Эд Макбейн - Джек и Фасолька

— Что они делают?

— Держат в загонах, кормят из корыта пшеницей, соевыми бобами, витаминами. Каждый теленок прибавляет в весе еще несколько сотен фунтов. Затем их продают упаковщикам. В среднем бычок, попадающий на бойню, будет весить тысячу — тысячу двести фунтов. Упаковщик упакует бычка, отправит его мяснику, и он закончит свой путь на вашем столе в виде бифштекса. Бычок, конечно, а не мясник. Это конец продовольственной цепочки.

— Ну хорошо, — сказал я, — а что заставляет вас считать вашего брата…

— Потерпите секундочку, — перебила она. — Я сказала, что мы продаем пустых коров, когда выявляем их, как правило, по текущей цене мясного фарша около сорока центов за фунт. В то же время мы продаем некоторых коров, которые больше не годятся для производства потомства. Обычно им лет семь-восемь. Запомните, корова годится для производства потомства только в течение четырех лет, считая год, пока она теленок, следующий год — она годовалая телка, третий год она вынашивает теленка, затем семь или восемь месяцев она выкармливает его — почти четыре года. Это приносит значительный доход. Это бизнес, мистер Хоуп. Коровы не просто скот.

— Понимаю.

— Поэтому мы продаем пустых коров, или отработавших, или покалеченных, или коров с плохими глазами…

— С плохими глазами?

— Рак глаз. Покалеченные или с плохими глазами обычно идут на корм животным. Их продают производителям корма для собак и кошек или для цирка, если в городе есть цирк, — львы и тигры съедают много сырого мяса и не обращают внимания, есть на нем клеймо или нет. Улавливаете?

— Кажется, да.

— Отлично. Вечером перед взвешиванием и продажей мы загоняем в расщелину одно стадо. Вечером это сделать проще, чем на рассвете. В каждом стаде около двухсот голов. Из этих двухсот мы выявляем пятьдесят пустых — это двадцать процентов — и, может быть, еще десять бракованных, покалеченных и больных, которые идут на мясной фарш или на корм животным. Мы оставляем отобранных коров в расщелине, а хороших отгоняем в загоны. — Она замолчала, посмотрела в стакан, обнаружила, что он пуст, и пошла к бару, чтобы снова его наполнить, затем подняла стакан, выпила, на этот раз без всякого тоста, и сказала: — Я думаю, мой брат отбирал на продажу некоторых из этих коров.

— Что заставляет вас так думать?

— Как-то вечером в начале октября прошлого года был телефонный звонок — это было задолго до того, как Джек въехал в свою квартиру. Я знаю, что это было в среду вечером, потому что на следующий день, в четверг, приехал заготовитель посмотреть стадо, которое мы уже загнали. Я подошла внизу к параллельному аппарату. На одном конце линии был Джек, на другом — человек с испанским акцентом.

Она снова выпила. По моим подсчетам, она уже справилась с четырьмя стаканами и приканчивала пятый. Удивительно, как ей удавалось четко соображать с таким количеством алкоголя внутри.

— Мужчина с испанским акцентом спросил: «Сегодня ночью?» Джек ответил: «Да». Мужчина спросил: «Сколько?» Джек ответил: «Пятнадцать по тридцать». Мужчина спросил: «В то же время?» Джек сказал: «Да» — и повесил трубку.

— Что вы поняли из этого разговора?

— Ничего — в то время, но я припомнила этот разговор после того, как Джека убили.

— И как вы его расшифровываете?

— Я думаю, они договаривались о скоте. По-моему, Джек собирался совершить налет на расщелину, отобрать пятнадцать больных или пустых коров и продать их по тридцать центов за фунт живого веса.

— Этому мужчине с испанским акцентом?

— Да.

— У вашего скупщика мяса для животных испанский акцент?

— Нет, Ральф флоридец до мозга костей.

— Значит, это был кто-то другой.

— Кто-то, кто хотел бы купить скот в темноте без лишних вопросов.

— Ваш скот клеймен.

— Да, но это не имеет значения. Никто не собирается никому задавать вопрос о том, откуда эти коровы, их просто продают дальше по цепочке. В штате Флорида клеймения не требуется.

— Как вы находите тридцать центов за фунт?

— На десять центов меньше, чем цена мясного фарша или мяса для животных. Эти коровы были украдены, мистер Хоуп, — они должны были быть проданы по более низкой цене.

— А сколько весили эти коровы?

— Восемьсот — девятьсот фунтов каждая.

— То есть что-то около двухсот пятидесяти с коровы.

— Двухсот пятидесяти — трехсот, где-то так.

— Умножить на пятнадцать коров…

— Я считаю, что он имел прибыль примерно три-четыре тысячи долларов. Только с одного стада, запомните.

— А вы говорите, стад пять?

— Пять стад. Я думаю, Джек доил их все — извините за шутку.

— Так вы считаете, он отбирал из всех пяти стад…

— Верно, и обеспечивал себе около двадцати тысяч долларов.

— Как он угонял коров с ранчо?

— Он воровал всего пятнадцать за один раз. Ему нужно было только дождаться, пока все уснут, и затем отпереть юго-западные ворота у расщелины. Его испанский покупатель въезжал и увозил их на рынок в трейлере с погрузчиком.

— И никто их не видел?

— В два, три часа ночи? Возможно, Джек посылал Сэма наблюдать за другой дорогой.

— Сэма?

— Ватсона. Это наш прежний управляющий, которого угораздило подцепить что-то и окочуриться. Примерно в это же время Джек переехал в свою квартиру.

— Неужели ваша мать не замечала, что пропадает так много коров? Пятнадцать из каждого стада? Кто-нибудь их считает?

— Каждую весну и каждую осень. Но кто считает, мистер Хоуп?

— Кто?

— Управляющий. А если Джек платил ему…

— Подделывал счет?

— Безусловно. Вы думаете, кто-то мог знать? Мать видела, что стадо коров выгоняют на пастбище, вы думаете, она знала точно, сколько их там?

— Ну, это звучит…

— Это звучит убедительно, признайте.

— Кроме одного, — сказал я. — Двадцать тысяч долларов, а не сорок.

— Двадцать только в октябре, — сказала она. — А что, если он проделывал это в течение долгого времени? А что, если он стал заниматься этим сразу после смерти отца? Мать не могла отличить хвост от рогов, он мог украсть у нее все ранчо, так она вела дела.

— Вы говорите…

— Я говорю, отец умер два года назад, на праздники Четвертого июля, через неделю после дня рождения Джека. Вот так. Если Джек начал воровать с того момента, как отца не стало, то есть прихватил осеннее поголовье в том году и весеннее и осеннее в прошлом году, то он имел три раза по двадцать тысяч. Ну, может, немного меньше. Может, он начал с малого, по нескольку коров за один раз. Даже так сразу видно, каким образом он мог накопить сорок тысяч, не так ли?

— У вас здесь масса предположений, — сказал я.

— У полиции есть что-нибудь получше?

— Даже если он занимался воровством, как это объясняет его убийство? Кто, по-вашему, убил его?

— Этого я не знаю. Его испанский партнер? Грабитель, который обнаружил, что он держит кучу денег под матрацем? Кто знает? Дело в том, что если он участвовал в угоне скота, это уголовное преступление, мистер Хоуп, за него могут дать пять лет тюрьмы. Джек должен был столкнуться с рядом довольно грубых типов, он мог попасть в любую неприятность, вот что я говорю. Но оставим в покое мертвых.

— Опять предположения?

— Верно, предположения. Но воровство коров — это не предположение. Я точно слышала по телефону, как он договаривался с парнем, у которого испанский акцент, снизить цену ниже цены мяса для фарша. И я знаю, что он имел сорок тысяч баксов на покупку фасолевой фермы. Такое количество совпадений невозможно, мистер Хоуп, я уверена.

Надолго воцарилась тишина.

Она посмотрела на часы.

Она улыбалась, глядя поверх стакана.

— Есть ли в этом доме спальня? — спросила она.

— Две, — ответил я.

— Почему бы нам не воспользоваться одной из них?

Я посмотрел на нее.

— Вам ведь хочется, да? — спросила она.

Я продолжал смотреть на нее.

— Я ошибаюсь? — Она явно дразнила меня.

— Вы слишком много выпили. — Я пытался сопротивляться.

— Истина в вине.

Я взглянул на часы, и в этом была моя ошибка.

— Ночь только начинается, — сказала она.

— Санни, — возразил я, — если бы вы были трезвы…

— Я мертвецки трезва. — Она встала, развязала пояс и сбросила кимоно, так что оно свернулось на полу у ее ног в спутанный клубок черно-белых японских иероглифов, и положила руки на бедра. — Вы не считаете, что я мертвецки трезва?

В следующие несколько мгновений в моем мозгу пронеслась масса всяких мыслей, а она стояла нагая, положив руки на бедра и расставив ноги, с гордо поднятой головой. Ее широко открытые глаза вызывающе скользили от моего лица вниз, минуя грудь, живот и томительно задержались ниже талии, чтобы удостовериться в том, что она и так знала наверняка. Легкая недвусмысленная улыбка растянула ее губы, томные глаза поднялись вверх, чтобы встретиться с моими. О, я передумал так много за эти мгновения. Во-первых, я подумал, что она достаточно взрослая, чтобы сознавать, что делает, и еще я подумал, что, если она считает себя трезвой, кто я такой, чтобы сомневаться в ее словах? Мои мысли вернули меня в Чикаго на заднее сиденье отцовского «олдсмобиля», где шестнадцатилетняя девчонка Джой Паттерсон лежала на спине с закрытыми глазами, тяжело дыша, раскинув ноги, то ли действительно пьяная, то ли изображая пьяную, пока я исследовал резинки ее чулок и мягкие белые ляжки под ними. Когда моя рука наконец добралась до таинственного шелковистого кусочка, я опомнился, натянул на нее трусики и убрал руку, сказав себе с уверенностью, что, если Джой пьяна, это было бы изнасилование, а если она не пьяна, то мне не нравится такая любовь звездной августовской ночью, когда партнерша изображает из себя ягненка на жертвенном камне. А затем я внезапно подумал о Дейл О'Брайен и вспомнил, что говорил с ней не более пяти часов назад (мои глаза снова обратились к часам, Санни посмотрела туда же).