"Библиотечка военных приключений-2". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Иванникова Валентина Степановна
Не понимал что-то очень серьезное сам инженер-майор.
Он многое не понимал в жизни. Больше всего занятый собственной особой, безразличный к общему делу, он все рассматривал с точки зрения «везет, не везет». Он не умел осуждать себя, а когда его осуждали другие, считал, что началось невезенье. Последнее время — целая полоса: сместили с должности, погибла жена, а женщину, которая по доброте душевной взяла на себя заботу о его дочери, подозревают в каких-то тяжких грехах. Ну, что ж, что пользовалась его деньгами и документами покойной жены. Он лично к ней никаких претензий не имеет.
Так Могилевский и заявил вызвавшему его следователю.
— Вы не имеете, зато мы имеем, — сказал на это следователь. — И не только к гражданке, носившей вашу фамилию, мы имеем претензии, но и к вам, инженер-майор.
До окончания следствия по сложному делу неизвестной Могилевский был задержан, а потом лишен звания по суду.
Но до окончания дела женщины, выдававшей себя за Могилевскую, было еще далеко.
6. БОЕВАЯ ДРУЖБА
Капитана Осокина около месяца не было в части.
Инженер-майор Могилевский, вернувшись с места вынужденной посадки осокинского самолета, рисовал себя чуть ли не очевидцем его гибели. Посчитав выгодным настоять на отстранении механика Мысова от работы, Могилевский не рискнул бросить тень и на летчика. Наоборот, он распространялся о геройстве Осокина.
— Да, это был человек кристальной чистоты. Непревзойденного мужества. — Могилевский сыпал готовыми формулировками. — Вокруг него сжималось кольцо врагов. Он предпочел смерть героя, нежели плен! Мы не нашли его трупа, вероятно, раненный, он бросился в болото... Можете мне поверить, я видел его.
— Что ты видел? — обрывали Могилевского собеседники. — Видел, как погиб Осокин?
— Я видел болото. Жуткую топь, откуда с риском для жизни мне привелось вызволять самолет!
— Ну, вот о машине, которая по твоей вине там застряла, ты и говорил бы.
Но Могилевский почитал за лучшее прекратить разговор, если он так оборачивался: «по его вине». Никем еще не доказано, по чьей вине самолет пошел на вынужденную...
Командование настойчиво отыскивало следы капитана Осокина: были разосланы запросы в штабы наземных частей и соединений, действовавших на этом участке фронта. И вот пришел ответ, в котором сообщалось, что капитан Осокин находится на излечении в госпитале, куда его доставили автоматчики, отбившие раненого бесчувственного летчика у гитлеровцев. В госпиталь немедленно вылетел заместитель командира полка по политической части. Он вез много теплых писем от товарищей Сергея.
Сергей не нуждался в восхвалениях Могилевского, но тот почти точно нарисовал картину его поведения на болоте.
Да, враги окружили поляну, куда капитан посадил самолет. Намерения их были неизвестны.
Сергей знал, верил, что вот-вот должны подойти свои. Не ради же красного словца сигналил танкист: «Жди, держись, выручим». Его задача сейчас — отвлечь внимание гитлеровцев от самолета.
Осокин оттащил пулемет за кочки, прямо в болото. Трудно было установить его там. Зыбкая почва прогибалась под ногами летчика. Еще сильнее подалась она под грузным стальным телом пулемета. Лопнул моховой покров, в трещинах запузырилась ржавая вода. Сергей снял с себя комбинезон, подмостил под пулемет, дал первую очередь. Пулемет чуть не вырвало из рук. Прицельный огонь не получался. Но по воплям, раздавшимся из леса, можно было судить, что стрелял он не зря.
Гитлеровцы сначала прятались за деревьями, потом в азарте стали выскакивать на поляну; они отлично понимали, что противник у них — один человек, но он был не заметен среди кочек, казалось, стреляла сама земля.
У Сергея кончались патроны. Он был ранен. Болото засосало комбинезон, подбиралось к пулемету. Тогда летчик, уже не страшась быть увиденным, лег грудью на кочку, попытался втащить туда же пулемет. Но пулемет вырвался из ослабевших рук, встал торчмя, качнулся, и трясина мгновенно сомкнулась над ним.
Сергей поджал на кочку ноги, вынул пистолет, выстрелил. Показавшийся огромным гитлеровец упал совсем недалеко. Сознание капитана мутилось, он стал мучительно соображать, сколько выстрелов может сделать еще, чтобы оставить последний для себя.
В это время стрельба в лесу вдруг участилась. Что-то загрохотало, заскрежетало.
«Танкист привел своих», — подумал Сергей и тотчас же силы оставили его.
В госпиталь его привезли в беспамятстве, но за месяц выходили. Замполит стал часто наведываться, наказывая санитаркам и сестрам:
— Вы, девушки, скорее его на ноги поднимайте!
И вот, поправившись, капитан Осокин вернулся в часть. Месяц словно бы и небольшой срок, но на фронте многое переменилось. В основном перемены были радостные: наши войска настолько продвинулись вперед, что пикирующим бомбардировщикам пришлось сменить аэродром. Прибыли новые люди. Отмечались новые успехи.
Но чем был несказанно огорчен Сергей, это смещением Мысова с должности механика.
На фронте отношения капитана Осокина и старшины Мысова из давно забытых по существу связей ребят односельчан выросли в настоящую дружбу.
Что они могли вспомнить из поры детства? Разве то, как Сергей задирал рохлю Андрюшку Мысова.
Андрей всегда копался с постройкой каких-нибудь приспособлений. Течет ручей. Андрей перекроет его двумя кирпичинами, посредине на палке укрепит лопастное колесо, и вот тебе мельница!
Ребята смотрят, молчат в восхищении. А Сергей обязательно спросит:
— Сколько, спец, в твоем колесе спиц?
Андрей заморгает, засопит и ничего не ответит — в счете он был не силен. Ребята представят его таким же моргающим в классе у доски, и очарование умельца сразу пропадает.
— Спец, сколько спиц? Спец, сколько спиц?
Так его дразнили.
Сергей Осокин учился прекрасно. После десятилетки он отлично закончил авиационное училище и так же отлично проявлял себя в боях. Великой Отечественной войны. «Растущий офицер», — говорили о нем.
Мысов из родного камского села (недаром фамилии там приречные: Мысовы да Осокины) реже подался в город. Работал на заводе. Призвали в армию — стал авиамехаником и на фронте встретился с земляком.
Нет, они не вспоминали о детстве. Они подружились потому, что их сроднило общее дело — беспощадно бить ненавистного врага, гнать его прочь с родной земли. И Мысов и Осокин вкладывали в это дело все свои силы. Они проверили друг друга и убедились, что делают его на совесть, хорошо!
Капитан приводил на аэродром самолет, и механик будто читал точно и ярко написанную книгу. Вот пулеметная строчка — нападали вражеские истребители, заходили и с хвоста, и с головы. Вот рваные пробоины от осколков зенитных снарядов. Плотна была стена зенитного огня! Капитан бесстрашно шел в самое пекло — вот еще пробоина и еще. Сбросил бомбы, и когда повернул обратно, — опять истребители. Горел. Сбил пламя. Дотянул на одном моторе.
— Ну как, надо в тыловой «госпиталь» или хватит твоего «медсанбата», старшина?
Спрашивал Осокин, наперед зная, что Мысов ответит:
— Подправим сами, товарищ капитан.
И подправлял. Не отходил от машины, пока не мог сказать:
— Материальная часть в порядке. Можно бить фашиста!
Это была совершенно не уставная фраза, но офицер Осокин разрешал старшине произносить ее и даже, больше того, с нетерпением ждал, когда она будет произнесена. Ведь это означало, что самолет отремонтирован превосходно, будет служить, как новый — старый, опробованный, родной самолет.
На крепкой деловой вере была основана их дружба. И когда Осокину сказали, что старшина Мысов отстранен от исполнения обязанностей механика, а Могилевский даже намекнул, что, мол, тут дело пахнет вредительством, Сергей страшно возмутился, вскипел. Потом стих и все ходил мрачный, неразговорчивый, раздумывая. С одной стороны, не верилось, что человек, с которым он сидел за одним столом, дышал одним воздухом, дружил, воевал и в котором никогда не ошибался, мог оказаться вредителем — врагом. С другой стороны, Сергей отлично понимал, что только с целью вредительства можно было привести мотор в такое состояние, в каком он вышел из рук Мысова и попал в его, Сергея, руки.
