Инна Тронина - Четвёртая четверть
— Не знаю, чем мы Боженьку прогневали, — пожала плечами Оксана. — Братьям по семь лет было. Да и родители ещё не старыми ушли…
— Бедная ты моя! Выйди пока в приёмную, посиди там с Мариной, — попросил Захар. — Я потом тебе пропуск передам. Обратный билет есть?
— Есть, — в очередной раз соврала Оксана, чтобы её не задерживали.
Она очень боялась, что генерал потребует предъявить этот билет. Но Захар кивнул, думая совсем о другом.
— Чего мне тут делать, если Андрей в камере? В офис сейчас никого не пускают, Светлана говорит. С Изольдой Кимовной, мачехой Андрея, мы мало знакомы. Да и Франсуазу я стесняюсь — из-за Липки…
— Ведь нет же у тебя билета! — уверенно сказал Горбовский. — Устроишься на ночь в гостинице. А завтра я постараюсь разобраться с Озирским. Хочу изменить ему меру пресечения. Не знаю только, выйдет ли у меня это — статьи тяжкие. В любом случае, ночевать на вокзале ни к чему.
Горбовский вызвал Марину и приказал обеспечить одноместный номер на одни сутки. Если не будет отдельных, можно ненадолго Оксану к кому-то подселить.
— Ты уж прости, если чем обидел, — сказал он молодой женщине. — Посиди в приёмной. Узнаем, какая гостиница примет, и вызовем машину.
— Да ничего, Захар Сысоевич! — Оксана не представляла, как окажется наедине с Николаевым.
Если бы генерал отдал пропуск сейчас, сбежала бы и не стала дожидаться гостиницы. Перебилась бы как-нибудь. Но, поскольку без документа её не выпустят, нужно покориться судьбе.
В приёмной усталая, но доброжелательная женщина в милицейской форме, похожая на цыганку, оторвала взгляд от синего дрожащего дисплея компьютера. Оксана сглотнула комок, вспомнив офис в агентстве — как она там была счастлива.
— Я вам гостиницу оформляю? — осведомилась Марина Цветкова. — Посидите вот здесь. — Она указала на ряд кожаных кресел.
— Видимо, мне. — Оксана покачнулась и упала в кресло. — Можно водички? Я пить очень хочу.
— Конечно, можно. Возьмите сами — вот графин.
Оксана осторожно наполнила хрупкий, с серебряным ободком, стакан. Держа его обеими руками, стала пить, делая маленькие глоточки. Как хорошо, что в приёмной больше никого нет. Марина ведёт себя правильно — не таращится на необычный наряд Оксаны. Признаёт за ней право носить то, что хочется.
Оксана смотрела на запотевшее окно приёмной, по которому бежали струйки. Её собственное лицо было мокрым от пота и слёз. Но на то, чтобы отставить стакан, вытащить платок и промокнуть лицо, уже не было сил.
Горбовский, с пропусками в руках, вышел из-за своего стола, остановился за спиной Николаева. Тот сидел, уровняв голову на руки. И не пошевелился, даже когда генерал выразительно кашлянул.
Потом Захар заговорил:
— Ну что, Саня, посылал Андрей Оксану на дело или нет?
— Раз она поклялась Аллахом, значит, я напутал, — сухо ответил Александр Керимович.
— Эта путаница Андрюшке свободы могла стоить! А. может, и жизни…
Захар скорым шагом вернулся за стол, взял из ящика лист бумаги, схватил капиллярную ручку. И стал писать, даже не обдумывая текста. Потом помахал листом в воздухе — скорее, по привычке. До недавнего времени Горбовский писал чернилами.
— Вот что, Саня! Ты мне тридцать седьмой год тут не устраивай. Будь любезен разбираться с Озирским, как у мужиков принято. Об оговорах забудь, в спину не стреляй. Иначе знать тебя не хочу! Тебя на какое время следователь вызывал?
Захар перечитал собственноручно записанные им показания Оксаны Бабенко, которые она должна была скрепить своими автографами — на каждой странице. А потом уже ехать в ту гостиницу, где найдётся место на ночь.
— Ты говорил про это ещё кому-нибудь? — Захар посмотрел на Сашу из-под очков.
— Нет. Я поделился только с вами, — бесцветным голосом ответил тот. — Следователь вызвал меня на завтра, на три часа дня.
Николаев прошёлся по ковровой дорожке, опираясь на палку. Потом остановился напротив Горбовского.
— Мне поделом, Захар Сысоевич. Я солгал, и получил ответный удар. Пусть Оксана остаётся наедине со своей совестью. Но я хочу облегчить свою.
— Что ещё там?
Горбовский уже хотел нажать кнопку селектора, узнать, как дела у Марины. А потом с лёгким сердцем отпустить всех.
— Я утаил истину, и обман ударил по мне бумерангом. Завтра повинюсь перед следователем. Скажу под протокол об одном очень важном обстоятельстве.
— О том, что Андрей поехал на джипе, а не с Рониным по твоей просьбе? Это — действительно важное обстоятельство, — согласился Горбовский. — Только не перегори до завтра, Саня. Так будет легче изменить Андрею меру пресечения. Ты боялся выглядеть его сообщником? Можно ведь и так всё понять. Якобы хотел избавить Озирского от поездки в обречённой машине. Вы ведь давно дружили, а расплевались только что. Кстати, ссору можно и разыграть.
— Нет, этого я не боялся, — еле заметно дрогнул губами Николаев.
— Тогда почему же врал? — сердито спросил генерал. — Всерьёз считал, что убийцу летом к тебе подослал Андрей?
— Захар Сысоевич, это не имеет значения. Я могу считать всё, что угодно. Имею право на личное мнение. Но насчёт причин, побудивших Озирского не ехать с Рониным, я скажу. Только одного боюсь — эта информация может потянуть за собой другую.
Николаев поскрипел щетиной, и Захар увидел, как высохли, потрескались его всегда красивые губы.
— Сань, попей водички. И сядь, не торчи, — предложил генерал.
— Нет, Захар Сысоевич, я не смею вас больше задерживать. Давайте только договоримся, как именно мне представлять те события. Дело в том, что когда я говорил, будто Андрей сам не хотел ехать с Рониным, никаких объяснений с меня не требовали. О тонкостях их отношений допрашивали Озирского. Если я заявлю, что был против их встречи именно четвёртого октября, меня спросят: «А почему?»
Николаев из последних сил сдерживал кашель, поглаживая себя по груди и по животу. Вероятно, раны его ещё беспокоили. Хорошо, что Санька прямо-таки обожает мучиться — как все Скорпионы.
— Придётся отвечать, что я боялся покушения. Тогда получается, что я знал о каких-то трениях, которые могли привести к преступлению. И меня обвинят в недонесении. Мне надо или молчать, или говорить. Но в последнем случаи мои показания могут сработать против Озирского. Насчёт предполагаемых поручений мне и Оксане, повторяю, знаете только вы.
— А ты много не говори, — посоветовал Горбовский, защёлкивая кодовый замок на своём «дипломате». — Объясни, что у вас с Озирским намечался нелёгкий разговор — не для чужих ушей. Можешь иметь в виду всё, что угодно — сестёр Селедковых, летнее покушение, чёрта в ступе. Короче, бытовые дрязги на почве ревности. Кто убил Георгину, уже ясно. Лилия формально скончалась от сердечного приступа. Так что Озирскому всё это не повредит. Только про сына Эфендиева не говори ничего, а то сам сядешь за недонесение. Конечно, при Ронине, водителе и охраннике вы не могли быть столь откровенными. Поэтому ты и попросил Озирского отвезти тебя в город на джипе. А скрывал этот факт потому, что не хотел трясти грязным бельём в присутствии посторонних.
Николаев, навалившись на палку, несколько секунд безмолвствовал. Над его растрёпанной, в мелких завитках, головой тихонько потрескивали лампы дневного света.
Потом он кивнул:
— Резонно. Я скажу, что тема наших переговоров с Озирским была интимной. И потому мне не хотелось много об этом говорить. Не хватало ещё, чтобы наши семейные сложности стали достоянием следственных органов! Потом я понял, что бы неправ.
— Ну и хорошо, Санька. Пора нам всем по домам.
Горбовский вновь вызвал по селектору Марину Цветкову.
— Как там с гостиницей? Молодец, спасибо. Значит, «Октябрьская»? Это прямо напротив вокзала. Позови Оксану, и полностью оформим документацию. Не убегай сама, я тебя отвезу, раз задержал.
Тяжело дыша, не узнавая сам себя, ослабевший и вялый, Захар открыл шкаф. Там на плечиках висели генеральская шинель, форменный шарф. На верхней полке лежала фуражка. Не к месту вспомнилось, что Ронин в тот день тоже надел форму. Раздосадованный Захар перевёл взгляд на зеркало, укреплённое на дверце шкафа. И увидел совершенно чужое лицо — бледное, страшное.
«Да чепуха, ничего со мной не будет! Просто устал», — подумал Горбовский, и в следующий миг улыбнулся вошедшей Оксане.
Глава 3
Ночью Озирскому приснилось, что он спит на «шконке»* в камере следственного изолятора на Литейном. Это заведение стало ему роднее собственного дома. Там довелось и поработать, и отсидеть. В камере капал кран, из-за которого Андрей раньше подолгу не мог забыться. Иногда казалось, что капли стучат о не защищённые черепом мозги.
А вот в ночь на двенадцатое октября, после разговора с генералом Горбовским, Андрей впервые заснул без укола. Он отключился полностью, и увидел сон. Что именно пригрезилось, не запомнил. Но вот тот самый кран врезался и в сознание, и в подсознание. Да так, что полгода спустя Андрей вновь различил ритмичный дробный стук. Потом он понял, что кран течёт в квартире Бабенко, на Звенигородке, в Москве.
