Рэй Брэдбери - Смерть – дело одинокое
Я снова дернулся в кресле, но Кэл мягко придержал меня.
– Надо бы тебе ввести новокаин, но не буду. Так вот, слушай об этом старике.
– Да-да, я слушаю, Кэл, – заверил я его, ведь затем я сюда и пришел.
– Сидел точно там, где ты сейчас, – начал Кэл. – Прямо на этом самом месте, посмотрел в зеркало и говорит: «Стриги на всю катушку!» Так и сказал. «Кэл, говорит, стриги на всю катушку. Самый, говорит, важный вечер в моей жизни. Иду в Майроновский танцзал в Лос-Анджелесе. Не был там уже столько лет! Позвонили мне, говорит, и сказали, что я выиграл большую премию. За что? – спрашиваю. Сказали – самый, мол, почтенный, старейший житель Венеции. Разве, говорю, это повод для праздника? Молчи, говорят, да приоденься. Вот я и пришел, Кэл. Подстриги покороче, только чтобы голова не стала как бильярдный шар. И каким-нибудь там «Тигровым тоником» побрызгай». Ну я и давай стричь. Старик, наверно, года два не стригся, отрастил целую снежную гору волос. Поливал его одеколоном, пока мухи не стали дохнуть. Ушел счастливый, оставил два бакса, наверно последние. Я не удивился. А сидел он, где ты сейчас. И теперь вот, – закончил Кэл, – он умер.
– Умер? – чуть не закричал я.
– Кто-то нашел его в львиной клетке, потопленной в канале. Мертвым.
– Кто-то… – повторил я, но не добавил, что я.
– Наверно, старик никогда не пил шампанского или давно не пил, вот и перебрал. И свалился. «Кэл, – сказал он мне тогда, – давай на всю катушку». Ты вот насчет чего пошевели мозгами: ведь и я, и ты свободно могли оказаться в том канале, а теперь, разрази меня гром и пропади все пропадом, там он один, навсегда. Поневоле задумаешься, правда? Слушай-ка, сынок, что-то вид у тебя неважный. Я слишком разболтался, да?
– А он не сказал, кто его подвезет, куда, когда и почему? – спросил я.
– Ничего такого не сказал, насколько я помню. Кто-то, наверно, подъехал на трамвае, забрал его и довез прямо до дверей Майроновского танцзала. Ты когда-нибудь проезжал там на трамвае в субботу вечером? Старые дамы и старые джентльмены так и вываливаются оттуда в своих мехах, побитых молью, да в зеленых смокингах. Пахнет от них одеколоном «Бен Гур» и тонкими сигарами. Небось радуются, что не переломали ноги во время танцев, лысины блестят от пота, тушь течет с ресниц и в чернобурках им уже невмоготу. Я там как-то был, в этом танцзале. Посмотрел, посмотрел и ушел. Думаю, этому трамваю по дороге к морю следовало бы делать остановку возле кладбища «Лужайка Роз» и почти всех высаживать. Нет, спасибо. Что-то я совсем разболтался, правда? Скажи, если так… Что ни говори, – продолжал он тут же, вернувшись наконец к старику, – а он умер, и самое плохое, что теперь он будет лежать в могиле и еще тысячу лет вспоминать того гада, что так безобразно обкромсал его напоследок. А ведь гад этот – я… И так по одному в неделю. Люди с плохой стрижкой исчезают, и, глянь, их уже вытаскивают – они, оказывается, утонули, а до меня наконец начинает доходить, что мои руки ни к черту не годятся, и…
– Ты не знаешь, кто хотел его забрать и отвезти на эти танцы?
– Откуда мне знать? Да и какая разница? Старик сказал – кто-то, не знаю кто, назначил ему встречу возле венецианского кинотеатра в семь: они, мол, посмотрят часть шоу, поужинают у Модести – это последнее еще не закрытое кафе на пирсе. А потом – наше вам с кисточкой – он проводит его в центр города, в танцзал. На быстрый вальс с какой-нибудь столетней Королевой Роз. Ну чем не праздник, а? А потом домой, в постельку, навеки. Только зачем тебе все это, сынок? Ты…
Зазвонил телефон.
Кэл смотрел на него и бледнел на глазах.
Прозвучало три звонка.
– Ты не ответишь, Кэл? – удивился я.
Кэл смотрел на телефон точно так, как я смотрел на мой телефон на заправочной станции, когда кто-то за две тысячи миль от меня молчал и только натужно дышал. Кэл покачал головой.
– С какой стати я буду снимать трубку, если, кроме плохих новостей, ничего не услышишь? – ответил он.
– Да, в иные дни так и думаешь.
Я медленно стащил с шеи простыню и встал.
Кэл машинально протянул руку ладонью вверх за наличными. А когда сам это заметил, чертыхнулся, убрал руку и застучал по кнопкам кассового аппарата.
Выскользнул чек с надписью «БЕСПЛАТНО».
Я взглянул на себя в зеркало и чуть не фыркнул, как тюлень, от того, что там увидел.
– Потрясающая стрижка, Кэл, – сказал я.
– Убирайся вон!
Идя к выходу, я поднял руку и коснулся того места, где обычно висела фотография Скотта Джоплина, исполняющего веселую музыку пальцами, похожими на две грозди крупных черных бананов.
Если Кэл и заметил мой жест, он виду не подал.
Выходя, я поскользнулся на старых волосах.
Я шел и шел, пока не оказался в сиянии солнца у спрятавшегося в высокой траве бунгало Крамли.
Остановился у входа.
Видно, Крамли почувствовал, что я пришел. Он распахнул дверь и сказал:
– Опять вы за свое?
– Да я сюда и не приближался! Я не из тех, кто пугает людей в три часа ночи, – ответил я.
Крамли поглядел на свою левую руку и, вытянув ее, показал мне.
На ладони лежал маленький комочек маслянистых зеленых водорослей с вмятинами от его пальцев.
Я протянул свою руку и разжал кулак – с таким видом открывают козырного туза.
На моей ладони лежал точно такой же комочек, только подсохший и ломкий.
Крамли перевел взгляд с наших рук на мое лицо, осмотрел лоб, щеки, подбородок, поглядел в глаза и глубоко вздохнул.
– Ну и личико у вас! Абрикосовый пирог, хеллоуинские тыквы, помидоры в огороде, последние летние персики – все вспомнишь, когда на вас поглядишь! Истинный сын санта-клаусовской Калифорнии. Могу ли я, глядя на такое лицо, объявить вас виновным?
Он опустил руку и отступил в сторону.
– Вы любите пиво?
– Не очень, – признался я.
– Предпочитаете, чтобы я приготовил вам шоколадный напиток?
– А можете?
– Нет, черт возьми. Будете пить пиво и извольте его полюбить. Входите! – Крамли, качая головой, пошел в дом.
Я последовал за ним, закрыл дверь, чувствуя себя как студент, приехавший навестить школьного учителя.
Крамли стоял в гостиной у окна и щурился на сухую грязную тропинку, по которой я только что шел.
– Подумать только! В три часа ночи, – пробормотал он. – В три! Прямо там. Под окном. Я услышал, что кто-то всхлипывает. Как вам это понравится? Кто-то плачет! Меня прямо пот прошиб. Словно привидение рыдает. Черт знает что! Дайте-ка я еще раз взгляну на ваше лицо.
Я подставил ему свою физиономию.
– Боже, – удивился он, – вы всегда так легко краснеете?
– Ничего не могу поделать.
– Господи, да если бы вы вырезали чуть ли не целую индийскую деревню, все равно смотрелись бы этаким невинным Кроликом Питером[67]. Чем вы питаетесь?
– Плитками шоколада. А в холодильнике, когда могу себе позволить, держу шесть сортов мороженого.
– Наверняка покупаете все это вместо хлеба.
Я хотел возразить, но он поймал бы меня на лжи.
– Ну, в ногах правды нету. Какое пиво вы ненавидите больше всего? У меня есть «Будвайзер» – вполне отвратительный. Есть другой «Будвайзер» – просто ужасный. И есть «Буд» – хуже некуда. Выбирайте! Впрочем, нет. Позвольте мне. – Крамли не торопясь отправился на кухню и вернулся с двумя банками. – Еще можно захватить немного солнца. Пошли отсюда.
И повел меня в сад за домом.
Оказавшись в саду, я не мог поверить своим глазам.
– Да что тут такого? – Крамли вывел меня через заднюю дверь в сверкающее зеленое благоухание тысяч растений – плющей, папирусов, кактусов. Над ними порхали райские птицы. Крамли сиял. – Здесь у меня шесть дюжин разных эпифиллюмов, у забора – кукуруза из Айовы, там – слива, это – абрикос, а вон апельсиновое дерево. Хотите знать, для чего мне это?
– Каждому надо иметь два или три занятия, – не задумываясь, ответил я. – Одного дела так же мало, как одной жизни. Я бы хотел дюжину жизней и дюжину работ.
– Бьете точно в цель! Врач должен копать канавы. Землекоп раз в неделю дежурить в детском саду. Философы дважды в десять дней мыть грязную и жирную посуду. Математики пусть руководят занятиями в школьных гимнастических залах. Поэты для разнообразия пусть водят грузовики. А полицейские детективы…
– …должны разводить собственные райские сады, – тихо закончил я.
– Господи, – засмеялся Крамли, потряс головой и поглядел на комочек зеленых водорослей, который все еще держал в руке. – Несносный вы всезнайка! Думаете, озадачили меня? А вот сюрприз! – Он нагнулся и повернул какой-то кран. – Внимайте, как говорили когда-то. Тсс!
Фонтанчики воды, словно мягкий дождик, забили среди ярких цветов, и весь Рай зашелестел, зашептал: «Тише. Успокойся. Оставь заботы. Остановись. Живи вечно».
Мне показалось, что у меня расслабились мышцы, как будто кости уменьшились в размерах. Со спины словно черная шкура свалилась.
Крамли склонил голову набок, всматриваясь мне в лицо.
