, — невозмутимо ответил Филимон и пружинисто подхватился с травы.
Лёгкий рывок, и боевая подруга стояла рядом.
— Возьмём с собой, — распорядилась любительница мотоциклов и байкеров, забирая миски с ухой.
— Что такое аэрография? — прозвучал вопрос в спину.
Даша даже не обернулась, отвергая компанию на корню.
— Это рисунок, Шуйская. Очень примитивный для тебя.
Филимон хмыкнул, освещая фонариком путь к примитиву. — Мне картошечки в супчике не хватает, — донеслось издалека заключительным пассажем.
Присутствующие, кто с пониманием, а один с тяжким вздохом проводили их взглядом, но не стали отвлекаться от божественной ухи. Филимон и Даша — они на байках повернутые — могли час обсуждать крутой мотоцикл, собранный вручную из каких-то тюнинговых запчастей, обзывая его гордо «чоппер». Потом их плавно переносило к «литрам» и «спортбайкам», упоминались «свечи» и совсем непонятные «стоппи». Эдик отчаялся переводить, а потому для половины присутствующих разговоры этих двух напоминали тарабарщину.
Бренчанье гитары и нестройное многоголосье разрывали торжественность ночи. Она была классически совершенной: многозвёздной, со сверкающей лунной дорожкой на гладком зеркале воды, с таинственным шуршанием камыша, с кляксами кустов и тревожным уханьем филина, сидящим где-то на ветке сосны рядом с предположительно-овальным дуплом.
Стоящая на мостках Алиса мотнула головой, отгоняя прочь назойливого комара, и покосилась на оранжевые всполохи костра. На поляне раздался пронзительный женский визг, аплодисменты, — она удивленно пожала плечами, — мужской хохот.
— Держи. — Эдик сунул ей в руки мокрые ложки. Свесившись с мостков, он с бульканьем и хлюпаньем торопливо полоскал посуду. — Там Дашка с Филимоном отрываются, слышишь?
Алиса подала ему пару эмалированных кружек.
— Слышу. Теперь кружки прополощи, только хорошо прополощи.
— Как? Еще?! — возмутился он. — Если судить по количеству грязной посуды, нас было не семь, а двадцать семь.
— Радуйся, что нет самовара. Начищал бы песком. До блеска.
— Я вам кто? Слуга? — взвыл Эдик.
— Заканчивай с кружками, слуга, и можно идти.
Она осторожно прошла по мостку, прижимая к груди Пизанскую башню из разнокалиберных мисок. Венчик из ложек украшал верхушку почти итальянского сооружения.
— У каждого свой крест: один чистит рыбу, другой готовит, а ты моешь посуду.
— Угу. А Дашка танцует.
Эдик подхватился с деревянного настила, погремел кружками, небрежно скидывая их в котелок, и почти бегом ринулся на звуки веселья.
— Посудомоек нашли! — бурчал студент, карабкаясь по склону. — Меня уже бомбит от всего…
Торопливость его подвела: он споткнулся о коварно торчащий ивовый корень и растянулся во весь рост. Фонарик и котелок разлетелись в противоположные стороны, продолжив спуск самостоятельно. В частности, нагруженный кухонной мелочью чугунок сварливо громыхнул и скользнул вниз по траве, едва не сшибив с ног Алису.
Она устояла, однако Пизанская башня рухнула, осыпав этажами обеих посудомоек.
Повторный штурм обрыва состоялся минут через двадцать и оказался более удачным. На этот раз им удалось забраться по склону без потерь. Но перед этим они с удовольствием бродили по берегу и собирали рассыпавшиеся кружки, ложки и миски. Кое-что застряло в иловатом песке, продолжив славную традицию начищенного самовара. После обнаружения и подсчёта Эдик орлом завис на мостках. Он столь эмоционально выполаскивал посуду, что едва сам не кувыркнулся в воду. Алиса взяла дело под строгий контроль и не позволила младшему Громову утопиться.
Тем временем, буйство песни и пляски у костра достигло апогея: Данила с надрывом рвал гитарные струны, Филимон подыгрывал ему на ударных, роль которых исполняли поварёшка и крышка от котелка, Кристина и Даша скакали вокруг музыкантов в танцевальном угаре.
— У носорога шея толстая, — радостно пели-выкрикивали девицы, — у носорога шея толстая, у носорога шея толстая, он не умеет целова-аать!
К их нестройному хору присоединился воинствующий Графин с его дребезжащим тенорком:
— Его по морде били чайником, его по морде били чайником, его по морде били чайником и научили целовать!
Голубой берет показал кулаками и ногами, как били толстого носорога, под занавес спектакля пикантно крутанув седалищем,…и Алиса решила не присоединяться к безумцам. Она опустила посуду в траву, отделила три миски, три ложки, забрала у Эдика три кружки.
— Устала, — объяснила она приплясывающему студенту. — Пойду спать.
Из кармана куртки достала плеер с наушниками, распутала провод и вставила в уши.
— Иди, — согласился Эдик, нетерпеливо подёргивая головой в унисон грохоту и выкрикам. — Завтра вставать рано. Мы еще немножко посидим. — Он вручил ей фонарик.
— Так я и поверила. За сестрой пригляди.
— А у жирафа шея длинная, а у жирафа шея длинная… — певцы принялись за новый зубодробительный куплет. — Его по морде били чайником, его по морде били чайником…
Шуйская страдальчески поморщилась и включила плеер, сбежав в мир оркестровой музыки. Нагрузившись чистой посудой, она медленно двинулась к живой изгороди, глухой стеной разделяющие соседствующие поляны.
Протискиваясь боком через просвет между двумя кустами, она видела, как младший Громов задержался возле Данилы — тот явно что-то спросил, и Эдик взмахнул рукой в её сторону. Филимон и Графин тоже развернулись ей вслед, но выражение их лиц скрыла густая тень. Она решила, что день был долгим, общество шумным, а вечер совсем не томным. И всё-таки кататься на лодке, ловить рыбу и есть уху — это сплошное удовольствие, после которого невозможно воспринимать поход, пусть даже в горы, как трагедию.
Алиса нырнула в кустарник, навязчивые звуки стали глуше, их место занял концерт ре-минор Шумана, где партию скрипки играл великолепный Гидон Кремер, а дирижировал… вот о дирижёре не стоило вспоминать.
Оставшиеся два дня перед отъездом превратились в пытку. Телефонные атаки не прекращались: мама и папа, язвительный Виктор и не вполне здоровая Софья Эдуардовна уговаривали, ругались, обвиняли и давили. Рано утром тетя лично приехала посмотреть на бедлам в квартире невесты и дать оценку её дееспособности. Строптивица получила достойную выволочку, после чего тетушка утомилась, отложив воспитательный момент на вечер. Это было ошибкой. Второго шанса непокорная родственница не дала: собрала вещи, отключила мобильник и сбежала из квартиры. Согласно разведданным, которые приносил Эдик, обозленный Виктор проведывал захваченный плацдарм каждые три часа, а Софья Эдуардовна утром и вечером прогуливалась близ её дома, проняв жалобами на здоровье всех местных пенсионеров.
К вечеру второго дня, дальняя родня уже осаждала квартиру Громовых, но Алиса дочитала «Искусство выживания», окрепла духовно и покинула убежище через окно первого этажа. Лишь в аэропорту она собралась с силами, набрала телефон матери и пробормотала:
